— А ты чего — путешествуешь?

— Приходится, — ответил Степан, дуя на голые руки.

— На паровозе? — ухмыльнулся Мухомор и с любопытством взглянул на своего спасителя.

— Когда как придётся.

Степан замёрз. Несмотря на тёплый полушубок и быструю ходьбу, он не согрелся и лицо приобретало синюшний цвет. Он не ел со вчерашнего дня и его подташнивало. Иной раз волна тошноты так подкатывала, что он сразу слабел, ноги становились ватными, в глазах кружилось. И на этот раз его так сильно замутило, озноб прошёл по телу, и он опустился в снег.

— Ты чего? Ты чего это… вытворяешь? — Мухомор нагнулся и потряс Степана за плечо.

Тот открыл глаза. Сначала они были пустыми, ничего не выражающими, потом прояснились.

— Я полежу, — проговорил Степан. — Проваливай!

— Ишь, заговорил! У тебя что — падучая?

— Сам ты… — Степан подобрал в щепоть снегу и кинул в рот. В животе сильно забурлило.

— Э-э, — смекнул Мухомор. — Мы-с не жрамши-с. Сколько же ден?

— Не считал.

— А я подумал сначала, что ты на легавых работаешь.

Степан молчал.

Мухомор порылся в кармане и протянул ему зачерствелый пряник:

— На, пожуй!

От пряника пахло табаком, его облепляли махорочные крошки, но Степан не обратил на это никакого внимания и с такой жадностью накинулся на него, что Мухомор совсем затеплел.

— Я знаю, что это такое, не жрать сутками, — доверительно проговорил он. — Ты хоть откуда? Если не хочешь, не говори.

— Оттуда. — Степан указал на восток.

— Ты кто — зек?

— Какое тебе дело. Какой вьедливый попался.

— Отмантулил срок? — не обращая внимания на слова Степана продолжал Мухомор.

— До конца срока, как до Москвы по шпалам…

— Ну ты даёшь! Сбежал? — Мухомор, казалось, зауважал Степана ещё больше. — А не врёшь?

— Не веришь — не спрашивай.

Мухомор, прищурившись, взглянул на Степана.

— Если бы ты легавого не укокошил одной левой, не поверил бы ни за что. Но как ты его долбанул!..

Степану был неприятен разговор о милиционере, если не убитым им, то во всяком случае, покалеченным, и он резко сказал:

— Если бы не долбанул, сидел бы ты сейчас в кутузке.

— В этом ты прав. Как тебя зовут?

— Степаном.

— А меня Захаром. — Мухомор сдвинул шапку на затылок. — Хватит лежать. Подымайся! Пойдёшь со мной.

— Это куда ещё?

— Не бойся, не к легавым. Место у меня тут недалеко одно есть. Так как? Пойдёшь? — Он протянул ему руку.

Глава пятнадцатая «Сбонди, малый!»

Шли закоулками, окраиной города. Снегу было много, и у ворот и калиток возвышались большие сугробы. Узкие улицы, блестевшие от полозьев саней, кое-где были присыпаны сеннной трухой. Воробьи, поскакивая на негнущихся ногах, искали корм, собираясь стайками. Улицы были пустынными. Только у большого пятистенного дома с затейливыми наличниками Степан увидел лошадь, запряжённую в сани, лениво дёргающую сено из копны, стоявшей за проломом забора.

Чем дальше они шли, тем реже становились дома и тем неказистей они были на вид, меньше и приземистей. Узкая улица перешла в дорогу, а скоро и дорога исчезла и только небольшая, извивающаяся, как змея, тропинка вилась среди городской окраины. Впереди особняком стояло двухэтажное здание из красного кирпича с полуснесённой ветром крышей.

— Сюда! — махнул рукой Мухомор и повёл Степана по переметённому пустырю к красному зданию.

Мела позёмка. Узкие арочные окна без рам уныло глядели на пустырь.

Подойдя к каменной развалюхе, Мухомор вошёл внутрь в широкий проём, видимо, раньше были ворота, и нырнул вниз. По полусгнившему настилу прошли несколько шагов и очутились в низком квадратном помещении, потолок которого поддерживали колонны с отбитой штукатуркой. Пол был завален хламом и мусором, смёрзшимся и покрытым снегом, который задувало в разбитые окна. Ветер шевелил обрывки бумаги.

Протиснувшись в узкий проход в стене, Мухомор сказал Степану:

— Прыгай за мной!

