А еще помни: глупцы те, кто боятся любви! Нет ничего страшнее — прожить жизнь, так и не узнав, почему сладко замирает сердце по весне; и что рука любимого человека нежнее шелков. Во имя любви люди забывают страхи. Вчерашний трус совершит такой подвиг, на который не отважится даже самый храбрый воин.
Любовь преодолеет все: разлуку, боль, одиночество, горе, предательство. Страх, как шелудивый пес, бежит от того, к кому она приходит. Нет места страху рядом с истинной любовью, которая одна способна исцелить израненную душу и вернуть веру тому, кто давно забыл, что значит верить…
Каред слушал напевную речь и из глаз его текли слезы. О чем он плакал? То лишь боги ведают. Но уже к ночи пропал парень бесследно и не нашли его ни на следующий день, ни через седмицу… Только горько причитала мать и плакала Зорянка, которой обещал он смастерить соломенную куклу…
Зима в этом году выдалась холодная и снежная. Поутру, пока от дома до ворот тропинку расчистишь — замаешься. А стужа такая, что дыхание в горле перехватывает!
Лесана возвращалась от колодца с двумя полными ведрами, вода в которых уже начала схватываться тонким мятым ледком. Ветер дул в лицо, мешая смотреть, обжигая щеки.
— Дай, помогу.
И ведра, только что такие тяжелые, вдруг сделались невесомыми. Девушка оглянулась, с трудом разлепляя смерзшиеся ресницы.
Высокий широкоплечий парень в овчинном тулупе перехватил ношу и улыбнулся. Лицо у него было круглое, курносое, простое. Самое лучше в мире лицо! Лесана улыбнулась и зарделась. Мирут давно запал ей в сердечко. А она нравилась ему. И весной, возможно, он придет со сватами. Нет, не «возможно», точно придет! От этой блаженной мысли на душе становилось тепло-тепло, и даже обжигающий ветер не мог остудить горение сладкого пламени.
Шли молча. Да и о чем говорить? Все эти двое друг о друге знали. Он — сын кузнеца, она — дочь бортника. Не самая завидная невеста — семья не шибко богата, скотины в доме немного, а вот детей — семеро по лавкам. И она — Лесана — самая взрослая. Была у нее сестра, летами старше. Но вот уже четыре года, как пропала Зорянка. Вечером, в осенних сумерках провожал ее жених до дома. Всего-то и надо было перейти улицу. Так оба и сгинули. Искали их наутро, звали, кричали, надеялись — спасли несчастных деревянные ладанки-обереги. Но нет. Только собаки беспокоились и выли…
Вызывал тогда деревенский староста колдуна, чтобы защитил поселение от возможного возвращения двоих влюбленных. Недешево обошелся охранительный обряд, так недешево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы — не на что было пиры пировать, едва дотянули, перебиваясь с овса на полбу, до нового урожая.
А Лесана до сих пор помнила продирающий неживой взгляд чародея, творившего заклятье. Он тогда посмотрел на заплаканную девочку (зарыдаешь, пожалуй, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить зловредную и в любой миг возвратиться может на родимый порог — стонать, скрестись под окнами, смеяться диковатым смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы) таким взглядом, что у нее подкосились ноги.
Зато теперь охранное заклинание берегло все поселение. Даже в сумерках можно было выйти во двор, а то и дойти до соседнего дома. Конечно, мало кто осмеливался, но все равно было так спокойнее.
Мирут — из всех храбрецов на деревне первый — рассказывал Лесане, как ночью с друзьями на спор ходил аж до самого колодца! И, хотя, сердце едва не выскочило из груди, никто парня не тронул, но он божился, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец тогда надавал ему подзатыльников и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивая из бестолкового придурь. Ибо охранное заклятие оберегало деревню от вторжения злобной нечисти, но сколько было случаев, когда не спасали ни обереги, ни заклятья, если манил несчастную жертву сладкий зов вампира, лишающий разума. А бывало, иным хватало просто услышать голос, взывающий о помощи, чтобы самим выбежать на кровожадного оборотня и стать его добычей.
