теплая сперма как раз сейчас вытекает из меня! Спасибо!

Мысли возвращаются к биде. Я хотела еще раз нарисовать себе картину,

как я наполняю себя водой в биде. Но на это не остается времени. Мы прибыли в

предоперационную комнату. Я подумаю об этом позже. Мой анестезиолог уже

пришел и ждет нас. Он присоединяет одну бутылочку к вене на моей руке, вешает

ее на стойку на колесиках и говорит, что мне надо считать.

Робин, симпатичный санитар, уходит и желает мне удачи. Один, два…

Я просыпаюсь в послеоперационной. После полного наркоза люди бывают

не совсем в адеквате. Думаю, эту комнату придумали для того, чтобы избавить

родственников от такого зрелища.

Я просыпаюсь от собственного бормотания. Что я сказала? Не знаю. Все

тело дрожит. Мой мозг соображает очень медленно. Что я делаю здесь? Что со

мной произошло? Я хочу улыбнуться, чтобы переиграть свою беспомощность, хотя

в комнате кроме меня никого нет. От улыбки у меня трескаются уголки рта,

потому что губы очень сухие. Мое анальное отверстие! Вот почему я здесь! Его

тоже порвали. Я опускаю руки вниз, к попе, нащупываю большую марлевую

прокладку, которая наложена на обе ягодицы, и ощущаю под прокладкой большой

нарост. О, да. Надеюсь, это нарост не от моего тела. И что он отпадет, когда

отклеят пластырь. На мне эта дурацкая широкая накидка, которая похожа на

слюнявчик. В больницах все просто обожают такие.

Там два рукава, и в ней ты похож на пьяного ангела.

А сзади вообще ничего нет кроме небольших завязок на затылке. Зачем

вообще придумали такую одежду? Да, хорошо, когда пациент лежит, ему можно

надеть это, не поднимая его. Скорее всего, во время операции я лежала на

животе, чтобы обеспечить лучший доступ к заднице. То есть всю операцию я была

голой? Это плохо. Они же обсуждают, кто как выглядит. В этом я абсолютно

уверена. А во время наркоза это откладывается на подсознательном уровне -

когда-нибудь ты сойдешь с ума, и никто не узнает почему.

Это чувство знакомо мне из моего детского кошмара, который

возвращается снова и снова. Начальная школа. Я стою на остановке и жду

школьный автобус. Так же, как я частенько забывала снять штаны от пижамы

перед тем, как надеть джинсы, в этот раз я забыла надеть трусы. Я была в юбке.

Дети не замечают этого, когда они дома, но, находясь где-то в общественном

месте, легче умереть, чем испытать то чувство, которое возникает, когда заметят

твою голую жопу. И как раз в то самое время, когда парни заигрывали с нами: они

постоянно задирали нам короткие юбки.

Заходит Робин. Очень осторожно сообщает, что все прошло хорошо. Он

везет меня на моей огромной кровати в лифт, по коридорам, и постоянно со всей

силы нажимает на кнопки вызова, чтобы открылись двери. Ах, Робин. Из-за

наркоза у меня кружится голова. Я использую это время, чтобы узнать всё о

своем анальном отверстии. Необычное ощущение от того, что Робин знает о нем

больше меня. У него есть такая доска с зажимом, где написано всё обо мне и

моей попе. Я очень разговорчива, и мне приходит в голову много анекдотов об

операциях на анусе. Он говорит, что я такая расслабленная и веселая, потому что

наркоз всё еще продолжает действовать. Он ставит мою кровать у меня в палате и

говорит, что мог бы проговорить со мной еще целую вечность, но, к сожалению, у

него есть и другие пациенты, о которых он тоже должен позаботиться. Жаль.

«Если Вам понадобится обезболивающее, просто позвоните».

«Где моя юбка и трусы, в которых я была до операции?»

Он открывает крышку в ногах кровати. Там лежит аккуратно сложенная

юбка, а на ней трусы.