Степан боком, цепляясь за кирпичи, протиснулся в отверстие, ободрав полушубок, и спрыгнул на что-то мягкое. Как оказалось, это была трухлявая солома. Отсюда начинался тёмный туннель или коридор. Запахло плесенью и сыростью.

Прошли коридор — Степан удивился, как свободно Мухомор ориентировался в сплошном мраке, — и вышли в большое помещение. Что это не коридор, Степан понял потому, что стало легче дышать и шаги отдавались отчётливее и звучнее.

— Смотри под ноги, — наставительно сказал Мухомор, хотя не зги не было видно, сколько Степан не напрягал зрение, пытаясь что-то разглядеть.

Наощупь он последовал за спутником и, пройдя несколько шагов, ткнулся ему в спину. Мухомор толкнул незаметную дверь, и они очутились в просторном со сводчатым потолком подвале.

Здесь было тепло и светло. Свет исходил из небольшого оконца под потолком и открытой дверцы буржуйки, в которой ярко горел огонь. Возле буржуйки были настланы доски. На них были брошены рваные соломенные матрасы, на которых сидели трое пацанов, игравших в карты, четвёртый с кочергой возился у печки. Все они походили на Мухомора — оборванные, грязные, лет по 15–16.

Ребята с картами были разгорячены игрой. Потные лица блестели и были красными, то ли от азарта, то ли от жарко горевшей буржуйки.

— Ну кто так ходит, лапоть! Ты чего — не замечаешь, какие у него карты остались? Сейчас влестишь.

— Кто знал, что у него король.

— Думать надо. Все ж короли вышли, кроме червонного, значит, он у него, лопух!

Они перестали играть, бросив карты, и уставились не столько на Мухомора, сколько на Степана.

— Кого привёл, карась? — спросил Мухомора пацан, отчитывавший своего приятеля за плохую игру.

На вид он был постарше остальных. Звали его, как позже узнал Степан, Хамса.

Рядом в отгороженном досками помещении, у них был наблюдательный пункт: в стену была встроена вентиляционная труба, выходившая наружу. Из неё просматривался подход к тому месту, откуда начали свой путь в подвал Степан со своим спутником.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — назидательно ответил Мухомор на вопрос Хамсы, а потом добавил, чтобы сгладить своё высокомерие: — Корешка своего. Понял? Пожрать есть чего?

— Печёная картошка.

— Давай сюда! По тому, как бросились исполнять просьбу Мухомора, Степан понял, что он у них здесь главный.

Ему подали, откинув матрас, несколько печёных картофелин с чёрными обугленными боками.

— На, бери! — протянул Степану три большие картофелины Мухомор. — Лопай, пока с голоду не помер.

Он отодвинул сломанную дверцу большой тумбочки, похожую на те, что стоят в общежитиях, и достал начатый каравай хлеба. Отломил краюху, протянул Степану:

— Жуй! Сытнее с хлебом будет.

Степан с жадностью, которой не ожидал от себя, чуть-чуть содрав кожуру, умял картофелину вместе с хлебом. Глаза его блестели, как у лихорадочно больного человека.

На буржуйке стоял чугунный чайник. Он вскипел и из отбитого носика шла тонкая струя пара. Мухомор налил в видавшую виды закопчённую кружку кипятка и поставил перед Степаном.

— А чаю нет? — спросил он у пацанов, молча созерцавших эту картину.

— Ещё не сбондили, — за всех ответил тщедушный паренёк с пронырливыми глазами и сопливым носом.

— Вот сегодня и сбондишь, — сказал ему Мухомор, тщательно пережёвывая хлеб.

Пока Степан управлялся с едой, запивая кипятком, Мухомор отвёл ребят в сторону и о чём-то им рассказывал. До Степана долетали отдельные фразы. Судя по услышанным словам, речь шла о нём.

— Мильтон меня ка-ак рва-а-анёт за ногу, я чуть не слетел, а он взял кирпич да как хва-атит того по голове… Мильтон меня и выпустил. Ну а мы дай Бог дёру…

Пока он рассказывал, подростки с интересом поглядывали на Степана.

— Пошамал? — спросил Мухомор своего спасителя, возвратившись к печке.

— Как видишь, — ответил Степан, вытирая рот рукой.

— Огольцы, чего опять расселись! А ну освободи человеку место. Пусть отдохнёт. — Мухомор обернулся к Степану. — Вот ложись поближе к печке, теплее будет.