− А по-нашенски во какъ!.. Кха!
У солдата хлюпало въ горлѣ, сизыя тѣни залегли на вспухшемъ лицѣ, медленно ворочались глаза, но онъ сидѣлъ бодро и считалъ чередъ.
− Р-разъ, − и готово дѣло. Гха-а… Дяденькѣ Трофиму… каптенармисту нашему нашему… пож-жалуйте черепушечку…
− Родимые мои… по трудамъ нашимъ не грѣхъ… пра… Никакъ нельзя, чтобы грѣхъ… Ми-ша-а! Чистосердъ…
Пистонъ все пробовалъ подыматься, дергалъ солдата за рукавъ и перебиралъ губами.
− Чорртъ, не дери рубаху остатнюю! Тебѣ, полосатый… примаешь?
− Па-а-стухъ вы-и-детъ на-а-а лу-жо-о-о…
Уже который разъ пробовалъ Мокей вытянуть верха и уже совсѣмъ дотягивалъ, но тутъ заслонка задвигала горло, и рвалась пѣсня.
− Дѣвки… неизбѣжно… по три цѣлковыхъ… − пробовалъ гооврить Пистонъ. − Самыя ни на есть…
Онъ все совалъ въ носъ солдату три растопыренныхъ пальца.
− Ну, тебя, блоха лысая! Кому теперь?.. Мой чередъ…
− Какъ вы тутъ? Хватило?
Къ огню подошелъ Тавруевъ. Онъ теперь былъ въ одной рубахѣ, гологрудый, распаленный и злой. Сталъ у огня и смотрѣлъ, сбычившись.
− Маловато, ваше сiятельство, для кого… да народъ хлипкiй…
Перебирая въ карманахъ, смотрѣлъ въ огонь Тавруевъ. На его грудь, въ играющiй отблесками костра золотой кустикъ уставился мутнымъ взглядомъ Михайла. Трофимъ шарилъ вкругъ себя и просилъ:
− Ругаемся, ваша милость… мужики…
− Водки съ вами хочу… давай!
Солдатъ оживился, сполоснулъ чашку, вытеръ лопушкомъ и подалъ.
− Господа офицеры завсегда… съ солдатиками…
Отъ крыльца звали:
− Тавруйка!
Загремѣлъ по ступенькамъ кандидатъ, за нимъ бѣжали рука въ руку тоненькiй землемѣръ съ блондинкой. Подбѣжали къ огню, вскидывая ногами и выкрикивая: Р-раз-зорю тебя въ конецъ… на одни сере-о-жки!
− Шурка, пойдемъ!
− А р-разъ имъ съ нами желается… − хрипѣлъ солдатъ, захватывая пальцами лакированный носочекъ и подмигивая. − Садись ближе, нагнись ниже…
− Пьяница, кацапъ!
− Ишь ты… до-ро-гая…
− Шурка, не пей, пьяный будешь…
− Къ чорту! Съ тавруевцами хочу! Запѣвай − «Послѣднiй нонѣшнiй денечекъ»!..
− Они, ваше благородiе, съ-подъ Козельска, калуцкiе… Поютъ еще — ай, Калуга, ой, Калуга… шандырь-радуга моя!
− Пойде-омъ… − уговаривалъ кандидатъ.
− Съ кацапами валандаешься, а потомъ драться будешь…
Блондинка дернула Тавруева за рукавъ и расплескала чашку. Онъ плеснулъ ей остатки въ лицо и схватилъ за руку.
− Ей наливай!.. Нѣтъ, врешь… Наливай!
Она вырывалась, выламывая руку, трещалъ голубой корсажъ, разсыпались волосы, но онъ крѣпко держалъ ее и требовалъ, чтобы пила.
Она нагнулась и укусила палецъ.
− А, стерва…
Сободной рукой, вмѣстѣ съ чашкой, онъ ударилъ ее по лицу. Она вскрикнула и припала къ землѣ.
− Женщину! − взвизгнулъ землемѣръ.
− Пойде-омъ… − тянулъ кандидатъ.
− Жен-щи-на!.. − черезъ зубы сказалъ Тавруевъ.
Громыхнуло за садомъ.
− Наденька… ничего, пустяки… − уговаривалъ землемѣръ. − Онъ извинится…
− Еще реветъ… фуфлыга!..
Артель притихла. Слабо проступали за краемъ освѣщеннаго круга красныя лица извозчиковъ и лошадиная голова за ними. Тревожнымъ, непонимиающимъ взглядомъ уставился на плачущую Трофимъ, а Михайла, еще больше осѣвшiй, все такъ же неподвижно смотрѣлъ въ голую грудь Тавруева.
− Ругаться тоже… не годится… − хрипѣлъ солдатъ. − Они съ людями желаютъ…
− Молчать! − крикнулъ Тавруевъ. − Дармоѣды!..
Его повелъ кандидатъ. А землемѣръ отвелъ Надю къ сараямъ, усадилъ на траву и принялся успокаивать.
− Это пустяки… Надечка… маленькая моя… Я васъ очень люблю… кромѣ шутокъ… Не какъ-нибудь, а… Тебѣ только семнадцать лѣтъ… все впереди… малюлечка!
Она молчала.
− Ну, пройдемся по саду… Слышишь, какъ соловьи… Тепленькая моя…
Онъ гладилъ ее по голой шеѣ, прижимался стриженой головой, слыша острый запахъ духовъ, перебиралъ пальцами и уговаривалъ.
