«А что конкретно Вы будете делать на операции?»

Этот разговор уже начинает напрягать меня. Сложно сконцентрироваться на

чем-либо другом кроме боли.

«Мы удалим Вам воспаленные участки кожи вокруг поверхностной трещины

в форме клина».

«Это мне ни о чем не говорит: в форме клина. Вы можете мне это

нарисовать?»

Видимо, профессора Нотца нечасто просят набросать эскизы его

оперативных намерений. Он хочет уйти, смотрит на дверь, почти неслышно

вздыхает.

Потом он все же достает из нагрудного кармана серебряную ручку.

Выглядит тяжелой. Кажется, она дорогая. Он осматривается в поисках листа

бумаги. Я не могу ему помочь. Надеюсь, он этого и не ждет. Любое движение

причиняет мне боль. Я закрываю глаза. Что-то шуршит, и я слышу, как он откуда-

то вырывает листок бумаги. Мне надо снова открыть глаза, с нетерпением жду

этого рисунка. Он держит лист на ладони и что-то рисует на нем ручкой. Потом он

показывает, что получилось. Я читаю: савойская капуста со сливками. Такого нет.

Он вырвал листок из меню. Я переворачиваю листок. Он нарисовал круг, должно

быть, это мое анальное отверстие. А в круге острый треугольный разрез, как

будто кто-то стащил кусочек торта.

Ах, вот оно что! Спасибо, господин Нотц. А Вы никогда не думали стать

художником? С таким-то талантом далеко бы пошли. От этого рисунка вообще

никакого прока. Мне это ничего не даст, но вопросов я больше не задаю. Он не

хочет помочь мне прояснить ситуацию.

«А Вы можете заодно удалить «цветную капусту»?»

«Без проблем».

Он уходит, оставляя меня в луже из жидкости от кровяного волдыря. Я

одна. Я боюсь операции. Полный наркоз вызывает у меня такое чувство, как будто

каждый второй пациент после операции больше не просыпается. Но, несмотря на

это, я иду на операцию, поэтому считаю себя очень мужественной. Потом

приходит анестезиолог.

Тот, кто делает наркоз. Он садится прямо у изголовья на очень низкий

стул. Он говорит очень мягко и намного больше, чем профессор Нотц, – понимают

ту неприятную ситуацию, в которой я оказалась. Он спрашивает, сколько мне лет.

Если бы я была несовершеннолетней, здесь было бы необходимо присутствие

родителей или официальных опекунов. Но мне уже 18. Я отвечаю ему, что в этом

году я стала совершеннолетней. Он заглядывает мне в глаза, как будто хочет

проверить. Я знаю, никто никогда не верит мне. Просто я выгляжу младше. Эта

ситуация мне уже знакома. Я делаю серьезное лицо Ты-Можешь-Мне-Спокойно-

верить и уверенно смотрю ему в глаза. Его взгляд меняется. Он верит. Далее по

тексту.

Он объясняет мне, как действует наркоз: что мне надо считать и в

определенный момент я отключусь, даже не заметив этого. В течение всей

операции он будет сидеть у изголовья, проверять мое дыхание и контролировать,

как я переношу наркоз. Ага. Тогда понятно, что его привычка садиться у

изголовья кровати – это профессиональное. Большинство этого даже не замечают,

они же под наркозом. И конечно, ему приходится унижаться и садиться так

близко к голове, потому что иначе он будет мешать оперировать настоящим

врачам. Бедняжка. Типичная поза на работе: сидеть на корточках.

Он принес с собой договор, который я должна подписать. В нем написано,

что побочным действием операции может быть недержание. Я спрашиваю его,

какое отношение это имеет к недержанию мочи. Он ухмыляется и поясняет, что

речь идет о недержании кала. Еще никогда о таком не слышала. Внезапно мне

становится ясно, что бы это могло означать: «Вы имеете в виду, что я больше не

смогу контролировать мышцы своего ануса, из меня постоянно и повсюду будет

вываливаться говно, мне понадобиться пеленка, и от меня все время будет

вонять?»

Мой анестезиолог говорит: «Да, но такое происходит редко. Вот здесь

подпишите, пожалуйста».

