раза.

Я жду, когда она вернется. Замечаю, как я устала. Закрываю глаза. Хотя

обезболивающее и наркоз продолжают действовать, я все-таки чувствую боль.

Такое ощущение, как будто они до сих пор зашивают кожу в прямой кишке

острыми металлическими иголками. Они протаскивают нитку и откусывают ее

зубами. Прямо как мама. Очень многие вещи она делает ртом. Даже если это

опасно. Когда я была маленькой, я видела, как она вешала картину

канцелярскими кнопками. Канцелярские кнопки она кладет в рот, забирается на

стул и достает их изо рта одну за другой. От боли я закрываю глаза. На очень

долгое время.

Меня будит стук в дверь, и в палату заходит зеленый ангел. Быстро же она.

Конечно быстрее меня, у нее же не болит задница. В тот раз дорога показалась

мне очень длинной.

Я благодарю ее за то, что она принесла мне все это. И спрашиваю, могу ли

я задать ей пару вопросов. Мне трудно вести обычный разговор. Там снизу дела

совсем плохи. Чем сильнее становится боль, тем обычнее я пытаюсь вести себя.

Конечно, она говорит, да. Я предлагаю сделать ей глоток воды, она с

удовольствием соглашается. Приносит себе чистый стакан из комнаты медсестер.

А ангелам туда вообще можно заходить. При этом им нельзя делать пациентам

уколы.

Она возвращается со стаканом. Наливает до краев и пьет большими

глотками. Я рада. Как будто мы только что поцеловались. Конечно, она не знала

об этом. То есть, в принципе, это произошло без ее согласия. Как будто она была

без сознания, а я ее поцеловала. Я бы так описала наши отношения. Поцелуй

против боли. Не особо помогает.

Несмотря на это, я чувствую с ней сильную связь и смотрю на нее

сияющими глазами. Замечаю, что она очень красиво накрашена, ее нижнее веко

очень тонко подведено голубым карандашом. Так получается только тогда, когда

делаешь это несколько лет, значит, красится она уже давно. Еще со школы.

Отлично.

Я спрашиваю ее обо всем, что приходит мне в голову по поводу

обязанностей зеленого ангела. Как им стать? Где можно устроиться? Большой ли

конкурс? Можно ли выбрать себе отделение?

Думаю, что я говорю странно. Вопросы я вытягиваю из себя клещами. В

принципе, я слишком слаба, чтобы разговаривать. Но я не хочу оставаться в

палате одна с таким ощущением у себя в заднице. Теперь я знаю все самое

важное о моей новой сфере деятельности, которой я хочу заняться сразу же, как

только меня выпишут.

Я от всего сердца благодарю ее. Она понимает и уходит.

«Спасибо за приглашение выпить стаканчик воды», – хихикает она. Ей

смешно, ведь она считает, что слово «приглашение» звучит несколько

преувеличенно, когда речь идет всего лишь о газировке в больнице. Мне она

тоже кажется смешной. Но по другим причинам.

Как только она оставляет меня одну, возвращаются плохие мысли. Где мои

родители? Черт побери! Этого не может быть. Им все равно. Я-то думала, что

сразу же после звонка Робина они приедут в больницу и будут очень волноваться.

Не тут-то было. Никого. Ничего. Зияющая пустота. Я думаю о них намного больше,

чем они обо мне. Может быть, уже давно пора перестать делать это. Они не

хотят, чтобы я заботилась о них. И мне следует постепенно прекращать чего-то

ждать от них. Всё ясно как день. Я лежу здесь, только что закончилась

экстренная операция, им сообщили об этом, и никто не пришел. Вот так всегда у

нас в семье. Я точно знаю, если бы кто-то из них попал в такую же ситуацию, как

я сейчас, то я бы не бросила их на произвол судьбы. Это большая разница. Скорее

я их родительница, чем они мои родители. Надо заканчивать с этим. Всё, хватит,

Хелен. Теперь ты, наконец, повзрослеешь. Тебе надо обходиться без них. Пойми,

наконец, что тебе их не изменить. Измениться могу только я сама. Точно. Я хочу

жить без них. Меняем план. Только вот как мне изменить его? В каком

направлении? Мне нужно чем-то заняться. Чтобы лучше думалось. Когда руки что-

то делают, то и голова соображает лучше.

