− Вотъ такъ фу-унтъ! Обанкрутились…

Онъ поднялся, повелъ налившимися кровью глазами, хотѣлъ еще что-то сказать, качнулся и схватился за голову. Извозчики смѣялись:

− Ай отшибло?..

Смѣялись и на балконѣ, и въ артели, какъ солдатъ пошатывался и топтался на одномъ мѣстѣ.

− А вамъ чего? − крикнулъ Тавруевъ выглядывавшимъ изъ-за кустовъ артельнымъ.

− А можетъ, дашь чего… − осклабился Гаврюшка и сейчасъ же спрятался въ кустъ.

− Иди, иди… Выходи, вы тамъ!

Выступили двое-трое. Тавруевъ швырнулъ мелочью.

− На шарапъ! − крикнулъ оправившiйся солдатъ и кинулся.

За нимъ кинулся Пистонъ, осмѣлѣвшiй Гаврюшка и Михайла. Елозили по травѣ, шарили и оттирали другъ дружку. Трофимъ и другiе, постепеннѣй, держались въ сторонкѣ, но и въ ихъ глазахъ бѣгали огоньки. Трофимъ уже запримѣтилъ юркнувшую подъ корень лопушника монету и прикинулъ мѣстечко − у крапивы лопухъ, − но тутъ же ее нашарилъ солдатъ.

…А, солдатишка!..

− А вы что стали? Лови! − швырнулъ Тавруевъ степеннымъ.

Сверкнуло серебрецо и заюлило. И тогда кинулись подбирать всѣ, стукаясь головами и отбрасывая другъ дружку. Хватали и совали за щеку, выдирали ногтями траву и ругались.

Ушелъ съ верхняго балкона Тавруевъ, женщины стали пудрить разгорѣвшiяся лица, затренькала настраиваемая гитара, а артель все еще нащупывала траву и оглядывала раздавленные лопухи.

Извозчики покуривали во дворѣ и не думали уѣзжать. Лошадей не отпрягали, только пара кусавшихся пристяжныхъ получила свободу и чинно похаживала бокъ-о-бокъ, перенюхиваясь съ коренникомъ. Тотъ тоже просился и нетерпѣливо взматывалъ головой въ звонѣ, но на него только покрикивали:

− Стой, чортъ!

Во дворѣ галдѣли. Солдатъ въ сторонкѣ торопливо высчитывалъ на фуражкѣ сборъ и отругивался отъ Гаврюшки, который настойчиво требовалъ отданный въ долгъ двугривенный.

− Отлипнешь, смола несчастная! На, подавись твоимъ пятиалтыннымъ!

Гаврюшка требовалъ пятака, но солдатъ не слушалъ. Высчиталъ, сунулъ за щеку про запасъ и объявилъ, встряхивая:

− Досыпай! Вотъ они, сорокъ пять копеечекъ, жертвую!

Посматривали на Трофима.

− Докладать, што ль? Чего, пра… гони за водкой.

Трофимъ повертѣлъ двугривенный и кинулъ въ фуражку. Пустили въ складчину и извозчики, и Пистонъ покатилъ съ Гаврюшкой въ Тавруевку. Да и дѣло было − наказать придти четверымъ для землемѣровъ.

Приказчикъ держался въ сторонкѣ и поглядывалъ на часы − не ѣдетъ и не ѣдетъ хозяинъ. Прислушался къ галдѣнью и тревожился, какъ бы не вышло чего: перепьется артель.

Солдатъ ходилъ гоголемъ, курилъ выпрошенную у господъ папиросу и плевалъ на сапоги приказчику, нарочно проходя близко. Подергивалъ плечомъ и подмигивалъ:

− «Чай-чай, при-мѣчай, куда ча-айки летятъ! до-обрый мо-о-лодецъ идетъ!» Попьемъ, Ванъ-Ванычъ!

И по тону, и по взглядамъ солдата, и по развязавшемуся разговору въ артели приказчикъ понялъ, что лучше уйти отъ грѣха подальше. Ну ихъ! Онъ прошелъ въ садъ, въ кусты, и устроился на кучѣ щебня. Поглядывалъ, какъ тамъ, у господъ.

А на балконѣ уже позванивала гитара. Расположились на ящикахъ и скамейкѣ вокругъ пристроеннаго изъ досокъ помоста. Вытребованный солдатъ помогалъ потрошить кульки. Тавруевъ ходилъ, руки въ карманы, и распоряжался. Женщины припудрились и, смѣясь, подпѣвали тоненькому землемѣру. Усачъ сосредоточенно настраивалъ гитару, изогнувшись и приложивъ ухо къ декѣ.

− «Бога-а-тый-то мужикъ ѣстъ пуншъ-гласе-э…» Ну, что же? − приглашалъ тоненькiй.

− Да ну васъ! − смѣялись и отмахивались женщины. − Давайте − «Шумѣлъ-гремѣлъ»…

− Шарманка! «А бѣ-эдный-то мужикъ…»

Женщины зажимали уши и взвизгивали.

− Бро-ось пошлости! − кидалъ усачъ, наигрывая подъ-сурдинку.

