Петька, узнавший о порке приятелей, решил, что это был не настоящий камень.

И только Мишку больше прежнего волновал камень. Теперь камень был тут, в деревне. Теперь за ним не надо было итти в опасное Кащеево царство. Оставалось только одно: разузнать заклинание, с помощью которого можно вызвать камень из земли. Но у кого он ни спрашивал про заклинания, никто их не знал. Однажды бессонной ночью он придумал свое заклинание:

Утром, не умывшись, он побежал к Таниному саду. На бревнах у сада с куском пирога в руках сидела Наташка.

— Опять идешь что-нибудь украсть? — хмуро бросила она.

— Дура ты курносая, ты же видела, что мы с Митькой даже в сад не заходили! — ответил Мишка.

— Не заходили — и то украли… Вы длиннорукие…

— «Длиннорукие»… Это по скольку саженей руки должны быть?

Резон на Наташку подействовал, и она перекинула разговор на другое:

— Мышиного настоя напился?

— Это вы, может, пьете.

— Нет, ты… Ты и твоя мать… Ты думаешь, какое молоко мы вам дали? Мышь ввалилась в него, а мы и отдали. Моя мамка говорит: «Они всё поедят». А вы и поели.

— А мы и не ели…

— «Не ели»! — недоверчиво усмехнулась Наташка. — Ели да еще, небось, ложки облизывали!

— Я его к чорту под порог так и вылил.

— Теперь у вас мыши в животе заведутся, — продолжала свое Наташка.

У Мишки от злобы передернулись губы. Он не мог подобрать столь же обидных слов для Наташки и, подбежав к ней с крепко сжатыми кулаками, прошипел:

— Сейчас как дам, так душа и вылетит!

— Мам! — закричала Наташка. — Чего Мишка дерется!..

Заживавшая было обида на тетку Таню вновь открылась свежей раной и больно щемила сердце. Теперь он решил уничтожить не только тетку Таню с Наташкой, но и все постройки и сад, чтоб о тетке Тане не оставить никакой памяти.

Раз пять, улучив удобный момент, когда возле сада никого не было, Мишка подбегал к саду и шептал сочиненное заклятие, но камень не объявлялся. Один только раз вечером загорелись было огни, но то оказались холодные огни большой капли росы.

Была уже глубокая осень. На дворе разгуливал холодный, буйный ветер. Кругом — черно и мокро. Мишка сидел большей частью на печке и придумывал планы овладения камнем. «Если камень не ушел в землю, — рассуждал он, — то весной, когда сойдет снег и перепреет трава, его легко можно будет найти. Надо только не прозевать, чтоб кто-нибудь не опередил». Если же камень глубоко ушел в землю, Мишка его достанет либо с помощью нового длинного заклинания, которое он успел уже сочинить, либо, может быть, от кого-нибудь услышит настоящее заклинание. Так ли, иначе ли, но Мишка твердо уверен, что весной он Рвановку сделает неузнаваемой: каждый двор окружит садами, у каждого будет рысак или два, корова. Одежда — сплошь фабричная, суконная. Бабка Аксинья обрадуется корове: у нее, говорят, коровы несколько лет не было, и она забыла даже вкус молока.

Это и хорошо, что Митька и Петька забыли про камень. Разговоры будут только о Мишке.

«Вот герой у нас Мишка! — скажут. — Спасибо тебе, благодетель!» А Мишка ответит: «Это чепуха… Может, вам еще корову или лошадь надо подбавить?» Ну, а себе Мишка такой дворец построит, что хвостовский против него будет, как собачья конура против терема: из сплошного хрусталя и янтаря — вот какой! «А богачей, — решает Мишка, — я уничтожать не буду, а обнищу: пусть они попробуют бедняцкой жизни… Пусть тетка Таня сумки потаскает да жир порастрясет…»

Но ученик кузнеца Афанас, бич Мишки в игре под пуговки, Афанас, который летом вспугнул чудесную птицу-счастье, и на этот раз разрушил Мишкины планы.

Как-то вечером в хате собрались сверстники старшего Мишкиного брата — Саньки. Среди них был и Афанас. Ребята рассказывали страшные, но интересные истории про колдунов, ведьм, домовых.

Ребята были большие, но Мишка, лежавший на печи, заметил, что все они принимали рассказы за сущую правду и робели. И только Афанас, когда кончалась очередная побаска, разражался смехом и говорил: «Не попался мне тот-то колдун! Я бы ему язык клещами вырвал и собакам бросил». Или: «Если бы та-то ведьма попала в мои лапы, я бы ей раскаленным прутом нарисовал вензелей».

