Джи попробовал пирожок, удивленно заметил:

– Петрович, ты не прав – пирожки очень вкусные, – и принялся за второй.

– Спасибо вам, добрый человек, – залопотала бабуля, – хоть вы за меня заступились, а то этот чернявый всех покупателей распугает…

– Петрович, если ты подписываешься на Путь, – серьезно произнес Джи, – ты должен подписываться до конца. В школьной ситуации пирожки дают возможность приобщиться к стихиям и к местной карме. Ты выхватываешь самые лакомые кусочки, а наш путь скорее похож на этот пирожок из жесткого теста, чем на сладкий мед. Твоя тяга к комфорту погубит тебя.

– Вы придаете мелочам преувеличенное значение, – обиделся Петрович, – а моих лучших сторон не замечаете.

– Вечно ты утопаешь в жалости к себе, – недовольно заметил я.

Джи улыбнулся и сказал:

– Я предлагаю посетить городской каток и приобщиться к новой инспирации.

Мы подошли к высокой ограде, за которой по голубоватому льду скользила на коньках пестро одетая публика.

– Присмотритесь к брейгелевским персонажам, – предложил Джи. – В картинах Брейгеля заложена особая инспирация. Его пейзажи изображены всегда отстраненно, как бы с вершины холма. Мы должны развивать такое же созерцательное отношение к жизни.

Внезапно меня подхватил вихрь Луча. Я откуда-то со стороны, отстраненно, увидел себя, нарисованного на картине жизни голландским художником. Меня охватила неописуемая радость, и я забыл о времени и ледяном ветре.

– Наконец ты почувствовал инспирацию, – рассмеялся Джи.

– А Петрович так и остался приклеенным к поверхности самого себя.

– Мне надоело стоять на морозе и разглядывать веселых идиотов, – недовольно произнес Петрович.

– Ты лучше взгляни на тех трех симпатичных девушек, – сказал я. – Их коньки рисуют на льду таинственный узор, а они пристально наблюдают за тобой и весело смеются.

– Я понял, – сказал Петрович, – что вы замечаете нечто необычное и сюрреальное там, где я вижу лишь прозаические сценки. Научите меня сказочному восприятию – и я останусь вам верным до конца.

– Очисти лепестки своих чакр – и тогда воспримешь мистерию мира, – ответил Джи. – Начни рисовать храмы. Это одна из самых мощных техник по очищению восприятия.

– Да как я могу рисовать храмы, – пробурчал Петрович, – если я постоянно должен убирать в номере, готовить еду, вести дневник и таскать ящики?

– Угомонись, Петрович, – сказал я, подставляя лицо падающему снегу.

– Я решил объявить Норману ультиматум, – произнес Джи.

– Если он запретит вам работать – я увольняюсь. Мы являемся цельной командой, Школой на колесах, и нас никто не сможет разлучить. Мы всегда идем против течения.

По возвращении в гостиницу Джи один пошел к Норману, а мы остались в холле, напряженно ожидая результата переговоров. Петрович курил одну сигарету за другой, а я пытался помнить себя и не отождествляться с вихрем негативных эмоций.

– Какая серьезная машина для чистки обуви, – вдруг услышал я смех Черы, – учит обращаться с людьми только в приказном тоне: "Опусти пять копеек".

Чера бросил пятак в прорезь и подставил автомату свой башмак. Раздался щелчок и короткое жужжание. Чера подозрительно вытащил по-прежнему грязный ботинок.

– Так я и знал, – рассмеялся он. – "Опусти пять копеек и катись на …!"

– Фаллический прыжок к желтой сливе! – истерично расхохотался Петрович, и мрачная туча ожидания рассеялась сама собой.

Тут в холле появился Джи вместе с улыбающимся Норманом.

– Вы должны взять всю работу по сцене в свои руки, – неожиданно заявил Норман. – Я ожидаю от вас лучшего. Ты ведь, Петрович, на целую голову выше вьетнамца! А ты знаешь, что американцы в них стреляли резиновыми пулями, и раны не заживали несколько месяцев? Я здесь одичал от тоски, как людоед. Эта Калуга – такая глухомань, ни культуры, ничего, просто джунгли…

"С Норманом к Просветлению не попадешь ", – подумал я.