Я подписываю. А что мне остается делать? Если это условия операции.

Дома я смогу прооперировать себя сама, но ничего хорошего из этого не выйдет.

Блин, дорогой несуществующий Бог, сделай так, чтобы этого не произошло.

А то мне в 18 лет понадобится пеленка. По идее она нужна, когда тебе за 80.

Тогда получится так, что я прожила без пеленки всего 14 лет. И от этого я не буду

выглядеть лучше.

«Дорогой анестезиолог, а можно как-то сделать так, чтобы я смогла

посмотреть потом, что мне вырежут на операции? Терпеть не могу, когда у меня

что-то отрезают и просто выбрасывают в мусор вместе с плодами не рожденных

детей (в результате аборта) и слепыми кишками, не позволив мне получить

определенное представление об этом. Я хочу сама подержать это в руке и

изучить».

«Если Вы на этом настаиваете, то, разумеется».

«Спасибо». Он уже вставляет мне иглу в руку и приклеивает все клейкой

лентой. Это трубка для общей анестезии. Он говорит, что через несколько минут

придет санитар и отвезет меня в операционную. И анестезиолог уходит, оставляя

меня в луже из жидкости от кровяного волдыря.

Проблема с недержанием кала беспокоит меня.

Дорогой несуществующий Бог, если я выйду отсюда и у меня не будет

недержания кала, то я перестану делать все то, что вызывает у меня угрызения

совести. Например, я и моя подруга Коринна любим играть в одну игру: мы

сильно напиваемся и носимся по городу, срывая у прохожих очкариков очки с

носа, разламываем их на 2 части и швыряем в угол.

Бегать надо очень быстро, а то некоторые в ярости могут очень быстро

догнать и без очков.

В общем-то, эта игра – полный бред, так как после нее мы очень быстро

трезвеем из-за сильного возбуждения и выброса адреналина. Деньги на ветер.

После этого мы снова напиваемся.

Я бы с удовольствием перестала играть в эту игру, так как по ночам мне

часто снится выражение лиц очкариков в тот момент, когда мы срываем с них

очки: как будто я отрезала у них часть тела.

Так, с этим я бы завязала и с чем-нибудь еще, я подумаю.

Может, перестать встречаться со шлюхами, если уж на то пошло. Но для

меня это было бы очень большой жертвой. Было бы вполне достаточно прекратить

баловство с очками.

Я уже решила стать лучшей пациенткой, которую когда-либо видела эта

больница. Я буду очень любезной с утомленными многочасовой работой

медсестрами и врачами. И я всегда буду сама убирать за собой. Например, эту

жидкость из кровяного волдыря. На подоконнике стоит большая открытая коробка

с резиновыми перчатками. Точно для обследований. А Нотц был в перчатках,

когда он лишил девственности волдырь на моей заднице? Черт, не обратила на

это внимание. Рядом с коробкой с резиновыми перчатками стоит большой

прозрачный пластиковый ящик. Герметическая тарелка для великанов. Может, в

ней есть что-то, что я могу использовать в целях гигиены. Моя кровать стоит у

окна. Очень осторожно и медленно я тянусь, стараясь не двигать своей

воспаленной попой, и достаю. Я тащу ящик к себе на кровать. Ай. Когда я подняла

ящик, мышцы живота напряглись. Как ножом по моему воспалению. Перерыв.

Закрыть глаза. Глубоко вдохнуть. Для начала не двигаться. Подождать пока боль

утихнет. Открываю глаза. Так. Теперь я могу открыть крышку. Какой

волнительный момент. Ящик до отказа набит огромными бинтами, пеленками для

взрослых, подгузниками, марлевыми повязками и подкладками: с одной стороны

у них пластик, а с другой – вата.

Лучше бы это было подо мной, когда приходил Нотц. Тогда постель бы не

намокла. Очень неприятно. Мне нужны две такие подкладки. Одну, стороной с

ватой, я положу в лужицу, чтобы жидкость впиталась. Но тогда я буду лежать на

стороне подкладки из пластика. Я так не люблю. Значит, я положу еще одну