— Вот еще с Кащеем пристал, как маленький… Сказано ж тебе: куда ты пойдешь без петушиного слова! — озлился Митька.
И, видя, что угрюмость у Мишки не проходит, он предложил свой план:
— Мы давайте вот что: давайте прислушиваться к нищим. Под видом нищих бывают люди праведные. Они могут знать петушиное слово. Вот если кто из них слово обронит, мы тогда и пойдем к Кащею.
— Я обязательно подслушаю, — сказал Петька.
С неохотой, но принял это предложение и Мишка.
В Кащеево царство итти не пришлось. Дня через два камень сам появился в деревне. Первым о нем узнал Митька. Он прибежал к Мишке запыхавшийся и перепуганный и прерывающимся голосом сообщил:
— Наташкин отец приехал из Киева и привез ей волшебный камень… Горит разными огнями… Бегим скорей! Может, как-нибудь выманим…
— Петьке скажем?
— Ну его, Петьку! — нетерпеливо махнул рукой Митька.
Хата тетки Тани стояла глубоко в саду, особняком. В хате шел пир. Сквозь открытые окна доносились смех и пьяные голоса: высокий хрипловатый — Лексахи, Наташкина отца, шепелявый — тетки Тани и басовитый, будто шмелиный, — дьякона. Наташка, в новом яркожелтом платке с красными цветами и полинялом, когда-то бордовом платье, сидела под кудрявой грушей, облепленной желтеющими плодами, подбрасывала и ловила какой-то стеклянный камень. Камень, как показалось Мишке, был похож на ледяную сосульку, но когда Наташка подбрасывала его, он сверкал радужными искрами.
— Вишь, вишь, как огнями разливает! — толкнул Митька товарища.
— Должно быть, он, — прошептал Мишка.
Заметив ребят, Наташка заложила руки за спину:
— Не покажу вот…
— Покажи — семечек дам, — сказал Мишка.
— У нас свои есть…
— Ну, давай на «Соломон-оракул» поменяем, — предложил Мишка.
— На что он мне, твой оракул!
— Гадать будешь.
— А чего мне гадать! Я еще не девка, мне еще рано девиться…
— Тогда давай на карты поменяем, — сказал Мишка.
— И карты не нужны… Там уж и карты… — пренебрежительно сморщилась Наташка, — ничего не разберешь.
Больше ребятам нечего было предложить в обмен.
— И подержать не дашь? — спросил Мишка.
— Не дам… Камень — он дорогой, сказал отец.
Митька отозвал Мишку в сторону:
— Знаешь что? Давай вырвем и убежим.
— Да… вырви… Тетка Таня тогда головы поотрывает…
— А мы наведем на нее камень и — «прах тебе, прах тебе!»
Мишка замялся.
— Она нынче нам кувшин молока дала, — сказал он.
— А мало ей твоя мать делов делала? И огород полола, и жать будет… Думаешь, это даром?
— Хоть и не шепчитесь — все равно не покажу, — сказала Наташка. И чтобы подразнить ребят, она прижмурила один глаз, а к другому поднесла камень и, поворачивая его, говорила: «Синий, зеленый, желтый…»
Митька озлился на Мишку и дрожал, будто в лихорадке. Он уже решил было без согласия Мишки перемахнуть через низкую изгородь и силой овладеть камнем, но в это время подошел Афанас.
— Ну, чего раздумываете! Айда за восковками, — кивнул он на грушу, — а я покараулю.
Но, увидев в саду Наташку и узнав от ребят, что у нее какой-то невиданный камень, он сам перешагнул через изгородь, вырвал, у Наташки камень, осмотрел его со всех сторон и хмыкнул:
— Правда, интересно… А ну, как он играет?
И Афанас подбросил камень. Сверкнув радостными огнями, камень описал дугу, чиркнул по листьям груши и мягко упал в траве.
— Вот теперь пропал!.. — захныкала Наташка.
— Небось, не пропал, — успокоил ее Афанас.
И, порывшись в траве сначала руками, а потом ногой, недоуменно вздернул плечами:
— Во, чорт, либо волшебный был… как в воду канул. Ну, ты ищи, — бросил он Наташке, — а я пойду, а то Никанорыч ругаться будет.
— Украл! — заголосила Наташка.
— Еще что выдумай! — обиделся Афанас. — На вот при ребятах обыщи, чтоб после не говорила.
Афанас потряс рукава, затем поднял руки вверх. Наташка ощупала его кругом, но камня не нашла. Ребята, наблюдавшие за Афанасом, тоже не заметили, чтоб Афанас спрятал камень.