Она оттолкнула его и поднялась.
− Утѣшитель какой!
И побѣжала къ дому, путаясь въ узкой юбкѣ. Землемѣръ подмигнулъ себѣ и пошелъ за ней.
Изъ темноты выступили въ кругъ костра три бѣлыя фигуры.
Были онѣ въ кафтанахъ-безрукавкахъ, нараспашку, въ красныхъ платкахъ и въ бѣлыхъ, вышитыхъ по плечамъ, рубахахъ. Онѣ стояли въ пламени отъ костра, плечо къ плечу, исподлобья высматривая свѣжими юными лицами, въ лапоткахъ и онучахъ, перевитыхъ голубой кромкой.
− Звали насъ туточка… барынямъ, что ль, пѣсни грать…
− А-а… красеньки яички! Ваше благородiе, дѣвки!
Пистонъ пытался подняться и бурчалъ что-то. Солдатъ побѣжалъ къ дому.
− Уклеечки мои… По три цѣлковыхъ… всѣмъ… неизбѣжно…
Дѣвки поталкивали другъ дружку и посмѣивались. Извозчики поцыкивали:
− Хы-ы… пѣсни играть… Чисто на праздникъ разрядились…
Трофимъ уставился на дѣвокъ и отмахивался.
− Пшли! Чук… Чук-чук!.. Шш…
Дѣвки похлопывали глазами и переминались. Были онѣ рослыя и бѣлозубыя, съ круглыми глазастыми лицами, вырощенныя подъ солнцемъ, какъ молодыя рѣпки.
− А мы, былъ, ужъ и спать ладились… − сказала одна побойчѣй.
− Здѣсь веселѣй уснешь… − подмигнулъ лихачъ и заломилъ шапочку. − А хошь, подъ верхъ сходимъ, хы-ы…
− Возьми-ка-съ! И дома уснемъ…
Опять громыхнуло, но теперь долгимъ раскатомъ. Подняли кой-кто головы − темно.
− На небѣ серчаетъ… − сказалъ лихачъ и свистнулъ на лошадей.
Уже и Мокей завалился головой за свѣтлый край, и кривобровый Цыганъ приладился ногами къ огню; только Трофимъ обиралъ вкругъ себя и отмахивался, да совсѣмъ разсолодѣвшiй Михайла тяжело дышалъ и таращилъ глаза въ огонь, опершись на кулаки.
− Чтой-то какъ пьяные всѣ… − перешепнулась бойкая дѣвка.
− У огонька, ваше благородiе! − кричалъ въ темнотѣ солдатовъ голосъ. − Самыя-то разъядерная!
− Эй, дѣвки… сюда! − звалъ голосъ Тавруева.
− Ступай къ барынямъ на счастье, кличутъ… − сказалъ лихачъ.
Пришелъ солдатъ.
− Деньги-то напередъ требуй… Матре-на!
Хлопнулъ подъ спину крайнюю и подтолкнулъ въ темноту.
− Да не видать ничего… итить-то незнамо куда…
Дѣвки топтадись на краю свѣтлаго круга, глядѣли въ черноту.
− Тамъ увидишь… иди, не бось…
− А мы бо-имся! − задорно отвѣтилъ бойкiй голосокъ. − Матушки свѣты, да ничевосеньки-то не ви-и-дно…
Изъ темноты вытянулась бѣлая рука и потащила за кафтанъ крайнюю.
Визгнуло въ темнотѣ.
− Иди, ничего…
Вспыхнула спичка и погасла. Что-то говорилъ мужской голосъ, какъ ворковалъ. Уже далеко на крыльцѣ, вспыхнула спичка, освѣтила красныя головы, бѣлыя плечи Тавруева и отворяющуюся дверь. Погасла.
Всѣми четырьмя ногами ударилъ коренникъ, − только подковы сверкнули по краю свѣтлаго круга, − и затопоталъ въ темнотѣ.
− Тпррр, чортъ! Чего лошадей бьешь?! − ругались извозчики на солдата. − Васька, Васька!
…Фррр… − отвѣтило изъ темноты успокаивающимъ фырканьемъ.
У огня загомозились. Михайла толкнулъ солдата − зачѣмъ по ногамъ ходитъ. Солдатъ напиралъ на Михайлу − чего пихается. Извозчики задирали.
− Я те такъ толкону, не унесешь!
− Уйди! − вытягивалъ изъ себя Михайла. − Лутче уйди…
− Солдатъ, не давай! Пощупай ему кашу-то!
Солдатъ напиралъ, давя угольки и расшвыривая опорками остатки костра. Михайла крякнулъ, нагнулъ голову и тяжело поднялся точно съ трудомъ отодралъ себя отъ земли.
− Иди. И-ди на чисто мѣсто!..
Онъ провелъ себя тяжелыми лапами по лицу, точно сбрасывалъ заслоняющую все сѣтку, и лѣниво засучилъ рукава. Извозчики совсѣмъ заломили свои козыри и задорили.
− Ставься, елова харя! − насовывался солдатъ, поплевывая въ сухiе кулаки. − Я те покажу Калугу!..
− Чук! − издалъ короткiй сторожкiй звукъ проснувшiся Трофимъ. − Убьетъ! Ми-ша… человѣка убьешь…
− Не пущай его, убьетъ! − кричали изъ артели еще не упившiеся.
− Пущай хватаются! − задорили извозчики. − Бей, солдатъ!