Кроме того, когда мне нечего делать, мне становится очень грустно.

Я беру виноград и кладу его себе на колени поверх одеяла. Потом я тянусь

к моему металлическому ночному шкафу и беру пакетик с изюмом, орехами и

маком. Разрываю его зубами. Длинным ногтем большого пальца я разрезаю

виноград с одной стороны до середины. Как ножом разрезают булочку. В

пакетике я нахожу орех кешью и разделяю его на две половинки. Это даже

проще, чем я думала. Как будто они сделаны для того, чтобы разделить их. В

пакетике я ищу изюминку и засовываю ее между двумя половинками кешью.

Начиненный орех кешью я кладу вовнутрь винограда, пока он не оказывается

посередине. Теперь мне нужно всего лишь чуть-чуть сжать виноград, и разреза

не будет видно. Как будто ничего не произошло. Начинили, не оставив и следа.

Мое маленькое произведение искусства готово. Самодельная конфета с начинкой.

Эта идея пришла мне в голову, когда я увидела моего зеленого ангела. Я же

знала, что мне нужно было дать ей какое-нибудь задание, они же здесь как раз

для этого. Эти цветные ангелы. И это должно было помочь мне придумать, чем

мне заняться потом. Все получилось. Я горжусь.

Теперь я сделаю то же самое со всем виноградом и пакетиком с изюмом,

орехами и маком, чтобы предложить изобретенные мной конфеты с начинкой

моим самым любимым. Ты нашла для себя прекрасное занятие, Хелен. Готовые

«конфетки» я кладу на металлический ночной шкаф.

Мне нравится засовывать одни вещи в другие. Почему в присутствии

зеленого ангела я думаю о том, чтобы что-то куда-нибудь вставить. Не знаю.

Часто я намного позже замечаю, что меня кто-то возбудил. Может, это еще

впереди.

Раньше, когда семья была еще полной, всем нам на радость мама

фаршировала птиц. Для этого перепела кладут в маленькую курочку, курочку в

утку, утку в маленького гуся, и, наконец, гуся в индейку. Для этого задний проход

каждой птицы нужно немного разрезать. А затем все птицы готовятся в нашей

огромной духовке – специальной духовке для этого блюда, то есть

профессиональной. Она выделяет довольно много газа, если захотеть. Между

птицами мама всегда кладет много полосок шпика, чтобы мясо не было слишком

сухим, потому что это блюдо нужно готовить очень долго, прожарив всех птиц.

Когда блюдо было готово, нам, детям, очень нравилось смотреть, как его

разрезают.

От боли я почти теряю сознание. Я больше не могу. Хелен, продолжай думать о

рождественской еде. Прочь все мысли о попе. Вернемся к семье. Продолжай

думать о чем-нибудь прекрасном. Не иди на поводу у боли.

Все это распарывается с помощью больших, острых ножниц для птицы

прямо посередине, так, что видно поперечный разрез всех птиц. Они выглядят

так, как будто они были беременны меньшей по размеру птицей. Индейка была

беременна гусем, у гуся в животе была утка, утка была беременна курицей, а

курица – перепелом. Это было огромное удовольствие. Парад беременных

зародышей птиц, к которым подавался поджаренный пастернак с пастернаковой

лужайки возле нашего дома. Вкуснятина.

Однажды я подслушала разговор своего отца: поздно вечером он

рассказывал своему другу у нас в гостиной, что присутствовать при родах у своей

жены было для него настоящим испытанием. Маме сделали промежностное

сечение, иначе бы все – от влагалища до анального отверстия – порвалось. Он

сказал, что при этом издавался такой звук, как будто жесткую курочку разрезают

посередине ножницами для птиц, вместе с хрящами и всем тем, что скрипит. В

тот вечер он несколько раз изобразил этот звук. «Крришкст». У него отлично

получалось. Друг громко смеялся. Над тем, чего больше всего боятся, смеются