— Я старшая дочь, Анна-Мари, сейчас заканчиваю учебу в Вене, а раньше училась в Нюрнберге, — ответила она, почему-то покраснев.

...Вечер прошел прекрасно. Утром нужно было возвращаться в Берлин. Пришлось ехать поездом.

— Я останусь, — сказал Вебер. — Рабочие с фабрики помогут мне починить «Урсинус». А вы поезжайте.

Мартин подтолкнул старшего брата локтем:

— Поговори с ней.

Эрвин набрался смелости и спросил у Анны-Мари:

— Вы не возражаете, если я буду вам писать?

Она вспыхнула и ответила тихо:

— Я буду очень рада. Я тоже хочу писать к вам.

3 августа 1916 года, Ковель

Эрвин Бёме еще раз взглянул на фотографии. Это были снимки с серебряной свадьбы в Хубертусмюле. Запечатлены гости, виновники торжества, «вынужденная посадка» «Урсинуса» с задранным крылом...

На одной из карточек Эрвин наконец разглядел крошечную фигурку Анны-Мари. Какая милая, умная девушка! И ни следа этого новомодного стремления женщин одеваться и вести себя по-мужски.

Недавно она спросила его, как это летчик, имея всего две руки, ухитряется сразу вести самолет и стрелять из пулемета? Какой содержательный вопрос — видно, что она по-настоящему интересуется авиацией...

Он писал ей обо всем: о погоде, о самолетах, о своих товарищах, рассказывал маленькие забавные эпизоды...

«Судя по многочисленным отзывам пленных, мы — отнюдь не те птички, которых наблюдают здесь с удовольствием, — быстро бежало перо по бумаге. — Моя птица получила прозвище «Бич Волыни». На ней в качестве покровительственного духа нарисовали устрашающего дракона — наша современная молодежь, кажется, вновь обрела веру в талисманы и изображает на аэропланах слонов, аистов и т.п. Ну, на русских крестьян мой дракон производит, во всяком случае, пугающее впечатление.

Мой новый наблюдатель по имени Ладемахер, с которым я летаю с 10 июля, — расторопный и славный парень. У него есть обыкновение во время воздушного боя громко ругаться. Хорошо только, что пропеллер трещит еще громче, не то русские уже давно отправили бы кучу жалоб с просьбой наложить на нас взыскание за сквернословие!

Вчера рано утром я сбил над нынешней главной квартирой Брусилова один сильно докучавший нам биплан «Ньюпор». 11 и 13 июля я отправил на землю по большому русскому самолету. Последние два дались мне довольно легко — русские весьма неловки в воздушном бою. Вчерашний же оказался увертливее — вероятно, француз...»

Он нахмурился. «Муромцы» — большие русские самолеты — часто прилетали бомбить. Бёме был практически уверен, что сбил по крайней мере один... может быть, и оба. Но подтверждений этому не было. Стоило вернуться на машине и поискать обломки на земле...

Он поежился, набросил на плечи куртку. Давление падает. Африка снова дает о себе знать приступами лихорадки.

Ветер становился сильнее. Сорвало несколько палаток. Бёме усмехнулся: живой талисман эскадрильи, аист по имени Адолар, прятался от ветра за автомобилем... Забавная птица, любимец всех здешних летчиков.

Он снова вернулся к письму:

«Вы интересовались, где сейчас Бёльке. Он в «служебной командировке» на Балканах. Смерть Иммельмана произвела в верхах такое сильное впечатление, что они, желая, по меньшей мере, сохранить Бёльке, на долгое время запретили ему полеты.

Из-за этого ему пришлось скрыть своего девятнадцатого, которого он — несмотря на запрет — отправил на землю, поскольку тот пролетал прямо над аэродромом.

В конце концов, начальство решило предоставить ему отпуск в виде командировок в Турцию и на Балканский фронт. Он должен составить представление о состоянии тамошних летательных аппаратов.

Когда в день своего отбытия Бёльке был приглашен к завтраку у кайзера, тот сказал: «Имейте в виду, теперь мы вас держим на привязи!» — Это все я знаю от старшего брата Бёльке, который прежде был моим командиром…»

 15 августа 1916 года, Нюрнберг

— Письмо, Анна-Мари! От твоего героя!