— Где его теперь найдешь… — плакала Наташка.
— Хочешь — покажу, где упал? — предложил Мишка и уже занес было на палисадник ногу, как раздался хорошо знакомый ребятам пришепетывающий голос тетки Тани.
— Кто тебя тут обижает? Вот я сейчас возьму палку! — кричала она.
Ребята разбежались, будто мыши от кошки. Мишка залез в коровьи ясли, куда любил прятаться, когда играли в «палочку-стукалочку», и ожидал последующих событий. А они, он знал, скоро должны были надвинуться, и притом грозные. У Мишки есть рябенькая курица, которая, как снесет яйцо, кудахчет потом чуть ли не целый день. Вот вроде этой курицы была и тетка Таня. Расстроенная чем-либо, она ругалась почти весь день: и по двору ходит — ругается, и в погреб лезет — ругается, и на огород идет — все ругается…
Переговаривавшиеся у кузницы большой и малый молоты замолкли. Оттуда доносился голос тетки Тани.
— Ты куда его девал? — допрашивала она Афанаса.
— Никуда. Он под грушей упал.
— Ну, пойди найди.
— Да… найди, когда там Мишка и Митька были…
— Я так и знала — это их рук дело. Вот злыдни чортовы! — кричала тетка Таня.
По голосу Мишка определяет, что тетка Таня движется к их хате.
— И до каких же это пор будет! — негодует она. — Они уже сейчас разбойники и воры. Что ж будет, когда вырастут?.. Варвара! — позвала тетка Таня Мишкину мать, постучав пальцем в окно.
Ответа не последовало, так как Мишкина мать в тот день с третьей части выбирала у кого-то из боковцев лен.
— Варвара! — громче постучала тетка Таня и, постояв немного, пошла прочь, перечисляя свои благодеяния: — Я же им и хлеб целую зиму давала взаймы, и картошку, и нынче только отнесла кувшин молока… Ну, погодите, — грозила она, — опять зима придет. Опять к тетке Тане с поклоном придете. Я угощу вас носом об лавку…
Сообразив, что тетка Таня уже возле Митькиного двора, Мишка повернулся в ее сторону лицом и гневно во весь голос прокричал:
— Пьяница!
Из сарая вылетел вспугнутый воробей. А через некоторое время послышался голос Митьки, смешанный с плачем:
— А, мамынька, я больше не буду… Голубочка, не буду…
Мишкина мать с поденной вернулась поздно вечером. Руки у нее грязные. Лицо запыленное, усталое. По тому, как она сердито ставила посуду, собирая ужин, Мишка решил, что она чем-то расстроена.
Хлебая щи, мать неласково спросила:
— Кур кормил?
— Кормил.
— Цыплята все целы?
— Все.
Наступило молчание, за которым чувствовалась буря. Может быть, она мимо пройдет? И вдруг неожиданно и строго мать стукнула ложкой по краю стола и крикнула:
— А кто у Наташки камень взял?
— Я не брал.
— Тетка Таня врать будет? — Мать пристально и недоверчиво посмотрела на потупившегося Мишку и с угрозой произнесла: — Я дознаюсь, кто взял.
Затем она накрошила в деревянную миску хлеба, взболтнула и налила из кувшина молока. Мишка заметил, как с синеватой струей молока в миску шлепнулся большой кусок пенки.
— С какими же глазами ты теперь будешь есть молоко? — с укоризной показала мать на миску.
— А я его не буду, — угрюмо бросил Мишка, положив в рот палец.
— Не будешь?
— Не буду.
— А я говорю — ешь!
Голос матери становился грозным.
Обида, будто порох, взорвала Мишку, глаза сверкнули гневом, он схватил миску и бросил ее наземь.
— Вот куда это молоко! — слезливо крикнул он. — Она тут ругала нас побирушками… Дьяконша… Не хочу ее ничего: ни земли, ни коровы, ни сопливой Наташки… Я ее первую уничтожу…
Мать, недоумевая, посмотрела на Мишку, затем схватила его за кудри, выволокла из-за стола, зажала голову между ног и долго шлепала ладонью по худому Мишкиному тельцу, приговаривая:
— Не бери чужого… Не водись с Митьками да Афоньками… Не отвечай на людское добро злом…
Прошло несколько дней. История с пропавшим камнем уже улеглась и стала забываться. Митька, высеченный до кровоподтеков, к камню охладел. «Мне через тот камень сесть нельзя», жаловался он Мишке.