— Поищи. Может, найдёшь. Как дальше-то ехать?

— Как, как! А никак.

Маркел, смотря в упор в землю, отправился обратно по дороге, а надежде, что, может, повезёт и он найдёт чеку. Прасковья осталась у телеги. Вернулся мельник минут через двадцать. Прасковья вскинула на него глаза, в надежде услышать положительный ответ, но Маркел покачал головой.

— Не видать. Да разве в траве увидишь.

— Что ж теперь делать, Маркел?

— А что делать. До города далеко. Не доедем. До дома доковыляем. Поставлю колесо. Найду какой клинышек… Надо возвращаться.

— Вот незадача, — вздохнула Прасковья, в мыслях уже бывшая в городе.

Маркел подсунул под заднюю ось вагу — обломок осины, поднял задок, а Прасковья насунула колесо. Мельник нашёл крепкий сучок и воткнул в отверстие.

— До дома доедем, — сказал он, снимая картуз и вытирая влажный лоб. — Буду смотреть, чтоб сучок не вылетел. С версту проехали али две, это не путь. А в город, даст Бог завтрева…

Он повернул лошадь, и они поехали к мельнице, вконец расстроенные, что не удалась поездка, к которой они так готовились. Через час въезжали в ворота мельницы. На подъёме сучок сломался и колесо опять чуть не слетело, накренилось и чудом удерживалось на кончике оси. Хорошо, что Маркел вовремя заметил поломку и остановил лошадь.

— Вот не везёт, — в сердцах воскликнул он. — Прасковья, зови Антипа. Мне одному не справиться.

Прасковья побежала в избу за сыном, но скоро выбежала на крыльцо и крикнула:

— Отец, Антипа здесь нету.

— Куда ж он подевался? Антип! — закричал он. — Где тебя черти носят?! Скорей иди сюда.

Но ответом было молчание.

— Вот бестолочь, куда ушёл? Найду выпорю. Не посмотрю, что с версту вымахал.

Они обои стали звать Антипа, но он не откликался.

— Может, куда отошёл? — говорила Прасковья.

— Куда ему уйти. Пошто. И потом, ушёл, а всё открыто: и мельница и дом, и ба… — Маркел не договорил, внимательно посмотрел на приземистую баню, наполовину скрытую в лопухах и крапиве. — Прасковья, у тебя глаза позорче, что это в дверях бани зеленеет?

Прасковья прищурившись посмотрела на дверь бани:

— Зелёное. Какая-то ветка, отец. В пробой ветка засунута.

— Ветка?

Маркел насколько позволяло грузное тело рысцой побежал к бане.

Дверь была закрыта и в пробой вставлен срезанный дубовый сучок. Сроду никто баню так не закрывал. Опять Антип чудит! Маркел выдернул сучок и распахнул дверь. В лицо ударило угарным газом и невыносимой жарой. Мельник аж отпрянул. Он хотел отбежать, как увидел скрюченную антипову фигуру у порога.

— Прасковья, бежи скорей. Здесь Антип… что за чёрт!

Он схватил сына под мышки и выволок на крылечко, сам чуть не задохнувшись от угара, волной катившегося из бани. Антип был без сознания.

— Ах ты, мать твою, — приговаривал Маркел, разрывая на Антипе рубашку и прикладывая ухо к сердцу.

— Отец, — суетилась подбежавшая Прасковья. — Антип! Что случилось? Жив он?

— Жив, сердце бьётся. Отдышится. Угорел он.

— На кой шут он баню затопил и дверь захлопнул…

— Хватит хныкать. Принеси воды.

Прасковья подбежала к запруде, схватила валявшееся ведро и принесла воды.

— Зачем он баню топил? — не понимала произошедшего Прасковья.

— Зачем? Зачем? Зачем баню топят? Помыться захотел.

— А кто-то же дверь закрыл?

— Но не он же сам…

Маркел выплеснул полведра на лицо Антипа. Тот промычал, но глаз не открыл. Он плеснул ещё. Тот же результат. Мельник протянул ведро жене:

— Мать, тащи ещё воды. Счас отойдёт.

Маркел прислонил Антипа к стене, снял свой картуз и стал им махать перед лицом сына. Вскоре Антип открыл глаза и ещё ничего не соображая, поводил ими.

— Ну как очнулся? — наклонилась над ним Прасковья, широко крестясь. — Слава тебе Господи. А мы уж тут думали…

— Хватит, мать, наговаривать лишнего, — оборвал её Маркел и обратился к Антипу, глаза которого глядели осмысленно. — Дойти до двора сможешь?