Тогда Мишка решил напомнить ему о волшебном камне:

— А помнишь, Афанас, летом у Наташки был настоящий волшебный камень? Ты его подбросил, а он как в воду канул.

— А-а-а… — протянул Афанас и загоготал. — Это, ребята, забавная история была. — Он громко высморкался, вытер полой пиджака нос, покрутил головой. — Натерпелся я с тем камнем муки… Это раз летом было. Смотрю, а Митька, Петька и вот он, — кивнул Афанас на Мишку, — идут по огороду. Потом присели за плетнем. Никанорыч как раз отдыхал. «Дай, — думаю, — послушаю. Наверно, без меня что-нибудь замышляют». Подкрался. Слушаю. А этот, — снова кивнул Афанас на Мишку, — плетет им какую-то брехню про птицу, про волшебный камень. Ну, я спугнул их, посмеялся и ушел. Глядь, через несколько дней прибегают они…

— Нет, ты шел мимо сада тетки Тани, — поправил Мишка.

— Ну, я уж точно забыл… Одним словом, гляжу — Наташка сидит у себя в саду, и у нее в руках какой-то стеклянный камень. Я подошел, вырвал его у нее, а он так и горит. «Может, правда, — подумал, — волшебный? Как бы его подковать?» И придумал. Подбросил его, а когда он упал, взял да в кротовую земляную кучу заткнул, чтоб никто не видел. Поискал, поискал для виду, да и говорю Наташке: «Ищи сама, мне некогда». Наташка в плач. Приходит тетка Таня: «Где камень?» — «А я почем знаю! — говорю. — Там Мишка и Митька были». Ну, этим молодцам, — показал Афанас на Мишку и засмеялся, — влетело по первое число. А дня через три я пошел и взял камень. Только иду это — глядь, Ермилова собака. Мне бы, дураку, выступком ее, а я вон того дурачка, что на печи, послушался, достал камень, навел ею да кричу: «Сгинь-пропади, сгинь-пропади!..» А она как хватит меня за руку, чуть вместе с камнем не оторвала…

Ребята громко рассмеялись.

— Ты не так сказал, надо было — «прах тебе, прах тебе», — заметил Мишка.

— Прах-чертах! — недовольно передразнил его Афанас и продолжал: — Но это были только цветики — ягодки впереди. «А не стащил ли где, — думаю, — этот камень дядька Лексаха, а цены ему не знает? Надо пойти в город попытать». Дождался воскресенья — и в город. Расспросил, где могут купить. Говорят, пойди в часовой магазин. Захожу. Вижу, сидит старичок. На одном глазу что-то вроде большого наперстка. Голову скривил, будто боднуть кого хочет, и шильцем копает в часах. Сидят еще три парня — должно быть, ученики, что ли. Тоже в часах копаются. Ну, я к старичку. «Не купите, — говорю, — драгоценный камень?» Он наперсток с глаза снял и говорит: «Покажи». Показываю. Подошли ребята, его помощники. Повертел, повертел старичок и говорит своим ребятам: «Этот хрусталь он, богохульник, — это я, значит, — не иначе как в соборе с паникадила стащил. Придется его, — говорит, — в полицию направить». Я божиться, креститься. Говорю: «Дядька Лексаха из Киева привез». А он пальцем грозит, не верит. «Ты нам, — говорит, — очков с Лексахой своим не вставляй». И здоровому парню: «Отведи-ка, — говорит, — его в полицию». Я в ноги. Не тут-то было! «Я, — говорю, — отдам его вам даром». А он говорит: «Стекла у нас своего много, ворованного не берем».

Ведет меня парень, за рукав держит. Доходим до базарной площади. Я как рванусь — да в народ, да по-за возами, да в какой-то переулок! А сзади — крик, гам: «Лови, держи, чугунок украл!»

Ребята, напряженно следившие за рассказом, не выдержали и взорвались хохотом.

— Хороши смешки! — покрутил Афанас головой. — Опомнился я только за городом. Гляжу, а половины правого рукава нет — наверно, в руке у парня остался. Ноги посбивал. Пить хочется, как волку… Вот какую муку мне пришлось принять через твой волшебный камень, — закончил Афанас, щелкнув Мишку по лбу.