— Переодевайся, — сказала, входя в комнату Райка. Она, видимо, следила за ним. — Я твою одежду сожгла. Купила тебе новую…

Степан не вставал. Райка усмехнулась, показав два ряда мелких белых зубов, наклонилась, притиснув его грудью, чмокнула в глаз, и, запахнув халат, удалилась.

— Быстрей вставай, — донесся её голос до Степана. — Завтракать будем.

— А сколько натикало? — спросил Степан.

— Поздно уже. Одиннадцать скоро.

Степан надел чистое, припасённое Райкой бельё, пахнувшее мылом и свежестью, свежую рубашку и шерстяные новые брюки.

— Ну-ка покажись! — Она вошла в комнату и оглядела его: — Иди к зеркалу, посмотрись, какой стал. — Она бесцеремонно вытолкала Степана из спальни. — Теперь тебя никто не узнает в новой одежде. А то в отрепьях каких-то ходил. Стыд и срам. В парикмахерскую сходишь. Там космы немного пообстригут, а то патлы в разные стороны торчат…

Степан тоже себя не узнавал. Оставшись довольной увиденным, Райка прошла на кухню и позвала его:

— Проходи, а то всё стынет.

На столе стояла бутылка водки, самовар, вазочка с мёдом, пироги, глубокая сковорода на ножках с ручкой, полная жёлтого, нарезанного соломкой картофеля, жаренного с салом и печёнкой.

— Садись. — Она сдвинула стопки.

— Я-я-а-а…

— Не отказывайся. Сегодня праздник. Я сама налью. — Она взяла бутылку.

— Сегодня праздник? — Он вскинул глаза.

— Праздник.

— А какой?

— Тебе нечего знать. Праздник и всё. Ты пей. Много будешь знать…

Степан не стал отказываться — в праздник не грех и выпить, тем более, что он уже начал привыкать к каждодневному возлиянию, выдохнул и проглотил содержимое стопки.

— Вот так-то лучше, — проговорила Райка и поднесла свою рюмку к губам.

— Мухомор когда придёт? — спросил Степан, приступая к еде.

— Это ты Захара Мухомором прозвал?

— А что не похож?

— Похож. А зачем он тебе? Теперь у тебя своя дорога. Что плохо у меня?

— Это ж какая у меня дорога? — спросил Степан, внимательно глядя на Райку.

— Потом разберёмся.

— А после «потом»?

— Я ж тебе сказала — там видно будет.

— Мне документы нужны.

— Будут тебе документы. Чего ты переживаешь.

— Когда делом докажу, как сказал Веничка?

— Ты не Веничке будешь доказывать.

— А кому же?

— Мне, — отрезала Райка и мягче добавила: — Прекрати этот разговор, а то я рассержусь. — Она взяла его голову двумя руками, притянула к себе и смачно поцеловала в губы. — Ну иди ко мне, голубь ты мой! Иди!..

Глава восемнадцатая

«Прощай, шпана!»

Почти месяц жил Степан у Райки. Раза два или три за это время наведывался Мухомор, выпивал рюмку-другую хозяйкиного самогона, говорил о чём-то незначащим с примаком, как он называл своего бывшего дружка, но зато долго беседовал с Райкой. После таких бесед, в сенях или на улице, она приходила раскрасневшаяся, недовольная, но карт не раскрывала. Только после последней встречи, видимо, Мухомор её достал, гневно уперев руки в бока, она воскликнула, позабыв, что рядом находится Степан:

— А не будет по-вашему!

— Что произошло? — спросил Степан.

— Да ничего, — ответила спокойным голосом Райка, обмахивая рукой пылающее лицо.

— А чего тогда кричишь?

Степан освоился со своей новой ролью, живя в примаках, и иногда не только разговаривал с Райкой на равных, но и повышал голос на свою незаконную половину, если было можно так называть его хозяйку. Райка прощала ему такие всплески, считая, что они происходят от ничегониделания и по молодости. Она была старше его на пятнадцать лет.

