Действительно, война была неравная. Обычно вареновцы лезли на боковскую гору, а боковцы оборонялись. Бросать и попадать с горы значительно легче. Когда же украшенные синяками вареновцы овладевали горой, боковцы, будто тараканы в щели, моментально прятались в своих дворах.

— Мы нынче давайте не так будем воевать, как прошлые разы, — сказал Мишка.

— А как? — спросил Митька.

— Мы нынче давайте сразу не нападать, а понемногу подходить и переговариваться. А когда близко будет, тогда сразу во весь дух — за ними!

— Верно. Тогда кого-нибудь обязательно догоним, — согласился Митька.

— Хорошо бы не кого-нибудь, а Ваньку…

Вражда у Мишки с Ванькой не беспричинна. С неделю тому назад Ванька со своим отцом ехали на дрожках в поле и остановились у Мишкиной избы. Федот, Ванькин отец, приказал Мишке позвать мать, и тут произошел такой разговор.

— Как в этом году — не пожнешь у меня деньков пять? — ласковым, но противным голосом спросил Федот.

— Нет, — ответила мать.

Федот сразу помрачнел.

— Что ж, уже кому подрядилась аль разбогатели? — допытывался он.

— Это мое дело, — сурово сказала мать.

— Да-а-а… — поник головой Федот. — Разбогатела, видно. Вишь, и постреленку, — показал он кнутовищем на Мишку, — капитанский картуз купила…

— Ну что ж, купила… Он мне сын, а не постреленок. Думаешь, как ты над каждой копейкой буду трястись?

— Оно ж так у умных людей и бывает. Картузы покупаешь, а зимой будешь ходить по дворам просить взаймы мучицы, картошечек…

— Ну, у тебя, Федот Павлович, ума занимать не будем. И просить не буду… Ты помнишь, как мне зимой сказал: «Еще не молол», а тут же мешок муки стоял, — с сердцем сказала мать, повернулась и ушла.

— Гляди, девка, после не пожалей. Зима — она еще будет, — кинул ей вслед Федот.

Мишка слушал разговор и в то же время переругивался с Ванькой, сидевшим на дрожках сзади отца.

— Рябый, — тихо бросил Ванька.

— А ты косой, — так же тихо сказал ему Мишка.

— Рябый, — повторил Ванька.

— А ты косой, поехал по соль, соли не купил, чорта облупил, — скороговоркой произнес Мишка, наклонив набок голову.

— Побирушки…

— А вы живоглоты, — не сдавался Мишка. И хотел еще добавить: «Вы по порциям хлеб едите, а сало у вас червивое», но Федот дернул вожжи, серый жеребец крутнул головой, и дрожки мягко затарахтели по пыльной дороге.

Ребята набрали полную пазуху камней и, побрякивая ими, направились к тихо булькавшему Гнилому ручью. Гуськом вслед за Мишкой они перешли по переброшенному бревну, прозванному «чортовым мостом», и остановились у подножия боковской горы.

— Ну что ж вы, сумошники, остановились? Налетайте! — кричали боковцы и бросили по первому камню.

Федотов Ванька целился в Мишку. Но Мишка увернулся, и камень шлепнулся в ручей. У Мишки задрожали руки и ноги, но он спокойно сказал, всходя на гору:

— Мы давайте хоть раз так: вы снизу будете наступать, а мы наверху обороняться.

— Ишь ты, Рябый, какой хитрый! — сказал Ванька и пустил в него второй камень.

Вслед за ним, будто по команде, бросили и другие ребята. Кто-то попал Петьке в ногу. Петька присел и завыл.

— Один отвоевался! — радостно крикнули боковцы.

— А, чорт! — заругался Митька, взглянув на Петьку. — Уже завыл… Беги скорей домой на печь, вояка…

— А мы пятеро вас не боимся, — сказал Мишка, взбираясь все выше на гору.

— Не боишься, так сейчас побоишься… А ну, все в Рябого! — скомандовал Ванька.

Восемь рук почти одновременно взмахнулись, и в Мишку полетело восемь камней. Мишка припал телом к земле, но чей-то камень все-таки больно ударил его по плечу. Он больше не выдержал и, хотя до боковцев было далеко, закричал «ура».

С гиканьем и криками вареновцы бросились на гору. Сзади всех, ругаясь и прихрамывая, бежал Петька, а за ним карабкалась Олятка. Боковцы поспешно бросили камня по три и спрятались в Федотов двор.

Вареновцы возвращались победителями, хотя и пострадавшими. Митьке попал камень в лоб и набил синяк. Ерошка ощупывал свою белую курчавую, похожую на одуванчик голову. Крови не было, но под пальцами чувствовался большой бугор. Мишке больно попало еще по левой руке, которой он прикрывал голову во время наступления. Невредимы оказались только Юрка, Сашка и Олятка.

Не успели они дойти до дикой груши, как боковцы выбежали из Федотова двора и снова начали кричать:

— Выходи-и-и!..

— Ничего, мы их зато осенью, когда в школу будем ходить, — вот когда изобьем! — утешал себя Митька.

Мишка молчал. До осени еще месяца два, а злость сейчас так и клокочет. Он остановился, посмотрел на Боковку и вдруг обрадованно сказал:

— А все-таки мы их нынче изобьем! Только знаете как? Мы с Митькой… нет, мы с Ерошкой обежим незаметно боковские сады и спрячемся за Анохиным амбаром… А ты, Мить, с ребятами опять пойдешь как бы наступать. И как только они хоть на полгоры спустятся, так ты крикни: «Бей их!» А мы с Ерошкой сзади выскочим и начнем их бить…

Расчеты Мишки оказались правильными. Увидев вместо семи человек четырех (Олятка была оставлена за ручьем), боковцы закричали:

— А Рябый с Ерошкой отдыхать пошли?

— Мы вас и вчетвером не испугались, — спокойно сказал Митька.

— Не боитесь?

— Не боимся.

— А ну-ка, ребята, начинай! — крикнул Ванька.

И, понемногу спускаясь с горы, боковцы начали обстрел Митькиного отряда. Отряд тоже отстреливался, но отступал к ручью. Когда боковцы спустились больше чем на полгоры, Митька, как было условлено, крикнул «Бей их!» и кинулся на гору.

Боковцы не успели еще сообразить, откуда у Митьки появилась такая безумная смелость, как Мишка сзади налетел на Ваньку, а Ерошка — на Кондрата. Сцепившись руками, они упали и кубарем покатились к Гнилому ручью. Рядом с Мишкой и Ванькой, поблескивая золоченым якорем и пуговицами, катился Мишкин капитанский картуз. Под горой Мишка, изловчившись, сел на Ваньку верхом и торжествующе крикнул:

— Жизни или смерти?

Вместо ответа Ванька приподнял голову и укусил Мишкину руку.

— А, ты еще кусаться! Стой же…

И Мишка Ванькиной же рукой хотел ткнуть ему в зубы.

Вдруг Митька крикнул:

— Федот!

С горы донесся топот тяжелых сапог. Мишка бросил Ваньку и что есть духу пустился бежать. Он слышал, как настигали его грозные Федотовы сапоги. Он уже хотел закричать «мам», как неожиданно у самой перекладины, которую Мишка пробежал в два прыжка, шаги сразу оборвались и что-то грузное шлепнулось в ручей. Донеслась ругань Федота. Мишкины товарищи стояли на Кобыльих буграх под грушей и смеялись. Митька кивал Мишке рукой и кричал: «Не беги! Не беги!» Мишка остановился и оглянулся назад. Федот стоял у ручья и пучком сорванной осоки вытирал сапоги. «Должно, поскользнулся на перекладине и в грязи искупался», подумал Мишка и вдруг увидел: Федот бросил осоку и поднял Мишкин картуз.

— Вот пусть теперь мать придет за картузом! — крикнул Федот и, будто сапожной щеткой, принялся чистить картузом сапоги.

— Ладно, ладно!.. Чисти, чисти!.. — угрожающе крикнул Мишка. Но в голосе его чувствовалась дрожь близких слез. В картузе он собирался с осени ходить в школу.

Волшебный камень

Заметив, как Мишка, Митька и Петька мелькнули меж желтых шляпок подсолнечника и скрылись за плетнем, ученик кузнеца Афанас, будто кошка к добыче, подкрался к плетню и присел по другую его сторону. За плетнем тихим голосом, подделываясь под голос своей матери, говорил Мишка:

— Отчего жизнь тяжелая? А вот отчего, рассказывала мать. Давным-давно это было. Летели над нашей деревней две птицы: вещун-птица и птица-счастье. И говорит вещун-птица: «Сестрица, я уморилась, давай сядем отдохнем». — «Тут люди злые, — говорит птица-счастье, — они убьют нас. Летим дальше». Но у вещун-птицы уже не было сил лететь, и она опустилась на поле за опушкой леса. Заметили это злые люди, схватили кто оглоблю, кто вилы, кто дубье — и туда. Прибегают — сидит птица большая, красивая. Глаза жалостливые, клюв открытый, часто дышит. Убили люди вещун-птицу и съели… А птица-счастье и посейчас высоко кружит в небе, — продолжал Мишка. — Изморилась, изголодалась и все кружит, все ждет вещун-птицу. Летом в тихую ночь иногда бывает слышно, как она тонким, жалостливым голосом зовет: «ку-ум», что на их языке означает «сестра».