— Смогу, — еле слышно проговорил Антип. — Вот голова…

Опираясь на Прасковью и Маркела, он, еле передвигая от слабости ноги, кое-как доплёлся до избы, повалился на кровать. Прасковья принесла из погреба молока, дала ему попить.

— Как ты в бане очутился, зачем затопил, кто закрыл дверь? — спрашивали по очереди Антипа.

Он им всё рассказал.

— Теперь всё понятно, — поднял кверху брови Маркел. — Стало быть, это сродственники той девки, которую… — Он кашлянул. — Выследили да решили отомстить.

— Что ж теперь делать, — спросила Прасковья. — Надо уряднику сообщить.

— А что сообщать! Никто ничего не видел. А Антипу веры?… — Маркел махнул рукой. — Ничего здесь не докажешь. Только хуже наделаешь. Ведь виноват ты, сукин сын, — гневно выпалил мельник.

— А что ж делать, отец, ведь они так дела могут не оставить. Подстерегут где его и…

— То-то и оно. — Маркел нахмурился. По его виду сразу стало понятно, что он думает.

В надежде, что муж что-нибудь придумает, Прасковья смотрела на него, а Антип лежал на постели ко всему безучастный: он себя чувствовал совершенно разбитым и почти ничего не соображал.

— Отправим его на всё лето в город. Пусть поживёт у свояка. Поможет ему в чём-то… Здесь ему оставаться не след. Пусть страсти улягутся… Я завтрева съезжу к ним. Проведаю. Если жена свояка не столь больна, попрошу, чтоб Антип у них погостил…

Глава пятая

Антип в Верхних Ужах

Так и очутился Антип в городе. Житьё у Маркелова свояка оказалось не из хороших. Той раздольной жизни на мельнице, к которой он привык, не было и в помине. Свояк был сапожником, и Антип, как он понял, не просто приехал погостить, а скорее всего, в качестве подмастерья, а точнее, вроде мальчика на посылках. У Герасима Петровича никого не было в услужении, поэтому Антипу приходилось кроме того, что он помогал ему в сапожном ремесле — сучил дратву, натирал её варом, — выполнять мелкие хозяйственные работы: колоть и приносить дрова со двора, топить печь, вернее, подтопок, где готовили еду. Особено доставала его печь — боже упаси было недоглядеть, если прогорит. Герасим люто серчал, если что не так, брызгал слюной из беззубого рта и один раз даже запустил в нерадивого помощника деревянной колодкой. Хорошо, что не попал, а то бы Антип в силу своего необуздавнного характера мог изрядно намять ему бока, не считаясь, что он родственник. Антип понимал, что Герасим относился к нему, как к дармовой физической силе, что, впрочем, так и было, и с тоской отсчитывал дни, проведённые в доме отцовой родни.

Свояку тоже не по душе был необузданный к то му же нерадивый родственник, но он скрипя зубами продолжал держать Антипа у себя, несмотря на стычки, помня уговор с Маркелом, а чужого, такого бездеятельного, он бы давно намахал. Отойдя от словесных перепалок, он некоторое время старался не показывать виду, как обременительно житьё с Антипом в одном доме, а про себя продолжал ворчать и ругаться, что подсуропил ему Маркел сынка дармоеда.

Такая нудная и подневольная жизнь настолько обрыдла Антипу, что он подумывал как бы удрать из опостылевшего дома. Удерживал его не столько гнев отца, сколько воспоминание о произошедшем в бане. Он не мог без содрогания вспоминать этот случай с озлобленными парнями, желавших его смерти.

Единственным утешением для Антипа было то, что он подружился с соседским парнем Захаром, дом которого был за прогоном. Захар жил с престарелой матерью Авдотьей, портнихой, известной в беднейших слоях городского населения. И хотя она корпела над работай дни и ночи, они еле сводили концы с концами и перебивались с хлеба на воду. Захар был на год или два старше Антипа. Антип длинный, нескладный с покатыми плечами, а Захар коренастый, широкоплечий, да и кулаки были поувесистей, чем у Антипа. Единственное, что портило его внешний вид, это то, что в детстве он переболел оспой или ветрянкой, и она оставила следы на лице: щёки, лоб, часть шеи сзади были изрыты оспинами. Сверстники в округе, с кем он когда-то водился, говорили про его физиономию, что она как решето — вся в дырках. Захар обижался и по этой причине часто отсиживался дома, чтобы не слышать насмешек парней. Антип был новым человеком, не подтрунивал над ним, не дерзил, и Захар поэтому с ним сошёлся.