— Я не смогла его убить! Не смогла! Хотя возможность была. Знаю, что он убийца и на моих глазах Амир умер, но даже когда била его, вся душа дрожала! Товарищ полковник, что это такое со мной происходит? Накручивала себя до ярости, твердила, что он кровник и отпустила! Может, хоть вы объясните?

Он погладил ее по волосам ладонью, чувствуя мягкую шелковистость прядей. Прижал светловолосую голову к себе и грустно улыбнулся:

— За все свои бои ты так и не растеряла доброты, не ожесточилась сердцем. Редко кто так может, Марина. Пройти через кровь и остаться в душе чистым. Ты не плачь, девочка. Это к лучшему, что не озлобилась ты, не заматерела в убийствах. И приятеля своего старого ты отпустила потому, что помнишь, как вы в детстве вместе играли. А вот я, к стыду своему, многое растерял и чувства такого, как у тебя, у меня нет. Знаешь, я тебе завидую…

Огарев тяжело вздохнул и замер, продолжая машинально гладить ее по волосам. Влезший внутрь полковник Марков застыл. Начал извиняться:

— Извините, Геннадий Валерьевич… Я попозже… Считайте, что уже забыл…

Огарев резко обернулся, но Маринку так и не отпустил. По-прежнему неловко гладил по голове и спине жесткой ладонью. Удивленно спросил:

— А что это вы забыть собрались?

Командир мотострелков смутился и почесал затылок, остановившись в дверях и не решаясь взглянуть на пару у стола:

— Я помешал… Понимаю…

— Ни хрена ты не понимаешь! — Как отрезав, сказал разозленный Огарев. — Сядь! Не хер дурью страдать! Девчонка наша расстроилась, что не смогла приятеля детства прикончить, а я вот…

Спецназовец махнул рукой, другой еще крепче обнял прижавшуюся всхлипывающую Маринку. Погладил по плечу:

— Будет слезы-то лить! Будет! Не убила и молодец! Не ты должна это сделать, не ты. Иначе никогда себя простить в душе не сможешь. Я пожил побольше, чем ты и знаю, что говорю. Страшное это дело, бывшего друга шлепнуть! Давай-ка выпьем, за мужа твоего погибшего, да помянем друзей наших…

Выразительно поглядел через стол на Маркова. Тот не понимал. Тогда Огарев открыто моргнул в сторону тумбочки:

— Ну-ка, Анатолий Павлович, доставайте водку из тумбочки, да закусь. Хлопнем по сто грамм. У Марины в этот день в Афгане муж погиб…

Марков торопливо кинулся к тумбочке. В считанные секунды собрал документы на столе в сторону. Расстелил газету и выставил початую бутылку водки и пару банок тушенки. Поставил три кружки и быстрехонько разлил водку. Огарев отпустил женщину, напоследок еще раз проведя ладонью по мягким волосам. С усмешкой сказал:

— Ох, Маринка, беда ты для мужиков! Так и не отпускал бы тебя! Как хоть звали твоего?..

Степанова стерла слезы рукавом и потянулась к кружке:

— Александром. И было мне тогда восемнадцать лет…

Он ошеломленно выдохнул и медленно опустился на стул, не сводя глаз:

— Так вот почему ты Искандером звалась! Господи!

Они молча встали и выпили, не чокаясь. Женщина закусила тушенкой и посмотрела на полковников:

— Вы извините, мужики, но я в госпиталь схожу. Обещала Вацеку появиться. Он волноваться будет, а ему не стоило бы…

Схватила бушлат со стула и сунув в рот еще кусок консервов, скрылась за дверью. Полковники остались одни. Какое-то время в палатке стояла тишина, нарушаемая лишь позвякиванием ложек о жестяные банки. Марков положил ложку на стол и вздохнул, оглянувшись на дверь:

— Эх, не будь женат, точно приударил бы! А так, вроде и совестно…

Огарев поглядел на него с усмешкой:

— Не ты один такой шустрый! У Андриевича тоже мысль была «заняться Маринкой», да вот беда, обманывать не хотел. Молчал-молчал, а однажды мне выдал: «Чтобы ее обмануть, надо перестать считать себя мужиком».

