— Есть и фотография, и портрет, — ответила молодая женщина. — Вы сами можете оценить, удалось ли профессору Гансу Кольшайну передать характер Эрвина Бёме.

С точки зрения Вернера, портрет получился слишком мрачным. Но, может быть, это потому, что Эрвин Бёме погиб — когда знаешь будущее своего героя, многое представляется в ином свете...

10 сентября 1916 года, Бертинкур

— Новые самолеты прибудут хорошо если к концу недели, — такими словами встретил Освальд Бёльке примчавшегося в эскадрилью Эрвина Бёме. — Но это, конечно же, не повод не летать.

— А что у нас есть? — спросил Эрвин.

— Лично у меня остался еще старый «Фоккер», — ответил Бёльке. — Вам, мой друг, я советую обратить внимание на тот списанный «Хальберштадт». Он еще на ходу... если постараться.

— Хотите сказать, на нем можно немного поездить по аэродрому? — улыбнулся Эрвин.

Бёльке кивнул.

— Приложим усилие — и он, вероятно, даже взлетит. Где ваш механик?

— Я ему помогу, я ведь инженер, — сказал Бёме. — В Африке это означало, что я умелец на все руки. Впрочем, при восхождении на гору...

— Вы просто человек эпохи Возрождения, — с легкой добродушной иронией произнес Бёльке, и Бёме, к его удивлению, покраснел, как школьник.

Вечером Герхард Мюле, еще один летчик (из четырех имевшихся сейчас в эскадрилье) спросил у Бёме:

— Заметили у Бёльке медаль за спасение человеческой жизни?

— Да, — ответил Бёме, — но не решился спросить, как он ее получил.

— Он не любит о таких вещах рассказывать, — кивнул Мюле, — но я там был и видел. Вообразите, ездили мы в один французский городок, знаете — речка, развалины замка... И вот сидит на старой стене парнишка лет пятнадцати и удит рыбу. Вдруг он плюхнулся в реку. То ли рыба дернула за леску, то ли голова закружилась... Упал и тонет.

Эрвин покачал головой. Бывалый спортсмен, некогда бравший призы в заплывах в Цюрихе, он вообще не понимал — как можно утонуть в реке.

— Бёльке как был — в мундире, затянутый в ремни, застегнутый на все пряжки и пуговицы, — продолжал Мюле, — сиганул за ним в реку. Не вытащил. Нырнул вторично и наконец выволок беднягу на берег.

— Благородный поступок, — сказал Бёме.

— Погодите, это еще не все, — остановил его Мюле. — Как только «утопленник» пришел в себя, Бёльке у всех на глазах хорошенько вздул его — за то, что не потрудился научиться плавать!

— Да, таков наш Бёльке! — медленно проговорил Бёме.

Аэродром размещался на большой поляне в лесу. Высокие деревья окружали самолеты — точнее, те останки самолетов, которыми сейчас располагала эскадрилья.

— Живем мы возле дороги, — предупредил Мюле. — Запаситесь воском, чтобы заткнуть себе уши: тут день и ночь ездят грузовики. Впрочем, потом вы привыкнете. Мы уже спим, как младенцы, и грохот нам нипочем.

31 октября 1916 года, Ланьикур

Открытка, разрисованная цветами, лежала перед Бёме на столе. Несколько девушек из числа добровольных военных помощников, и в том числе Анна-Мари, желали герою-летчику побед и процветания.

А у него на сердце был тяжелый камень. Нет, нужно написать ей. Нужно рассказать ей все...

«Моя дорогая фройляйн Анна-Мари! Бёльке нет больше среди нас...

В субботу во второй половине дня мы сидели в боевой готовности в нашем домике на аэродроме. Я как раз начал с Бёльке партию в шахматы — и тут, вскоре после четырех часов пополудни, — нас призывают лететь к линии  фронта. Пехота противника начала наступление.

Бёльке нас вел сам — как обычно. Очень скоро нас атаковало несколько быстрых одноместных английских самолетов, которые, надо признать, очень умело обороняются.

Последовали бои с выписыванием в воздухе диких кривых. Лишь ненадолго удавалось открыть огонь. Мы пытались зайти в хвост противнику, непрерывно маневрируя, — нам часто удавалось добиться успеха таким образом.