− Ваше благородiе, толстобрюхую-то купорить? Опосля? А коньяки на поправку. Господа офицеры учили… Мадамы ножками стучатъ, мороженаго просятъ − тогда за коньяки. Чисто погребокъ у насъ, ваше вскородiе…

− Нѣтъ, вы отгадайте! − приставалъ землемѣръ. − Почему теперь женщину трудно понять? Ну-съ? Я намекну… Вотъ-съ, юбочки…

Онъ положилъ обѣ ладони на обтянутыя колѣни блондинки. Обѣ смѣялись и тянули раздумчиво:

− Странно! Почему… женщину… трудно понять?… Юбки-то зачѣмъ?

− Пошелъ ты съ философiей! − отмахнулся усачъ.

− Наденька, почему? Фирочка? По-нять! Поня-ти!!

Въ тихомъ, уже вечернемъ, саду бился визгливый смѣхъ и прыгалъ жирный хохотъ. Солдатъ поглядывалъ на полныя руки блондинки, со складочками у сгиба, на маленькiя ноги, высматривающiя лакированными носочками, и нагло ошаривалъ взглядомъ другую, въ ярко-желтомъ, тонкую Фирочку. Она сидѣла на перильцахъ и задумчиво глядѣла въ садъ. Верхняя губка у ней выступила надъ нижней, и маленькое лицо было похоже теперь на личико усталаго и чѣмъ-то опечаленнаго ребенка.

Въ саду тянулись вечернiя тѣни, и красноватыя пятна подвигающагося къ закату солнца залегли на черныхъ стволахъ и прозрачныхъ еще шатрахъ липъ по закраинамъ сада.

− Не портите настроенiя, господа! − говорилъ гусаръ, тихо наигрывая − «ахъ, барыня-барыня». − Вы глядите! Вѣдь это при-рода!

Онъ положилъ гитару и подошелъ къ периламъ.

− Природа-мать! Тебя я обожаю! − онъ раскинулъ руки и запрокинулъ голову. − Фу… Вы слышите, господа?.. Что-то такое… того…

− Тьфу!.. Вотъ… отсюда тянетъ, изъ этихъ кустовъ… сидѣть нельзя…

− Собачкой, ваше благородiе. Лежитъ тутъ и воняетъ…

− Вотъ гдѣ собака-то зарыта! Сейчасъ же убрать!

− Господа, курите ваши си-га-ры! − просили женщины, обмахиваясь платочками.

− Дозвольте и мнѣ сигареточку для отшибки! Вотъ, благодарю! Батарея на изготовкѣ!

Усачъ началъ воркующимъ баскомъ:

«Въ гар-ре-э-мѣ нѣжится султан-су-ултанъ,

«Прекра-асный жребiй ему данъ, ему данъ…

− Маршъ! − махнулъ Тавруевъ солдату.

Тотъ вышелъ налѣво кругомъ.

Выпили на складчину и теперь сидѣли вокругъ закипавшаго котла, собираясь опять пить чай. Извозчики рѣшили не возвращаться въ городъ, − чего гонять, разъ завтра все равно надо прiѣзжать поутру! − и отпрягали лошадей. Ямщикъ, въ шапочкѣ съ перышками и плисовой безрукавкѣ, съ лѣнивой важностью лихача разсказывалъ акающей артели, какъ лихо катилъ изъ города − фонарь у заставы своротилъ. Двухъ минутъ не набралъ, былъ бы при часахъ!

− На споръ пошелъ, ей Богу! Лошадей жалко только, а ужъ… Двѣсти рублей цѣна!

− Чего двѣсти-то, лошадки? − спросилъ Трофимъ и оглянулъ похрустывающихъ лошадей.

− Часы! Лошадки хозяйскiя… Ну, другорядь погоди, нажму.

Разсказывалъ, какъ пили на полдорогѣ, въ зеленяхъ, и поили коньякомъ повстрѣчавшагося урядника.

− Полбутылки осадить заставилъ, право слово! Чего! У губернатора правая рука, на порученiяхъ…

− У губернатора?.. и-и! рука?! − подивился Трофимъ и точно умылъ лицо.

− Ему производитель дворянскiй который, дядей приходится… − хвасталъ пистонъ. − Теперь скоро помретъ − сто тыщъ, неизбѣжно!

− А-а… А это у ихъ аменины, значитъ, какiя? − пыталъ Трофимъ, вспоминая про кульки.

− Такъ жируетъ. Деньги у его стали, за имѣнье получилъ сколько-то тамъ тыщъ. Цѣлую недѣлю у бондарши крутился. Отъ ее и дѣвокъ брали…

− А какъ настоящiя, смотрѣть-то… Чистыя…

− Проститутки − ямщикъ прилегъ на локоть и сплюнулъ струйкой. − Еще чиновники будутъ, − на биржѣ нашихъ рядили, двоихъ… Эхъ, водки-то на курячiй глотокъ купили!

Гаврюшка таращилъ глаза, надувалъ щеки и все съ чего-то зажималъ ротъ. И вдругъ перегнулся въ колѣни и закатился визгомъ.

− И пьянъ я… и-ихъ, пья-анъ…

Тянулъ за рукавъ Трофима и лѣзъ цѣловаться.

− Поросенокъ-то надудолился! − сказалъ ямщикъ, сплевывая.

Трофимъ потрепалъ Гаврюшку за волосы.

− Спать ступай, дурачокъ. За вихоръ вотъ драть, поганца…

Солдатъ лежалъ на спинѣ и курилъ сигару, пуская дымъ чрезъ ноздри и отводя руку, какъ это − видѣлъ онъ − дѣлали господа.