Степан зиму прожил среди воров и кое-что стал смыслить в их блатном жаргоне — хлёстком и непонятном остальным. Чтобы показать, что он освоился в их среде, вскинув глаза на Венчика, произнёс:

— На бога берёшь?

— Да нет, не беру, — отозвался Венчик.

— Хватит базарить, — сказала молодуха, которой надоел этот разговор, и она решила взять правление за столом в свои руки. — Зачем собрались? Потом потолкуете.

Она вышла из-за стола, сходила на кухню и вернулась с большой бутылью светло-жёлтой жидкости.

Венчик повёл бровью:

— Первач?

— Самый настоящий. Чище водяры.

— Знаю. Ты мастерица. На чём настаивала?

— На зверобое.

— Может, на божьей травке, — усмехнулся Ухват.

— А ты заглохни, — обиделась молодуха. — Не с тобой говорят.

— Кто знает, кто знает, — хихикнул Ухват и посмотрел на Степана.

Молодуха перехватила его взгляд и незаметно для других показала ему кулак.

— Рая, — впервые он назвал женщину по имени, — я молчу. — Ухват перестал улыбаться, вытянул руку ладонью вперёд, как бы отстраняясь от молодухи и её забот, давая понять, что он подтверждает свои слова — молчать как рыба.

Венчик взял бутыль, потряс, посмотрел, как пузырьки воздуха весеёлой вереницей пошли от дна к горлышку и открыл пробку.

— О-о, лечебная, — понюхав, удовлетворительно провозгласил он и скомандовал: — Подставляй стаканы. Посмотрим, что нам Мамзель сварила.

Степан, как и остальные, хватил чуть неполный стакан Райкиного зелья. Рот ожгло. Он его открыл, хватая воздух, как рыба, вытащенная из воды, водя глазами по столу в надежде чем бы найти запить. Но не успел протянуть руку, как соседка подала на вилке ломтик селёдки. На глаза Степану уже навёртывались слезы, и кусочек селёдки, участливо протянутый, спас его.

— Хорош первач, — мотая головой, говорил Венчик, запихивая в рот хлеб. — Так по зебрам и шваркнуло.

Мухомор, опрокинув стакан, поперхнулся и закашлялся. На глаза навернулись слёзы.

— Слабаки ныне пошли, — проговорила Мамзель, посмотрев на Степана.

— Налегайте на закуску, а то окосеете, — сказала Марина, подвигая ближе к центру тарелки с картошкой и огурцами.

У Степана никакая закуска не шла в горло. Он чувствовал, что пьянеет, но проглотить ничего не хотел. Содержимое желудка, наоборот, просилось наружу. Скамья уходила из-под ног, комната кренилась, пол вставал дыбом. Сознание временами покидало его. Он помнил, что его поили каким-то отваром, но не помнил, как перевели в другую комнату и уложили в постель.

Проснулся он от ощущения тепла. Казалось, тёплые потоки воздуха идут от жарко пылавшей печки. Он понял, что это дыхание. Ещё не сообразив, кто рядом, он протянул руку и ощутил под ней гладкую округлость бедра. Он отдёрнул ладонь, будто совершил немыслимый грех, прикоснувшись к голому телу. Неистребимое внутреннее желание заставило его затрепетать, и он передвинул ладонь вверх. Под пальцами скользнул живот. В этот момент мягкая рука той, что лежала рядом, опустилась на его грудь, двинулась вниз. Степана обуяло нестерпимое желание слиться с этим телом. Терпкие, с запахом лесных ягод, губы коснулись его лица…

Глава семнадцатая Райка бандерша

Степан проснулся с тяжёлой головой и ощущением смутной опасности. Блуждая по тайге, он был как дикий зверь — всегда настороже. Любой шум, треск, падающая под ноги тень, даже запахи — дыма, жилья, которые он стал остро ощущать, заставляли его сразу быть начеку. Ему порой казалось, что он стал видеть затылком — настолько сильно в нём развились обоняние и слух.

Он огляделся. Лежал он голый на кровати, слегка накрытый выцветшим покрывалом. Рядом на стуле была аккуратно сложена его ветхая одежда. Ощущение опасности вновь коснулось его. Он стал припоминать вчерашние события. Помнил точно только до того момента, пока не проглотил какой-то настой, поданный ему Райкой. После этого всё поплыло перед глазами, тело налилось сладкой тяжестью, прося отдыха, и он отключился.

