Я проснулся оттого, что Петрович тряс меня за ногу:
– Ты разбудил весь дом своим безумным криком!
– Спасибо, брат, ты меня вовремя выручил, – только и смог вымолвить я.
Чтобы прийти в себя, я пошел в ванную и пустил на себя струю ледяной воды. Сон пропал, и я сел на кухне у окна, глядя на падающий снег в конусе света ночного фонаря. Через полчаса на кухне появился Петрович.
– Ну и место! Здесь невозможно уснуть: пространство крутит душу и сворачивает в трубку.
– Иди спать, – сказал я, – да не забудь прочитать "Отче наш".
Петрович выкурил сигарету и ушел.
Утром все было как обычно. Только я более пристально стал всматриваться в черные глаза Сильвера.
– Ты чего уставился? – недовольно произнес он. – Ты разве не знаешь, что раз в месяц настоящие мужчины напиваются до чистого сознания? – и деловито достал из шкафа припрятанные три бутылки водки.
– Ты знаешь все тонкости человеческой души, – сказал я и присел рядом.
– Мысли о смерти невольно западают мне в душу, – сказал он, – когда я вижу тебя. Все мы мертвецы, все мы спим.
Сильвер выпил, и его глаза засверкали холодным блеском. В них была затаенная ярость и страх перед вечным адом. В этот момент появился Джи.
– Я вижу, вы тут делом занимаетесь – заметил он.
– Да так, говорим о вечности, – сказал Сильвер.
На кухню выполз заспанный Петрович, но, взглянув на Джи, быстро проснулся:
– Через секунду чай будет подан.
– А твой Ванюша растет прямо на глазах, – засмеялся Сильвер. – Я с детства любил русские сказки – про Ивана-Дурака и упрямых королей.
– В нашем джаз-ансамбле тоже есть свой царек, – ответил Джи. – Это Норман, который бесконечно гордится своим положением. И злой визирь тоже есть-толстый хамоватый контрабасист, сующий свой нос во все дела маленького царства. Наш царек – любитель лести и казенного порядка, без улыбки и смеха. Он издал указ: "Смеяться и радоваться разрешается только по праздникам, а остальное время надо быть сосредоточенно-угрюмым. Смех на работе строго запрещен, а веселое настроение приравнивается к халатности".
– А есть ли принцесса в вашем государстве? – спросил Сильвер.
– Наша принцесса – атмосфера Школы, хрупкая атмосфера вечного праздника – Весны Боттичелли.
Придя в это королевство, вы попадаете в волшебное пространство "Тысяча и одной ночи" и можете алхимическим путем в короткий срок себя изменить.
Нас мало касаются распоряжения нелепого царька и интриги злого визиря. Мы не зависим в своей свободе от влияний внешней среды, от интриг придворных льстецов. Мы самодостаточны настолько, что в любое время можем покинуть пределы Королевства Кривых Зеркал.
Это хорошо видно в сказке "Алиса в Зазеркалье": Алиса, провалившись под землю, вошла в карточное королевство, где всем инакомыслящим рубили головы. Но Алиса, не поддавшись наваждению страха инфернального мира, подула на них – и все королевство рассыпалось. Мы, как Алиса в Зазеркалье, настолько независимы, что можем позволить себе любоваться отточенностью ролей в нашей Commedia dell’ Arte. Это очень важно для внесения импульса метаморфозы в застарелый театр Карабаса. Мы всегда можем покинуть Королевство Кривых Зеркал и найти новое место обитания…
В это время раздался звонок в дверь. Сильвер пошел открывать и вернулся с прелестной юной особой, кудрявой и свежей, одетой в жемчужно-серый свитерок, на котором позванивали серебряные украшения.
– Это моя преданная ученица, – сказал он и собрался продолжить чтение.
– Так это же моя Коломбина! – воскликнул Петрович. – Почему ты скрывала от меня, что знакома с Сильвером?
– Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь, – усмехнулась она.
– Дай-ка я посмотрю линии на твоей руке, – сказал Петрович. – Видимо,*я что-то упустил.
Через час Петрович вызвал меня в отдельную комнату и прошептал:
– Я все еще раз проверил – с этой девушкой можно идти к небожителям.
