Проснулся беглец от глухого стука. Он открыл глаза и сначала не понял, что произошло. Оказалось, что лодка ударилась о берег. Он решил больше не испытывать судьбу, пристал к отмели, привязал лодку к росшему поблизости деревцу и стал устраиваться на ночлег. Заснул быстро.

Открыл глаза от яркого света, брызнувшего в лицо. Утро уже наступило. Над противоположным берегом, каменистом, поросшем ельником, отсюда казавшимся сплошным и чёрным, светило солнце. Над остывшей за ночь речной водой висел хрупкой пеленой бело-синий туман, уже начавший расползаться от тепла, обнажая берег всё дальше и дальше по ту и другую стороны.

У Степана замёрзли ноги. Он приподнялся и увидел, что днище у кормы лодки было залито, и сапоги до половины были в воде. Оказалось, что вчера при столкновении с берегом обшивка судёнышка дала течь. Хорошо, что провиант не промок, находясь на носу лодки.

Осмотрев днище, он понял, что лодка к дальнейшему путешествию была непригодна. Это обстоятельство не вызвало сожаления, а скорее, обрадовало. Он и сам её хотел оставить, но случай помог. Забрав карабин и мешок с провизией, он оттолкнул лодку от берега и посмотрел, как она удаляется, задрав нос. Скоро она утонет, и никто не будет знать, где её оставил Степан.

Глава двенадцатая К стальной магистрали

Пять дней он шёл, думая только об одном: как бы дальше уйти от лагеря, стараясь не сбиться с выбранного курса. С каждым днём утренники становились всё холоднее. По утрам седая изморозь пушистым одеялом покрывала поляны и луговины, только в чаще деревьев инея не было, но земля схватывалась и застывала от мороза. За время пути ему не попалось ни жилья, ни человека. Ели и лиственницы перемежались берёзовыми рощицами, кедрачами, болотцами и ручьями. По ночам он не боялся разводить костёр и высыпался хорошо и весь день шёл, стараясь пройти как можно больше.

Один раз пришлось пересекать узкую, но бурливую глубокую речушку, которая преградила ему путь, извиваясь в скалистых берегах. Несколько часов он потратил, чтобы найти место перехода. Срубив сухую лиственницу так, чтобы она упала вершиной на другой берег, он стал перебираться по ней. Внизу бурлила река. Он старался не смотреть в пропасть. Ему оставалось совсем близко до противоположного берега, когда сухой сучок, на который он опёрся, обломился. Степан сорвался и повис над водою, болтая ногами. Боясь свалиться, он собрал силы, перекинул ногу через ствол и оседлал дерево. Но котомка соскользнула с плеч и чуть было не упала в реку. Хорошо, что он сумел схватить её на лету за ремень. Однако бечевка, стягивающая горловину, растянулась и половина содержимого мешка бухнулась в воду.

Отдыхая от треволнений на другом берегу, Степан посмотрел, чего лишился. Оказалось, что упали патроны и два или три кулька с пшеном. Больше всего его огорчило то, что он не досчитался патронов. Это привело его в уныние. Успокоившись, он решил, что впредь будет осторожнее или найдёт другой способ перебираться через реки.

На шестнадцатый день (он делал зарубки на прикладе), варя на костре лапшу, он обнаружил, что припасы его истощаются, и пожалел, что не взял на зимовье муку. Сколько дней ещё предстоит идти? То, что ему не попалось ни жилья, ни вообще незначительного хотя бы указания на присутствие человека на пути — с одной стороны радовало, а с другой — печалило: пустынные места говорили о том, что до более или менее населённых пунктов очень далеко. Скоро наступит зима, выпадет снег и если не замерзнешь в тайге, то погибнешь от голода. Степан уменьшил рацион питания и когда набредал на стланники кедра, набивал мешок шишками и, грызя вкусные и сытные орехи, заглушал чувство голода.

Уже в предзимье, когда кончились продукты питания, он в первый раз использовал карабин для охоты. Подстрелил кабаргу, освежевал её и решил устроить привал, отдохнуть день, чтобы потом с новыми силами продолжить путь.

Место для привала выбрал самое глухое, в глубокой расщелине. Устроился под навесом карликовых лиственниц и береёзок, набрал в недальнем роднике воды и сварил мясо. Оно было грубое, и по запаху не шло ни в какое сравнение с говяжьим, но он с наслаждением и дикой яростью набросился на кусок и в мгновение ока проглотил его. Немного отдохнув, разрубил тушу на части и порадовался, что мяса хватит надолго. Что оно испортится, не боялся, потому что температура установилась ниже нуля.