Да, всякое случалось. Потому каждый знал — с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому — ни на шаг не отлучайся. Богат ты или беден, но денежку на защитный талисман-оберег для жилья отыщешь. У кого достаток был велик, те заговаривали целые подворья, но все равно без особой нужды по темну за порог не совались. Если беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом, но дом этот был укрытием и для скотины (если имелась таковая), и для людей.
Когда у отца дела шли совсем плохо, или когда год был неурожайный, засушливый, в доме Лесаны теснились за перегородкой и корова с теленком, и коза, и десяток кур. Никуда не денешься. Если нет звонкой монеты на оплату труда колдуна, исхитришься как угодно, чтобы и не тратиться, и себя вместе со всем невеликим добром сберечь.
То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговоренный на защиту не на год, не на два, а на целых пять лет! И кузня, и дом, и все подворье их осенено особым наговором. А когда рождался в семье новый ребятенок, сразу посылали за чародеем, чтобы защитил дитятку заклятьем.
А вот у соседей их — гончаров с окраины — денег водилось немного, потому, когда померла в семье старая бабка, не на что было пригласить колдуна — отшептать покойницу. Похоронили ее за буевищем, ибо все равно знали — поднимется.
Так и случилось, встала старая через два дня и несколько седмиц ходила в деревню, скрежещущим голосом звала любимого сына. Так и пришлось тому продать корову, чтобы утихомирить мать. Но долго еще малые дети в доме гончара кричали во сне, все казалось им — скребется бабушка в дверь, хочет войти и загрызть…
Чего только не бывало. А защитить от лютого зла могли только чародеи. Они успокаивали усопших, чтобы те не стали бродячими мертвяками, накладывали охранные заклятья на жилища, скотину, людей. Они заговаривали обереги, которые были у всякого. И стоило это, ой, как недешево. Но когда стоишь перед выбором — стать кровососом, оборотнем, вурдалаком, мертвецом ходячим, изнывающим от вечного голода или злобным призраком — понимаешь, что выбора нет. Будешь голодать, ходить в лаптях и одеваться в рогожу, но денег на колдуна сыщешь.
Думала обо всем этом Лесана, идя впереди своего спутника, и сладкий огонь, пылающий у нее в груди, разгорался все жарче, а рука сама собой тянулась к ладанке, висящей на шее под исподней рубахой. Ни у кого в ее семье не было такой. Заговоренной от зова вампирьего. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.
Но вот и родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нес огромные ведра без малейшей натуги и смотрел счастливыми глазами на шагающую впереди зазнобу. Дочка бортника была хороша! Русая косища, толщиной в руку спускается из-под платка на спину, щеки и нос на белом лице полыхают отчаянным морозным румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.
— Давай, — протянула она руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня ведра.
Тот покачал головой и поставил тяжеленные бадьи в снег у тропинки.
Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило, он зажал малиновую от смущения спутницу между сугробом и забором и, знай себе, целовал, пользуясь тем, что от сторонних глаз их прятал опушенный снегом куст калины.
Наконец, задыхающаяся жертва вырвалась, толкнула ретивого ухажера и подхватила со снега ведра. Хорошо еще вода уже схватилась крепким ледком, не то Лесана всю бы расплескала.
Мирута засмеялся, глядя, как улепетывает от него ненаглядная. А та хлопнула тяжелой створкой ворот и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием.
— Скажи отцу, едва снег сойдет, сватов пришлем! — весело крикнул парень, и зацелованная красавица спрятала пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!
Долгожданная весна выдалась унылая и затяжная. Проклятые сугробы все никак не хотели таять. И хотя из овчинных полушубков уже давно перебрались в легкие свитки, ноздреватый снег еще лежал плешинами то тут, то там, а дни тянулись серые, ветряные, пахнущие прелой обнажающейся землей, холодные.