Между мной и Бёльке как раз очутился один англичанин, когда другой противник, гонимый другом Рихтгофеном, перерезал нам дорогу. Молниеносно мы разлетелись в стороны, и на короткое время Бёльке скрылся за несущей поверхностью крыла. Лишь миг мы не видели друг друга — и тут это и случилось...

Как мне описать Вам мои чувства? Как описать то мгновение, когда Бёльке внезапно вынырнул в нескольких метрах правее меня?! Он опускал свою машину, а я мою рванул вверх, — мы столкнулись и оба полетели к земле! Это было лишь легкое касание, но из-за огромной скорости оно оказалось равнозначно сильному удару. Судьба часто бывает так страшно несправедлива в своем выборе: мне только оторвало правую стойку шасси, а у него отвалилось все левое крыло.

После нескольких сотен метров падения я снова обрел способность управлять моим самолетом. Теперь мне оставалось лишь следовать за падающим Бёльке, который пытался планировать в сторону нашей территории.

Только в нижнем слое облаков под сильными порывами ветра машина стала падать все более и более отвесно. И я увидел, как перед самым приземлением он не смог больше удерживать самолет в горизонтальном положении и как аэроплан ударился о землю неподалеку от нашей артиллерийской батареи.

Оттуда тотчас на помощь устремились люди. Мои попытки приземлиться поблизости от места крушения моего друга оказались безуспешными — земля там вся изрыта воронками от снарядов и разрывов гранат. Так что я полетел на наш аэродром.

Приземляясь, я опрокинулся. Об этом мне рассказали только на следующий день, потому что в те минуты это обстоятельство вообще никак не дошло до моего сознания. Я был потрясен — и вместе с тем у меня еще оставалась надежда.

Но когда мы примчались туда на автомобиле, навстречу нам вынесли мертвеца! Он погиб в тот самый миг, когда его самолет упал на землю. Бёльке никогда не носил защитного шлема и в «Альбатросе» не привязывался. Да и в любом случае это не спасло бы его при таком ударе.

Лишь очень постепенно доходит до нашего сознания — какую же пустоту оставил после своей смерти Бёльке. Без него всё потеряло душу. Он был нашим вождем, нашим учителем. На всех, кто с ним соприкасался, он оказывал неотразимое влияние — в первую очередь своей личностью. Никогда и ничего не делал он нарочито, он был сама естественность.

Если он рядом, значит — будет успех. И действительно, с ним нам удавалось почти все.

В эти полтора месяца он вместе с нами уничтожил почти шестьдесят вражеских самолетов, оставаясь невредимым, и преимущество англичан уменьшалось день ото дня. Нам остается лишь сохранить его дух в нашей эскадрилье.

Сегодня состоялся перелет в Камбрэ, откуда родители и братья героя будут сопровождать его на кладбище в Дессау.  Родители его — великие люди: при всей той боли, которую они испытывают, они отважно держатся перед лицом неизбежного…»

Он больше не мог писать. Он знал: до последнего своего вздоха будет помнить тот роковой миг — и падение «Альбатроса».

Он навсегда останется человеком, который убил своего учителя, вождя, наставника и лучшего друга — Освальда Бёльке.

Окончание следует...

© А. Мартьянов. 29.03. 2013.

60. Памятник герою

11 февраля 1917 года, Западный фронт, Камбрэ

После гибели Бёльке Эрвин Бёме замкнулся в себе. Воевал как прежде, но дружбы ни с кем не заводил и в откровенности не пускался.

Требовалось время, чтобы привыкнуть к случившемуся.

Манфред фон Рихтгофен был первым, кто подошел к ошеломленному Бёме и сказал просто, грубо, со своей всегдашней рыцарской прямотой:

— Твоей вины нет.

Смысл в жизни оставался один: воевать дальше.

...Англичанин оказался настырным. Бёме атаковал его, снова и снова заходя на своем «Альбатросе». «Сопвич полуторастоечный» отвечал выстрелами.

Наконец «Альбатросу» удалось прижать «Сопвич» к земле. Началось вынужденное снижение.