День он наслаждался отдыхом, наедаясь до отвала. На рассвете второго дня, положив куски кабарги в мешок, отправился в дальнейший путь. Шёл небольшой снег, у берегов речушек и ручьев блестела наледь, о которую плескалась вода. За месяц пути у сапог стёрлись подмётки, и они стали промокать.

С каждым днём идти становилось труднее. Поднимаясь на сопки, минуя распадки, он отклонялся от курса, выбирая более лёгкий путь, и затрачивал много лишнего времени на обходы. Он думал, что до устойчивых холодов выберется к железной дороге, но её и в помине не было. И в последнее время на пути не попалось ни одной деревушки, ни одного посёлка, даже дымком не тянуло от заимки или зимовья.

Зима наступила неожиданно. За одну ночь снегу выпало так много, что проснувшись, Степан не понял, что произошло. Оказалось, что он ночует под большим сугробом. Поднявшись, стряхнул с себя снег и огляделся: тайга, гольцы, речушка или ручей были под белым одеялом. Снег лежал нетронутый, первозданный и его белизны ничего не нарушало. Был он пушистым и глубоким.

Идти стало труднее, и Степан решил смастерить снегоступы, раз лыж у него не было. Он срубил несколько еловых не толстых сучьев с молодых деревьев, согнул их в виде круга и переплёл лапником. Они не проваливались глубоко и передвигаться стало намного легче. Однако к вечеру они пришли в негодность и надо было делать новые.

Сидя у костра и глядя, как булькает вода в котелке, а дымок, стелясь низко над землей, то пахнёт ему в лицо, то отпрянет в сторону, он пересчитал зарубки на прикладе. Их было 46. Почти два месяца в бегах, а железной дороги всё нет. Он не допускал мысли, что сбился с пути и будет плутать до тех пор, пока не околеет от холода или голода, или задерёт его медведь-шатун. Он твёрдо придерживался курса, хотя приходилось делать большие крюки, чтобы обходить препятствия. Позавчера он вышел к посёлку золотоискателей, но не стал приближаться к нему, решив, что не стоит испытывать судьбу.

В один из дней, карабкаясь на склон, он сорвался с обледенелой кручи и сильно повредил правую ногу. Ступня распухла и идти стало невыносимо. «Второй раз одна печаль», — горестно подумал Степан, ища оброненную шапку. Как он скатился в выемку у подножия холма, так там и остался. Двигаться не мог и лежал на снегу, корчась от боли.

Пролежал до вечера. Хотел, но не мог принести воды, чтобы сварить мясо. Когда голод совсем обуял его, Степан стал глодать мороженный кусок кабарги. Жажду утолял снегом.

Ночью кинуло в жар. Нога горела и нестерпимо ныла. Он обложил её снегом и так лежал, стиснув зубы. В голове засела одна-единственная мысль, если кость повреждена, в этом распадке он найдёт себе могилу. Тогда прощай свобода и мурманский сундук, все помыслы о счастье и привольной жизни.

К утру боль утихла, но встать он не мог, не говоря уж о том, чтобы набрать воды или дров для костра. Перевязав портянкой ногу потуже, как это делал ему в лагере доктор Мальшин, Степан решил ждать выздоровления. Подъём ступни и лодыжка распухли, кожа посинела и была глянцевой от опухоли.

Только на третий день он с трудом мог передвигаться. В дни его вынужденного бездействия резко потеплело, и Степан радовался этому, иначе без костра он мог бы и замёрзнуть. Опираясь на карабин, он добрёл до реки, набрал воды, развёл костер и сварил последний кусок мяса. На следующий день он попытался поохотиться. Истратил несколько патронов, но никого не подстрелил. Пришлось довольствоваться кедровыми орехами да сварить себе жидкую похлёбку из остатков риса.

Теперь он шёл, держа карабин наизготовку, высматривая добычу. Видел лосиные или оленьи следы, обглоданную кору деревьев, но самих животных не встретил. Зато к исходу дня удача не обошла его — он подстрелил здоровенного зайца и обрадовался этой добычи. Дотемна снял со зверька шкурку, разрубил тушку и пожарил лопатку на углях. С ещё не окрепшей ногой да в поисках дичи за день он прошёл не более семи-девяти километров.