Девушки обступили подругу. Они уже решили, что будут присылать лейтенанту Бёме поздравительные открытки и небольшие подарки — все вместе. Минни, Элизабет, Лотта, Гертруда, Анни, Теа — все они «обожали» «милого Эрвина».

Анна-Мари прочитывала его письма и передавала подругам. Все вместе они запоминали странные названия, вроде «Wolhyniens» — «Волынь», посмеивались над аистом и «драконом», радовались победам германского оружия.

— Он пишет о своем Бёльке гораздо больше, чем о себе, — заметила Гертруда.

— Потому что Освальд Бёльке — герой! — ответила Анна-Мари. — А Эрвин — очень скромный человек.

— Эрвин тоже герой! — закричали и засмеялись Теа и Анни. — Мы приготовили для него конфеты и открытку. Давайте все подпишемся.

Они написали короткое приветствие и расписались.

Вечером Теа поделилась с Гертрудой одним странным соображением:

— Мне кажется, Анна-Мари в него влюблена.

— В Эрвина?  — Гертруда даже засмеялась. — Она поклоняется ему как герою, но влюблена? Сама подумай, Теа, он ведь старик — ему уже тридцать семь лет!

Продолжение истории.

© А. Мартьянов. 29.03. 2013.

59. Падение Альбатроса

19 августа 1916 года, Дюссельдорф

— Вот и наш герой! — Профессор живописи Ганс Кольшайн встретил Эрвина Бёме с преувеличенной радостью. — Моя сестра писала, что ты, возможно, приедешь.

— Я в отпуске, — сказал Бёме. — Но, честно говоря, уже устал отдыхать.

— Все шутишь. — Кольшайн потащил его в гостиную. — У нас сегодня в твою честь обед. Как Герхард? Сестра беспокоится о нем.

Сестра Кольшайна была замужем за братом Эрвина — Герхардом.

Эрвин сдержанно ответил:

— Воевать в воздухе, думаю, не более опасно, чем на земле. Может быть, даже безопаснее.

— Эрвин, я хотел бы написать твой портрет, — Кольшайн сразу приступил к делу. — Я размышляю над этим вот уже несколько месяцев.

— Не знаю, — протянул Бёме. — Может быть, имеет смысл лучше написать портрет Бёльке?

Кольшайн улыбнулся:

— Мы знаем, что ты преклоняешься перед своим командиром, но, Эрвин, не он — мой родственник, а ты. Вся наша семья гордится тобой.

Кольшайн уже мысленно видел свою картину: сухие, резкие черты лица Эрвина, тонкие, сильно сжатые губы, выдающие в нем волевого человека, суровый взгляд... И непременно — крупные, смелые мазки, никаких мелких деталей, никакой «зализанности». Это будет настоящий портрет героя нового времени.

Бёме вздохнул и улыбнулся:

— Идем обедать. После обеда, возможно, я стану сговорчивее.

1 сентября 1916 года, Дюссельдорф

— Я должен ехать на фронт! — Бёме беспокойно расхаживал из угла в угол, он явно не находил себе места.

— Эрвин, я только-только начал работу над портретом! — возмутился Кольшайн. — К чему спешка? Радиограммы пока не было, в эскадрилье тебя еще не ждут. Если бы новые самолеты уже прибыли, Бёльке тебя непременно бы известил.

— А он и известил меня, — мрачно произнес Бёме. Он указал на газетную заметку. — По-своему. В присущей ему неподражаемой манере. В статье пишут, что Освальд Бёльке только что сбил своего двадцатого. Двадцать сбитых неприятельских самолетов! А я отсиживаюсь в Дюссельдорфе.

Он немного успокоился и прибавил:

— Не огорчайся, Ганс. Когда я приеду в следующий раз, то, возможно, тебе придется писать меня уже с орденом. Так выйдет даже лучше, не правда ли?

Кольшайн кивнул и начал собирать кисти.

— Только возвращайся живым, Эрвин, — попросил он.

— По крайней мере для того, чтобы ты мог закончить портрет! — засмеялся Эрвин Бёме. — Обещаю.

9 марта 1930 года, Лейпциг

…— У вас есть копия этого портрета, фройляйн Анна-Мари? — спросил профессор Вернер. — Для издания книги писем было бы неплохо поместить там репродукцию с изображением героя.