Степану она представлялась двояко: то верёвки из неё можно было вить, а то не знал, с какого бока зайти — она становилась без видимой причины грубой, сводила к переносице брови, прищуривала глаза и недовольно смотрела на сожителя. Видно, в ней жили две женщины. Одна от Бога, от природы, что было отцом, матерью заложено — дети, очаг, семья, это сообщало ей мягкость, неторопливость, женственность, и вторая — бандерша в окружении воров с их законами, нравами, обычаями, подчас откровенно наглыми, но всегда бесцеремонными. Эта сторона наложила на неё неизгладимый отпечаток. Степан считал, что настоящая Райка была за ужином, обедом, в доме, когда хозяйствовала, в кровати, а остальное было приобретённым, своего рода маской, чтобы не казаться белой вороной в обществе воров.

Как она не хотела, чтобы он не ходил на дело, Утёс его взял с собой. Брали они заводскую кассу. Операция по экспроприации чужих денег, как охарактеризовал налёт Мухомор, прошла удачно, и Райка была довольна, что она разрешилась благополучно.

Вечером, когда Степан пил чай, она сказала:

— Больше не пойдёшь. Хватит и того, что я на них мантулю.

— Если я не пойду, — ответил Степан, в упор глядя на Райку, — Утёс мне вида не достанет.

— И не надо, чтобы он доставал.

— Как это не надо? — не понял Степан. От Райкиных слов у него кровь прихлынула к лицу. — Что это я на птичьих правах буду жить? Носа нельзя на люди показать — жди, когда загребут! А на мне не один грешок есть…

Он назвал убийство охотника, и прочие дела «грешками». Конечно, если бы его поймали, дело бы сшили красивое: побег, убийство охотника и милиционера. Как говорили гопники, «замочил он легавого намертво».

После Райкиных слов Степан насупил брови и отодвинулся от неё. Она поняла его поведение.

— Я сама тебе бумагу достану. Пусть Утёс не старается. — Она заглянула ему в глаза.

— А достанешь? — обрадовался Степан.

— Раз говорю, значит, сделаю.

Она, действительно, слов на ветер не бросала. Через неделю пришла в дом из города весёлая и довольная. Щёки ярко пылали. Молча разделась, прошла на кухню. Степан чувствовал, что за её молчанием скрывается что-то важное — она тянула время, предвкушая, как сообщит Степану приятное.

— Ты ничего не ел, — сказала она, заглядывая в печку, где стояли нетронутыми чугунок со щами и кринка топлёного молока.

— Я ждал тебя, — соврал он, хотя не ел не по этой причине. У него каждый раз в последние дни пропадал аппетит, когда он думал, как ему жить без документов.

Райка поняла в чём заключается причина отсутствия аппетита. Уже давно Степан был подавлен и грустен. Он тяготился своим пребыванием у неё. Она его никуда не пускала, да он и сам не рисковал выходить на улицу, боясь попасться без документов в руки милиционеров. Такая жизнь для молодого парня становилась в тягость.

— Степан, садись к столу, — позвала она его на кухню.

Он нехотя прошёл и сел на табурет.

— Ну что с тобой делать, — вздохнула она и, не в силах дальше скрывать своего секрета, достала из кармана кофты сложенную вчетверо бумажку. — Вот справка, — сказала она, расправляя документ. — Теперь ты Степан Кудимыч Овражнов.

Райкин подарок настолько обескуражил и обрадовал Степана, что он с минуту сидел не в силах произнести ни слова. Она подала ему бумагу и он стал рассматривать фиолетовые буквы витиеватого почерка, круглую печать с гербом, которые давали ему новую жизнь.

— Ну как — доволен? — спросила она, глядя на его смущённую и обрадованную физиономию.

Степан промолчал, но в следующую секунду обнял Райку и крепко поцеловал в губы.

— Женщина, если захочет, быстрее всё сделает, чем твой Утёс, — сказала она. — Да и за бумагу ему надо ещё отработать.

— А тебе?

— Что мне? — вздохнула она. — Я себе этим только навредила. Теперь ты меня бросишь. И держать тебя без вида я не в силах. Поэтому делай, что хочешь.

— Ну что ты, Рая! — Он обнял её.

В этот день они допоздна засиделись за ужином. Степан без устали говорил, вынимал справку из кармана, разглядывал по нескольку раз, смотрел на свет, и счастливая улыбка не сходила с лица.

— Ну вот, теперь я человек! — восторженно вскрикивал он. — Можно и на улицу выходить, да, Рая?

— С такими документами не только на улицу, куда хочешь пойдёшь. Документы подлинные.