Эта та ситуация, которую так боится моя мама. Трусы сложены полоской

вверх. Конечно, лицевой стороной, а не изнанкой. Но, несмотря на это, сразу

видно, как блестит засохшее пятно от выделений из влагалища. Мама считает,

что самое важное для женщины, когда она попадает в больницу, быть в чистом

нижнем белье. Ее главный аргумент в пользу слишком чистого нижнего белья –

тебя собьет машина, ты попадешь в больницу, и тебя там разденут. И нижнее

белье снимут тоже. О Боже! И если они увидят, что на трусах абсолютно

нормальные следы от выделений из влагалища, то… Что тогда?

Думаю, мама представляет себе это так: потом в больнице все расскажут,

какая же фрау Мемель грязная шлюха. Снаружи хорошо, а снизу – фуууу.

Последней мыслью мамы перед смертью на месте несчастного случая было

бы: «Сколько часов я уже в этих трусах? Они уже грязные?»

Первое, что делают врачи с истекающей кровью жертвой несчастного

случая, еще до реанимации: быстренько заглядывают в пропитанные кровью

трусы, чтобы знать с какой женщиной они вообще имеют дело.

Робин показывает мне на стене позади меня провод с кнопкой звонка,

кладет его на подушку рядом с моим лицом и уходит. Мне это точно не

понадобится.

Я осматриваюсь в своей палате. Все стены выкрашены светло-зеленым

цветом, таким светлым, что почти не замечаешь этот оттенок. Видимо, это

должно успокаивать или вселять надежду.

Слева от моей кровати встроен в стену маленький шкаф для одежды. Мне

еще нечего положить туда, но скоро кто-нибудь обязательно принесет мне вещи.

За шкафом поворот за угол, наверное, в ванную, ну, скажем, в душевую. Прямо у

моей кровати слева стоит металлический ночной столик с выдвижным ящиком, он

на колесиках. Он очень высокий, чтобы было удобно дотягиваться до него с

высоких кроватей.

Справа от меня длинный подоконник, на окнах висят белые прозрачные

шторы с вшитым с них грузилом, чтобы они висели прямо. Шторы всегда должны

выглядеть аккуратно. Будто из бетона. При открытом окне они ни в коем случае

не должны колыхаться. Перед окном стоит ящик с моими пеленками, рядом

картонная коробка с сотней резиновых перчаток. На ней так написано. Наверное,

сейчас их стало уже меньше.

На противоположной стене висит плакат в рамке, видны маленькие

металлические захваты, которые удерживают стекло. На фото изображена аллея

деревьев и подпись большими желтыми буквами: «Иди с Богом». Погулять или

что?

Над дверью висит маленький крест. Кто-то просунул под него веточку.

Зачем они это делают? Это всегда одно и то же растение с такими маленькими

куполообразными листиками темно-зеленого цвета, которые неестественно

блестят. Ветка всегда выглядит как искусственная, хотя на самом деле она

настоящая. Думаю, ее вытащили из забора.

Зачем они кладут под крест ветку из забора? Плакат и крест надо убрать. Я

заставлю маму снять эти вещи. Я уже сейчас с удовольствием предвкушаю этот

разговор. Мама – верующая католичка. Стоп. Я кое-что забыла. Наверху висит

телевизор. Я даже наверх не посмотрела. Он закреплен металлическим каркасом

и сильно выдвинут вперед. Как будто сейчас упадет на меня. Потом надо

попросить Робина, чтобы он его потряс. Чтобы быть уверенной, что он не упадет

на меня. Если у меня есть телевизор, значит, должен быть и пульт управления,

или кто-то должен постоянно включать и выключать его мне? Может, в ящике? Я

выдвигаю его и чувствую свою задницу. Осторожно, Хелен. Не делай глупостей.

Пульт управления лежит в одной из пластиковых коробочек в выдвижном

ящике. Всё ясно. Кроме одного: действие наркоза заканчивается. Теперь мне

надо позвонить и попросить обезболивающее?

Может быть, будет не так уж и плохо. Точно, сначала я чуть-чуть подожду,

чтобы посмотреть, каково это. Я пытаюсь думать о другом. Например, о

последнем единороге. Но не получается. Я уже с силой сжимаю зубы, а мысли

все равно только о моей больной заднице. Я судорожно сжимаюсь всем своим

существом. Прежде всего, в плечах. Хорошее настроение так быстро проходит.