– Хорошо, Чера, что я вас встретил, – продолжал Норман. – Вы должны что-то сделать с моей подзвучкой, а то я себя совсем не слышу.

– Это точно, – тихо добавил Джи, – он забыл голос своей сущности.

– Я налажу вам связь, – проникновенно сказал Чера, и они с Норманом ушли.

– Пришлось проиграть начальству очередную партию в шахматы, – сказал Джи, – а также взять на себя весь его яд. Теперь Норман в более сущностном состоянии, и проблем у него с вами нет.

– Когда-нибудь и я смогу делать так же, – с завистью прошептал Петрович.

– Когда же мы окажемся в высших мирах? – с надеждой спросил я.

– Вы сами являетесь входом в рай и в ад, – ответил Джи. – Но почему-то вы абсолютно уверены, что можете автоматически достичь высших миров.

Алхимическое Делание – это тайное искусство сочетания Подвига и Жертвы. Если вы ничего не приносите в жертву, то алая роза любви вашего сердца никогда не раскроется. Для проникновения в сущностные пространства сэлфа необходимо отделить в душе грубое от тонкого, отделить возвышенное, героическое, благородное – от инертного, тупого, бессмысленного.

Вы должны найти в себе лидирующие, восходящие "я". Этих "я" очень мало, они скрыты и разбросаны по всему вашему внутреннему составу. Задача в том, чтобы найти их, выявить, поддержать и объединить в рабочую группу, которая поведет безжалостную борьбу с сотнями других ваших "я", являющихся инертным составом.

Возникает вопрос: в чем здесь искренность? В том ли, чего от вас хотят инертные "я"? Они бесконечно пожирают энергию, время, пространство и шансы на духовный рост. Или искренность – это героическая попытка найти те немногие "я", которые решили не сдаваться в плен окружающей бессмыслице и смерти, – найти и объединить их между собою, не вызывая подозрений у агента Люцифера – кундабуфера, который пресекает любую попытку к духовному возрождению.

Джи нарисовал в моей тетради два круга. Один из них он почти весь заштриховал, оставив лишь узкий светлый сектор.

– Светлый сектор – это ваша рабочая группа, которая живет по двадцати четырем законам, а заштрихованная часть – это инертная масса, которая живет в собственном аду, под давлением девяноста шести законов.

Во втором круге он, наоборот, заштриховал лишь узкую полоску, сказав:

– А вот это должно быть вашим конечным состоянием, где почти вся ваша внутренняя территория принадлежит рабочей группе.

Искренность – это безжалостная битва рабочей группы с инертной массой за внутреннюю территорию. Инертная масса является питательной средой, и ее нужно отвоевать. Для этого необходима воля к борьбе и ярко пламенеющий дух.

Гастроли в Калуге закончились, и ночным поездом мы отправились в Москву.

Петрович вышел покурить в тамбур, и я пошел вместе с ним, за компанию.

– Последняя сигарета, – сказал он, закурив. – Эх, забыл купить.

Дверь в тамбур заскрипела, и появилась физиономия барабанщика Стаса.

– А вы что в ресторан не идете? – спросил он.

– Не хочется, – ответил я дипломатично.

– Опять куришь и кашляешь! – обратился он к Петровичу. – Ты что, не знаешь, что к Абсолюту с сигаретами не пропускают?

– Не прикалывайся, – недовольно ответил Петрович, жадно затягиваясь, но вдруг поперхнулся.

– Это по поводу твоего недоверия, – ухмыльнулся Стас. – Хотите, зачитаю вам из "Калужских новостей"? " он изобразил разворачивание газеты. – Редакция приносит извинения: вместо "в нашем театре выступает сионист Пердюк" следует читать "выступает пианист Сердюк".

– Ладно, я брошу курить, – расхохотался Петрович и выронил сигарету.

Глава 9. Противостояние мистических дам

12 января 1983 года.

Прибыв в Москву, мы сразу направились в Красково, в избушку на курьих ножках. Госпожа Гиацинта отсутствовала, а Фея радостно встретила нас. На кухне было пусто: ни крошки хлеба, ни зернышка риса, только одинокая головка чеснока болталась на ниточке в углу.