— Чай пить, — бросает мне женщина.

На кухне еще холодней. Женщина ставит передо мной чашку с чаем и блюдце с вареньем, а сама уходит. Пью чай. Мою за собой чашку в холодной воде, возвращаюсь в комнату. Сажусь на диван. Женщина сидит напротив и с каменным лицом смотрит себе под ноги. Девочка кладет мне на колени книжку. На картонных листах — медведь, заяц, мышка, курочка.

— Жил бы мишка косолапый, — начинаю я.

Женщина встает и уносит ребенка.

— Она ни слова не знает по-русски, — бросает мне.

Девочка возвращается.

— Мишка — «му-у-у», — показываю пальцем на медведя. — Мышка — «пи-пи-пи». Да? А петушок — «ку-ка-ре-ку». Гусь — «га-га-га», курочка — «ко-ко-ко». Мышка — «пи-пи-пи», а медведь — «му». Да?

Шум во дворе. В комнату входит молодой человек в черной одежде с автоматом. Бросает автомат на диван. Наклоняется к ребенку, быстро пробегая по мне взглядом. Подходит к окну. Стоит. Все молчат. Забирает автомат и выходит.

— Мышка — «пи-пи-пи», — машинально говорю я. — Курочка — «ко-ко-ко»…

Женщина выходит и быстро возвращается с люлькой. Кладет в нее ребенка, накидывает сверху одеяло, перекидывает снизу веревку по ногам и с тяжелым вздохом вяжет узел. Поднимает на меня взгляд. Закидывает веревку ребенку на грудь и вяжет новый узел, снова вздыхая. Девочка косится в мою сторону. Женщина разворачивает люльку так, чтобы меня было не видно.

— Ла иллахи ил аллахи, — хрипло поет, раскачивая люльку одной рукой.

Закрываю глаза, и кажется, что хриплый женский голос качает и меня тоже. Она останавливает свою колыбельную, уходит, возвращается с одеялом и подушкой, молча кидает их мне. Я беру — значит, ждать еще долго. Накрываюсь одеялом.

Люлька мерно скрипит по деревянному полу. «Ла иллахи», — хрипит женский голос. Скрип и хрип сливаются в новый скрежет. Просыпаюсь — кто-то входит в ворота.

Мурад. Следом новый человек с автоматом. От них пахнет костром и сырым лесом.

— Вы были в лесу? — спрашиваю Мурада.

— Они хотели, чтобы ты туда поднялась, но узнали, что ты молодая, и пожалели тебя. Им нужно время для того, чтобы выставить патруль. Надо ждать.

Человек с автоматом садится в свободное кресло. Мурад с биноклем встает у окна. Скрипит люлька, и так проходит еще время.

В комнате тишина, с улицы не долетает ни звука, но что-то меняется вдруг. Женщина вскакивает и уносит люльку, бросая на Мурада такой взгляд, словно обвиняет его в чем-то. Я сбрасываю с себя одеяло и встаю. Шаги по лестнице. Тот, который сидел в кресле, поднимается и кладет руку на автомат. Мурад отворачивается от окна.

Человек, вошедший в комнату, заполняет все пространство. Со сна он кажется мне раздутым до гигантских размеров. Пока я вижу только разгрузочный жилет, взбухший от гранат, и широкую бороду, спускающуюся по груди. Он похож на Хагрида из «Гарри Поттера». И его автомат почему-то тоже кажется мне гигантским. А дуло пистолета, воткнутого в жилет, — чересчур блестящим.

— Это — вы? — спрашивает он меня.

— А это вы?

Он смеется. Наверное, ему льстит то, как я его разглядываю. На нем защитного цвета брюки и куртка. Борода — черная с полоской проседи.

— Мне надо сделать намаз, — говорит он. — Подождите.

Они уходят, и я остаюсь одна. Из одной комнаты доносится мужской шепот и молитвенные вздохи. Из другой — скрип люльки. В Дагестане только и разговору сейчас о посредниках, которые, называя себя «президентскими» или «медведевскими», пытаются выйти на командиров боевиков, находящихся в лесах. Переговоров не выходит — лесные никому не доверяют. Республика полна слухов и предположений. Все ждут начала войны, которую местные журналисты называют «молниеносной военной кампанией». В народе ее называют «зачисткой». Дата тоже якобы известна — 2017 год. Ее выбор местные объясняют тем, что Россия побоится начать войну до Олимпиады, но когда Путин пойдет на второй новый срок, препятствий уже не будет. Все хотят, чтобы боевики вышли из леса. Командир, который сейчас молится в соседней комнате, стоит дорого. Вернее, дорого стоит его голова.

Его рука лежит на пистолете, и я, не отрываясь, смотрю на его вычищенное дуло. У стены — автомат. Я сижу на кровати. Он — передо мной на полу.

— Как хотите, так и назовите, — отвечает он. — Органы обо мне все знают. Это для тебя самой опасно называть меня по имени. У меня своя группа. Назови меня амиром. А мне бояться нечего. Ты же видишь, я с открытым лицом хожу.

— А почему вы решили жить так?

— Как жить? — переспрашивает он.

— Ну, в лесу, с оружием.

— Это не мой выбор. В этой жизни для меня нет ничего такого, чтобы я за нее держался.

— А с чего у вас началось это… ну, лес?

— Мне пришлось выйти с автоматом в руках.

— Почему?

— Чтобы мужчина отличался от женщины, Аллах сделал мужчин с бородами. И вот я оставил бороду. Начал соблюдать нормы ислама — так, как знал. Вокруг меня начали собираться молодые люди, которые тоже стремились к тому же. Приходили ко мне, спрашивали, что к чему. И тем, кто попадал в беду, я тоже помогал.

— В какую беду?

— Органы их преследовали.

— За что?

— За внешний вид.

— А вас?

— Меня начали преследовать, когда я начал им помогать и стал этим известен.

— Как вас преследовали?

— Домой приходили. Шмон делали.

— Били?

— Я не попадался. Я молюсь Всевышнему, чтобы живым к ним не попасть, — снова смеется.

— Тогда молились или сейчас молитесь?

— И тогда, и сейчас.

— Почему не хотите живым?

— Конечно, не хочу. Они очень унижают… — делает паузу и ищет слово, — человеческое достоинство. Очень так… издеваются. И мы видим тех, кто через них прошел. Они становятся совсем… дурными.

— А разве вы сами никого не пытаете?

— Нет. Кто вам это сказал? Мы — не звери. Наверное, по телевизору вы такое про нас слышали. Мы — не монстры, мы — обычные люди, мы просто соблюдаем нормы шариата. Ну, стараемся — по своим знаниям. Тех, кто пьет, курит, наркотики употребляет, мы наказываем.

— Как?

— Сначала беседу проводим, объясняем, что это нельзя. Если человек соблюдает нормы шариата, за нарушение мы его палками бьем. Если они продолжают, то есть кади, он решает, что с ними делать.

— То есть вы бьете людей палками?

— Да, но не всех. У нас нет силы на всех подряд. А вот понимающего и сочувствующего, если он допустил грешность, мы наказываем, чтоб в дальнейшем больше так не делал.

— А это правда, что вы выносите смертные приговоры? — спрашиваю я, а он молчит, опустив глаза.

— То есть так бывает? — повторяю.

— Да, так бывает… Потому что если человек, допустим, убил брата нашего и издевался над ним, если мы узнаем, кто пытал, то мы его преследуем.

— А если вы придете к человеку, которому вынесен смертный приговор, и он попросит вас его помиловать и скажет, что больше так не будет?

— Да, мы его оставляем. Он становится нам таким же братом, как и все.

— А если он не хочет быть вашим братом?

— Он должен оставить все скверны, которыми до этого занимался. Мы всех и не зовем в лес, с нами быть не просим, просто говорим: не пытать, не убивать наших братьев, не пить, не курить и с девочками в сауну не ходить. Людей пытать нельзя. Соседа унижать нельзя. Нужно жить нормально.

— И вам не жаль людей, которым выносится смертный приговор?

— Ну, как жаль?

— Ну, вот так…

— Но он же должен за свой поступок ответить.

— Но разве это не ужасно?

— Что?

— Убить человека.

— Как это — ужасно? Я не знаю… Ну, все предписано… Если он мне мешает, я, получается, монстр и преступник? Чего только вы не придумываете…

— Чем ваша группа занимается?

— Ничем, — смеется.

— Полицейских убивает?

Он молчит, а я блуждаю взглядом по его бороде — густой, как лес, в котором он живет.

— Я просто не понимаю, — продолжаю, — если ваша группа ничем таким не занимается, то почему вы прячетесь в лесу? Смысл?

— Потому что они заберут нас. И будут пытать. Мы не можем пойти с колонной воевать, это — нереально. Мы должны сохранить… как тебе сказать… свое тело. Потому что в судный день перед Аллахом надо будет ответить, даже если иголка проткнет твой палец, — он поднимает указательный палец, в другой руке зажимает воображаемую иголку и тычет ею в указательный палец. Смеется, когда ловит мой взгляд, внимательно следующий за несуществующей иголкой. — Если иголка проткнет мой палец не случайно, а по моей вине, мне придется отвечать за это. Если я пойду против колонны, против этой мощи и меня там убьют… Конечно, мы избегаем встреч с ними. Конечно, если попадем в окружение, иншалла, пойдем до конца…