Марков вытаращил глаза:

— Вацлав такое выдал?! Да ведь он всех медсестер по слухам…

Огарев вздохнул, но не улыбнулся на слова Маркова:

— Он самый! С медсестрами проще, а Степанова особенная. Он ее с Афгана знает. Как Искандера и Ясона…

Степанова вошла в медицинскую палатку. Андриевич спал. Степанова подошла и с минуту разглядывала поляка. Даже во сне его лицо оставалось твердым и суровым. Раненые смотрели на нее. Она хотела уйти, но спецназовец вдруг открыл глаза:

— Марина… Я тебя сквозь сон почуял. Почему не будишь? Присаживайся.

Чуть подвинулся на узкой койке. Вгляделся в лицо, отметив синяки, царапины и следы слез:

— Ты, что, плакала? Что случилось? — Вацлав, не ловко опираясь здоровой рукой в матрас, сел на кровати: — Рассказывай…

Она присела рядом, виновато взглянув на перевязанное плечо полковника. Шепотом сказала:

— Я позволила Гореву уйти, хотя могла бы убить…

Опустила голову и застыла, тормоша пальцами край темно-синего одеяла. Андриевич несколько минут вглядывался в ее растроенное лицо. Он слышал о том, что когда-то Марина и Николай были большими друзьями. Молча положил здоровую руку на ее ладонь и чуть пожал:

— Не убила и черт с ним! Главное, сама жива. Все равно этот волк однажды попадется! Не переживай.

Она подняла голову и грустно сказала:

— Спасибо, Вацек, за поддержку!

За время отсутствия Марины в Москве произошло не мало событий. Началось все перед ее возвращением в Чечню…

Бредины разговаривали на кухне. Тамара Георгиевна разогревала обед и внимательно слушала мужа. Женщине понять другую женщину оказалось намного проще. Жена генерала почувствовала, что Маринка сродни ей. Тамара не мало слышала от мужа об Искандере. Получалось, что она любила и шла на самопожертвование ради друга, лишь бы заставить его жить. На мгновение Тамара Георгиевна оторвалась от плиты с шипящими сковородками. Без раздумий дала совет:

— Женя, ты обязан поговорить с Шергуном, пока Марины нет. Должен объяснить ему все. Рассказать о любви Силаева и этой женщины. Уверена, Олег поймет. Нельзя допустить, чтобы Марина вновь принесла себя в жертву. Достаточно Горчакова… Если хочешь, я могу поехать с тобой. И ты предложишь Олегу остаться на службе. Без армии мужик погибнет. Полковника нельзя оставлять одного. У него есть руки и голова. Со временем научится печатать на компьютере вслепую, а для анализа поступившей информации не обязательно иметь зрение. Вы же все равно обсуждаете намечаемые операции.

Бредин согласился. Пообедав, вернулся в управление. Сделав вид, что вообще никуда не уезжал, разбудил Марину и увез в комнату общежития, которая числилась за Степановой…

Проводив Марину на самолет, Бредин заехал за женой и вместе с ней направился в госпиталь. Разговаривать с заместителем один на один он не решился. Вначале Евгений Владиславович без обиняков предложил полковнику остаться работать в отделе. Объяснил суть обязанностей, о которых накануне допоздна говорил с женой. Фактически Шергун оставался вторым адьютантом. Олег обрадовался, что останется служить. Он не мыслил себя без армии и с ужасом думал об увольнении со службы. Ощупью отошел к окну и остановился, стараясь привести себя в норму. Одернул больничную куртку, проведя по ней ладонями. Генерал-полковник вздохнул, поглядев на жену. Тамара кивнула и Бредин заговорил:

— Олег Маркович, мы с женой пришли к вам еще из-за одного вопроса… Дело касается Марины. Поймите нас правильно и постарайтесь не судить ее сгоряча.…

Генерал рассказал все, что знал о любви Степановой и Силаева. Рассказал о последней встрече женщины с подполковником. Шергун слушал. В душе появилась пустота. Он почувствовал себя обманутым. Совсем недавно оживленный и веселый, опустил плечи и голову. Руки бессильно обвисли. Олег застыл у окна, повернув перевязанное лицо в их сторону. Когда генерал замолчал, тихо сказал:

— Я все понял, Евгений Владиславович… Марина пожалела меня. Я отпущу ее, как только она вернется…

Жена генерала почувствовала в его голосе надсадность и обиду. Взяв мужа за плечи, она решительно выставила его за дверь. Подошла к полковнику и взяла его руки в свои: