— Я раз слышал, — сказал Петька.

— Слышал он! — иронически заметил Митька и улыбнулся.

— Вот крест божий, слышал! — вскипел Петька и перекрестился. — С отцом на сеновале спал, а она — как будто из глубокого колодца: «ку-ум…»

— «Ку-ум»… То, должно, в животе у твоего отца…

— «В животе»… Ты думаешь, я не разобрал бы где!

— Ну ладно, может и слышал, — оборвал спор Мишка. — И вот, — тянул он нить материнского рассказа, — если б села птица-счастье на наши поля да ублаготворить ее как следует: покормить отборным пшеничным зерном, напоить студеной водой, — пошла б у нас опять довольная жизнь. У каждого была бы корова, лошадь, овцы, свиньи, и каждый бы день ели белые пироги с молочной кашей.

— Ну, а как же ее сманить? — спросил Митька.

— Я знаю как: пойдем у Ермила накрадем пшеницы, наберем из Плакучего ключа ведро воды, вынесем в поле и поставим, а она и сядет, — предложил Петька, никогда ни о чем долго не задумывавшийся.

— Дюже много ты знаешь! — недружелюбно бросил Митька: ему не нравилось, когда Петька — он был на два года моложе — перебивал разговоры старших. — Ты лучше слушай, что тебе говорят старшие…

Петька потемнел и замолчал. Афанас покрутил головой и улыбнулся.

— Пшеницей ее не сманишь, — возобновил прерванный рассказ Мишка. — Сманить ее, мать говорила, можно только волшебным камнем, который в ночи сияет. В камне том большая сила заключена. Вот наведи его на сухой кол и скажи: «Кол, кол, развернись могучим дубом!» — и кол сразу развернется могучим дубом.

— А яблоней можно? — спросил Петька.

— А отчего ж! И яблоней, и грушей, чем хочешь…

— Мне бы лучше яблоней, — сказал Петька.

— Это у вас хлеб есть, так тебе — яблоней. А мы бы с Мишей первым делом сказали бы: «Кол, кол, обернись амбаром хлеба!» Правда, Миша? — любовно глянул на друга Митька.

Мишка не хочет обижать Петьку и, неопределенно бросив «кому что», ведет рассказ дальше:

— Только камень тот находится за тридевять земель, в тридесятом государстве, у царя бессмертного Кащея…

— Пойдемте, ребята! К вечеру, может, и вернемся, — предложил Петька.

— Скорый какой! — усмехнулся Митька. — К нему без петушиного слова за сто лет не придешь. Правда ж, Миш? — глянул он на Мишку. Ему надоело быть безучастным слушателем, и потом — он слышал, что все на свете можно сделать только с помощью петушиного слова.

В рассказе матери ничего не было о петушином слове. Рассказ ее кончался тем, что на русской земле должен родиться богатырь, который победит бессмертного Кащея и отберет у него волшебный камень. Но в бабьих разговорах Мишка не раз слышал, что такое колдовское слово есть, и потому соглашается с неожиданным замечанием Митьки:

— Без петушиного слова ты к нему на версту, а оно от тебя за пять верст…

— Вишь? — поднял палец довольный Митька. — А ты «к ве-че-ру»!

Петька успокоился и снова присел. На дворе Ермила хрипло залаяла собака.

— А что, извести кого тем камнем можно? — спросил Петька.

О такой силе в камне Мишка тоже ничего не слышал, но решает: раз кол в дуб может превратить, значит и уничтожить может.

— А отчего ж! — говорит он. — Наведи и скажи три раза: «Прах тебе, прах тебе, прах тебе!» — и исчезнет…

— И человека в козла может, — добавил Митька, робко взглянув на Мишку.

— Может, — подтвердил Мишка.

— Вот если бы добыть его, — вздохнул Петька, — я навел бы его на Ермилову собаку и — «прах тебе, прах тебе!» Она мне раз до крови прокусила ногу…

— Нашел на кого наводить, — усмехнулся Митька: — на собаку!.. Есть люди позлей твоей собаки. Недавно я только проходил мимо Ермилова сада. Еще, может, и не полез бы красть яблоки, а он поймал меня да как хряснет по затылку, аж в ушах зазвенело… Мы с Мишей, если камень добудем, всех богачей уничтожим. Правда, Миша?

Мишка задумался. Он представил себе, как под действием камня, будто лист в огне, корчатся и обращаются в прах люди, и его сердце охватила жалость. Митька заметил нерешительность друга.

— Их, чертей, нечего жалеть — они нас не жалеют, — пояснил он свое решение.

— Злых которых — тех да, — согласился Мишка.

— Я первым делом деда Акима уничтожу… Помнишь, как он мне чуб выдрал, когда я у него березовый сок попил? — глянул Петька на Митьку.

— Да тебе и следовало: ты березник попил, да еще в кувшин земли насыпал… А дед — он сам бедный… Ты выбирай живоглотов, вот кого, — предложил Митька.

Ребята начали перебирать «живоглотов» и обидчиков. Богатые боковские дворы без спора и почти сплошь были обречены на уничтожение. На своей стороне общим мнением решено было подвергнуть той же участи Ермила и деда Моргуна.

Когда дошли до тетки Тани, между Митькой и Мишкой возник спор.

— Она только живот себе набивает, да с дьяконом пьянствует, да ругается… Морда — во, — широко от лица отвел руки Митька, — а носик — во, — показал он кусочек пальца. — Глаза — как у мыши, ходит — как дёжка в платье. К саду за версту не подходи…

— Ну, мало у кого какая морда! — возражал Мишка. — Если за морды переводить людей… У дядьки Семена вон ноги нету, у Гришиной Марфутки нос переломан…

Но про главное он боялся поведать. Не очень давно мать, утешая Мишку, говорила: «Когда вырастешь большой, женим тебя на Наташке. Тетка Таня добрая будет теща. Дадут тебе в приданое корову, лошадь, десятину земли, и будешь ты настоящим хозяином». Правда, Наташа курносая, веснущатая, но за такое приданое Мишка решил с этими недостатками помириться.

Чтобы защитить тетку Таню, он сказал:

— И потом, она добрая. Глядишь, картох даст взаймы, хлеба…

— Ну и добрая! — усмехнулся Митька. — Зимой снегу не выпросишь.

Неизвестно, чем бы кончился спор о тетке Тане, если бы Афанас, которому надоело, видимо, сидеть за плетнем, вдруг не вскочил и не крикнул пугающим голосом:

— Вы что ж это тут делаете, а?

Ребята вздрогнули и притихли.

— Эдак вы до меня и до моего хозяина доберетесь, — сказал он, обводя ребят насмешливыми глазами. — Придется уряднику сказать…

Афанасу было лет пятнадцать, но в корыстных целях он вел дружбу с Мишкой и его товарищами. Корысть Афанас умел извлечь из всего: то научит ребят залезть в чужой сад и потом потребует свою часть; то затеет игру под пуговки или спички и обязательно обыграет.

Ребята чуть ли не каждый день плакали от Афанаса и все же обиды забывали быстро и дружбу с ним не бросали.

— А ты мастер брехню ковать, — насмешливо сказал он Мишке.

— А что ж нет, по-твоему, птицы-счастья? — смущенно спросил Мишка.

— Ну посмотри, где она! — задрал Афанас кверху голову.

В небе было чисто и тоскливо-пусто.

— Вы б лучше у Моргуна яблок накрали. Краснощекий ранет так и просится за пазуху!.. Пропускаете золотые денечки! — с укором бросил Афанас.

— И волшебного камня, скажешь, тоже не бывает? — снова спросил Мишка.

— Камень… — подумал Афанас, — камень — другое дело. Камни есть по сто тысяч, а сам не больше воробьиного яйца. Мне Никанорыч рассказывал…

Однако что рассказывал Никанорыч про камни, Афанас передать не успел, так как от кузницы донесся недовольный голос Никанорыча:

— Афонька!.. Вот паскуда парень, уже куда-то смылся…

Поспешно убегая от ребят, Афанас бросил:

— Вы ж не зевайте да мою часть не забудьте!..

Так ладно составившийся было план обогащения деревни рухнул.

Петька водил глазами по небу — видимо, искал птицу-счастье. Митька наблюдал, как две пчелы обшаривали цветущий подсолнух. Мишка смотрел в землю и большим пальцем правой ноги разминал комок земли.

Еще несколько минут тому назад он не только верил в птицу-счастье, но даже как будто чувствовал ее близкое присутствие. И вот после насмешки Афанаса она улетела и, уж наверное, никогда больше не вернется.

— Ты что, о птице горюешь? — весело спросил Митька. — Нету — и не надо. Камень без птицы все может сделать.

— Он еще, может, брешет. Ему поверь только! — заметил Петька. И снова настойчиво предложил свой план: — Я говорю, идемте к Кащею…