– Ты слишком быстро увлекаешься прелестными ученицами, – заметил я, – а потом, взвалив на себя их нелегкую карму, стонешь, как муравей, несущий бревно.
– Что же мне, в монахи податься? – разозлился Петрович.
– Есть такая традиционная идея, – сказал я, собираясь с мыслями, – что Просветления можно достигнуть, если ты потерял все свое личностное достояние. Тогда можно с Мастером войти в космическую реальность.
– Когда я получу причитающиеся деньги от родителей, – ухмыльнулся Петрович, – тогда и небо пошире откроется передо мною…
– Эх, Петрович, – сказал Джи, появляясь в комнате, – ты лучшая карикатура на всякое обучение. Никогда не строй свое счастье на деньгах – они просто служат хорошим средством для создания школьных ситуаций.
Когда мы поздно вечером наконец выбрались на холодные московские улицы, Петрович озабоченно сообщил:
– Если вы позволите, господа, я отправлюсь в Кубинку – к Коломбине.
– Не поздно ли ты собрался? – усмехнулся я. – Скоро полночь.
– В самый раз, – отвечал он, пританцовывая от холода.
– Вот если бы ты так стремился к внутреннему развитию! – рассмеялся Джи.
– Я думаю, Коломбина поможет мне развить нужную скорость, – сказал Петрович и заспешил прочь.
– Береги свой кундабуфер! – крикнул вдогонку я.
– А мы сейчас поедем к себе, в наш уютный домик, – сказал Джи. – Фея нас ждет.
В десять утра я сидел на кухне и делал записи в дневнике. Вдруг на пороге появился Петрович, с перекошенной от мороза и новых впечатлений физиономией.
– Ты что это так рано? – удивился я. – Или милая Коломбина тебя не пригрела в своем голубином гнездышке?
– Прав был Мастер, – сокрушенно сообщил Петрович, – лучше бы я сидел дома и читал благочестивые псалмы. Понесла же меня нелегкая к черту на рога!
– А, объявился, – произнес Джи, внезапно возникший из-за двери, – рассказывай о своих похождениях.
– На платформе, откуда отправлялся поезд в Кубинку, – начал свой рассказ Петрович, наливая себе чаю, – было безлюдно и мрачно. Вдруг передо мной возник высокий зловещего вида человек в шапке из какой-то рыжей собаки.
– Куда это ты в такую ночь направляешься? – нагловато спросил он.
– В никуда, – холодно ответил я и отошел от него подальше.
Подошла последняя электричка, и я, чувствуя напряженность
пространства, с тревогой в душе сел в пустой вагон. Согревшись в тепле, я успокоился и незаметно заснул. Сквозь сладкий сон я услышал:
– Эй, храбрец, быстро вставай – поезд уходит в депо.
– Неужели это конечная? – ужаснулся я, нервно протирая глаза. – Или мне надо было пересесть в Акулово?
– Завтра пересядешь, – разозлился рыжий.
Он вытолкнул меня из вагона, и поезд уехал. Часы показывали полвторого. Стоял тридцатиградусный мороз, вокруг чернел лес – и больше никого. Меня сковал страх.
– Да ты не переживай, – прошипел все тот же тип, возникая из темноты, – переночуешь у меня. Хата большая, веселая, в карты играем, девочки хорошие, водка – рекой.
– Я лучше поймаю машину, – испугался я.
– По этому шоссе и днем не ездят, – хмыкнул тип, украшая свою речь всеми видами мата. – Околеешь – приходи, первая хата за лесом.
Я провел полчаса на морозе, прыгая, как кузнечик, во все стороны. Из леса неожиданно появился мой новый знакомый, а с ним – двое ему под стать. По их недоброй походке я понял, что на этот раз мне не выкрутиться. На мое счастье, из-за поворота на большой скорости появился грузовик. Я отчаянно бросился ему наперерез; завизжали тормоза.
– Ты что, хочешь меня в тюрьму упечь? – заорал шофер.
– Мне бы только отсюда смыться.
– Давай, садись, – понимающе сказал он.
Я впрыгнул в кабину и сразу приободрился. Под приятные мысли о встрече с Коломбиной я пригрелся в кабине и уснул. Поспав немного, я спросил у шофера:
– Далеко ли еще до Кубинки?
– Не знаю, – ответил тот, – я не местный.
– А где мы?
– Да возле Калуги.