Лежал он в небольшой комнате с одним окном. Напротив кровати была дощатая переборка с дверным проёмом, закрытым тяжеёлой занавеской с шёлковыми шариками по краям. Ничто не нарушало тишины, сколько Степан не напрягал слуха, стараясь уловить шум, голоса, по которым мог бы определить, где находится. Видимо, спал он у тех, к кому его вчера привёл Мухомор. Чувство опасности после этих мыслей прошло, но настороженность осталась. Он стал винить себя, что вчера выпил лишнего, показал себя не с лучшей стороны, не крепким мужиком, но в то же время заметил, что в первый раз за последний год отоспался в тепле на мягкой постели.

Некоторое время было тихо, но потом он услышал лёгкие шаги — ходил кто-то молодой, и голоса. Однако слов нельзя было разобрать — говорили шёпотом. Занавеска колыхнулась, и Степан прикрыл глаза, но не совсем, чтобы видеть, кто это. Показалось лицо Мухомора и тотчас же скрылось. Степан облегчённо вздохнул и оставшаяся настороженность развеялась.

«А женщина? Приснилась она ему?» От этой мысли сердце запрыгало мелко и томно. Не приснилась. Он очень явственно, каждой клеточкой кожи ощущал её…

Занавеска отдёрнулась и появился Мухомор.

— Ну ты и спать, — сказал он.

— Уже поздно? — испуганно спросил Степан.

— Почти полдень. Собирайся, надо к себе идти.

— А где остальные?

— Каждый по своим делам ушёл. Марина на работе, Ухват с женой дома…

Степан свесил ноги с кровати и взял одежду со стула.

— Ну как? — спросил Мухомор, привалясь к косяку.

— Чего как?

Мухомор осклабился:

— Как Райка?

— А чего Райка?

— Ты что — ломом подпоясанный?

«Значит, то был не сон. Значит, это была та молодуха…» Степана обдало жаром, потом кинуло в холод. У него доселе не было близости с женщинами, и ночное приключение он вспоминал с лёгким чувством стыда и в то же время с какой-то долей растущего мужского достоинства.

Мухомор привёл Степана на кухню.

— Давай опохмелись.

Он взял из настенного шкафчика бутылку вчерашнего самогона, налил полстакана.

При виде этой процедуры Степана передёрнуло.

— Не буду.

— Дурак, чего мучаться. Я уже пропустил. Зажми нос, не дыши и выпей.

— Меня вырвет.

— Не вырвет. Легче будет.

Степан взял стакан и не дыша выпил. Не успел он проглотить обжигающую жидкость, как Мухомор услужливо протянул ему сырое яйцо.

— Посоли и запей. Захорошеет. Теперь ты от меня ни на шаг.

— Это почему же?

— А Райка так мне наказала. Ха-ха-ха! — рассмеялся Мухомор. — Видать ты ей по вкусу пришёлся. Айда на улицу!

Тем же путем, каким шли сюда, пошли обратно в подвал. После марининой квартиры подвал показался Степану ужасным: стены сырые, повсюду мусор, сквозняки, лишь у буржуйки было жарко. Пацаны, как всегда играли в карты.

Вечером, когда стемнело, Мухомор сказал Степану, лежавшему на досках:

— Собирайся!

— Это ещё куда?

— К Райке пойдём.

— Слушай, а кто она такая Райка?

— Что ж ты у неё не спросил.

Мухомор усмехнулся, показывая неровные, прокуренные несмотря на возраст зубы.

— Да ладно, скажи.

— Бандерша она. Правда, как Ваську загребли, от дела она стала отходить.

— Кто это Васька.

— Мужик её был.

— Я не пойду. — Степан отвернулся от Мухомора.

— К такой женщине! Да за неё блатные режутся, а он не пойдёт. Она сама приглашает. Или ты бабы испугался?

— С чего это я испугался!

— Не знаю с чего. На дело ходил не боялся, а здесь хвост поджал. — Он толкнул Степана. — Давай двигай! Хватит бить пролётку!

Степан оглядел грязный подвал, чумазых малолетних гопников, режущихся в очко, вспомнил горячие райкины губы и поднялся:

— Пошли!

Ходя по ночам с гопниками на дело, Степан хорошо изучил город, старый, разбросанный, стоявший по обе стороны реки. Новых домов было мало, если и строились, то деревянные, барачного типа, быстро черневшие от дождя и ветра. Были расположены они кустами: производит продукцию фабричонка — рядом растёт посёлок, дымит сыроваренный заводик — вблизи строятся жилые дома. Вот из таких разбросанных чутельных деревянных посёлков и состоял город.