Когда с обидой и печалью

Я жил на горестной земле,

Мне снился ты за дальней далью.

Цветок на каменной скале.

Чтоб перед пламенем согреться,

Вздувал я искорку в золе

И вновь к тебе тянулся сердцем,

Цветок на каменной скале.

Кровинкой рдея над туманом,

Ты, не взлелеянный в тепле.

Моим остался талисманом,

Цветок на каменной скале.

Охотник, волку в пасть втолкнув кинжал,

Безжалостно швырял на землю зверя,

Но мотылька рукою отгонял

От пламени, зажженного в пещере.

Я тоже так на свете жить привык,

Жить, даже муравью добра желая.

Хочу, чтоб только чистую ледник

Гнал воду вниз, на солнце в зной сверкая.

Сижу, пишу, а за окном моим,

Играя, мальчик пробегает часто.

Хочу, чтоб счастье подружилось с ним.

Ведь это радость — видеть рядом счастье.

Пишу. А во дворе старик сидит,

И дерево задумалось с ним рядом.

Старик молчит, и дерево молчит,

Но оба смотрят вдаль спокойным взглядом.

А если будет вдруг подмят бедой

Старик, иль рухнет дерево от гуда

Ветров, иль мальчик станет сиротой,—

И я не буду счастлив. Нет, не буду.

Я, над раненым камнем склонясь, горевал:

От огня почернел он, от горькой беды.

Он мне мертвым казался, и я тосковал,

Потому что хотел на нем видеть цветы.

Я над срубленным деревом в горе сидел,

Потому что хотел его видеть в листве,

Чтоб в тени его дети играли, хотел,

Чтоб лежала весь день его тень на траве.

Жизнь любить не до слез, не до боли нельзя.

Оттого-то и грустным порою я был:

Всех пропавших и павших оплакивал я,

Потому что живыми их очень любил.

Мы говорим: «Огонь, согревший нас…»

Не говорим, что нас дрова согрели.

Мы о дровах молчим. А ведь как раз

Они нас грели. И они — сгорели.

Горят дрова, чтоб было нам теплей.

И дерево золой и углем стало.

А мы, привычке верные своей,

Твердим: «Горит огонь…» Нам горя мало.

Дрова сгорают ради нас в огне,

Безмолвно предают себя сожженью.

Благословенны вы, в любой стране,

В любой печи горящие поленья!

Они стволами были. Их листва

Нас укрывала в летний день от зноя.

Теперь они горят, они — дрова.

Они нам служат, жертвуя собою.

Горят дрова. Как щедрость их добра,

И неизменна, и благословенна.

Промокший путник, греясь у костра.

Их доброте извечной знает цену…

Молния! Даже названьем сверкаешь —

Так ты красива. Но вдруг ни с чего

С маху по дереву ты ударяешь,

В пепел, в золу превращая его.

Молния! Даже названье искрится.

Что ж ты врываешься в окна домов —

К детям, которым, наверное, снится

Завтрашний день, белизна облаков!

Молния — свет, озаряющий горы!

Рухни, полнеба на миг освети.

Только в аробщика или шофера,

Только во всадника не попади.

Молния! Змеи гнездятся в ущелье.

Их и казни гордой силой своей.

Но не деревья. И не колыбели.

И не промокших в дороге людей!..

На этой земле я был человек

Не лучше, не хуже других.

Зеленые травы и белый снег

Жили рядом в стихах моих.

Бросался я в волны холодных рек,

Слушал птицу и вьюги вой.

И мне, словно брату, кивал Казбек

Непокорною головой.

Я людям дарил на доброй земле

И песни и сердце свое.

Я равно любил на доброй земле

И розы ее и репье.

Любил людей, говоривших мне «друг»,

Твердых твердостью этих скал,

И травы, мягкие мягкостью рук,

Которые я ласкал.

Года уходят навсегда,

Они, как ливни, иссякают.

Подобно ливням, и года

Неодинаковы бывают.

Года бывают как дожди,

И проливные и скупые,

Года похожи на дожди:

Бывают добрые и злые.

Год умирает навсегда,

И так бывает: год грядущий

Вновь воскрешает города,

Что разрушает предыдущий.

Покоя не было и нет в помине.

Вершит орел недобрый свой полет,

Снег, оползая, тает на вершине,

В низине ветром дуб столетний гнет.

Покоя нет. Луну закрыли тучи,

Шнур подожжен, взрывчатка скалы рвет.

Пчела, пораня грудь о куст колючий,

Ценою горькой добывает мед.

Покоя нет и не было от века:

Опять сверкает молния в горах,

И камень, словно сердце человека,

Сгорает, превращается во прах.