наконец, что я не могу его понять. И тогда я отстал, извинив
шись. А он ничего другого доказывать и не собирался, поскольку
знал, что ничего другого и не выйдет. И если тебе недостаточ
но моих слов, ты можешь отнять у него столько же времени,
сколько и я, но результат будет таким же, разве что ты стал
гением за те четыре года, что мы... не виделись.
Я не стану ему досаждать. Но кто .наконец он? И кто ты?
Все мы — я. У человечества теперь всечеловеческая па
мять. Оно помнит все, что было с ним, но, как и отдельный че
ловек, не все одинаково, а кое-что и ему не удается, скажем,
запомнить незначительное. Запоминается что-то особенное, ведь
так? И ты удивишься, когда узнаешь... Впрочем, погоди-ка, сна
чала расскажу, что запоминается. В первое время запомина-^
ются Звездные часы... Момент творчества, момент озарения, мо
мент проникновения... Эти мгновения отпечатываются во вселен
ной, они отпечатываются и в памяти человечества... Так было
всегда, только в наши дни для этого служили книги, картины,
ноты, документы... Теперь запоминание идет непосредственно, и
потому теперь никто не умирает — его помнят... А мы умирали,
и память о нас оставалась в виде чего-то, и с теми, с кем это
произошло, с теми, чьи мысли, чья суть, выраженная в книгах
ли, в делах ли, дошла до настоящего времени, было проще все
го... Оказывается, это очень легко — восстановить автора по его
'книге...
По каждой книге? — Я представил себе легионы авторов,
выпускавшихся стотысячными тиражами, и у меня закружилась
голова.
Нет, что ты, — успокоил Олег, — я, правда, не совсем
себе представляю, в чем тут дело, но из каждого следа — а
всякая книга это только один след — можно воссоздать только
одного человека. Тиражирования не происходит, оно и не нужно
никому. "Но дело не только в этом. По неясным для меня при-
60
чинам в результате восстановления след исчезает. Может быть, потому, что памяти незачем хранить следы того, что само в ней содержится?
Я что-то понял, не знаю, правда, что, но... продолжай.
Так вот, оказалось, очень легко восстановить автора по
книге, композитора по музыке, словом, творца по творению...
Помнишь, я говорил тебе, что сейчас есть десятки Моцартов?
До настоящего времени дошли десятки его творений, понимаешь?
Понимаю! Значит, ты... Четыре года назад... Я тогда на
писал, я помню... Значит, это по ней ты восстановлен?
Да.
Пережила, значит, века моя вещичка... Хоть одна-един-
ственная из всех моих, но пережила...
Увы, все гораздо хуже... Из написанных в XX веке книг
сохранились все или почти все, так уж было поставлено библио
течное дело. Правда, далеко не в каждой из них имеется след
души автора. В моей и твоей книгах такой след оказался. Хо
тя... Увы, то была" обычная, заурядная книга, просто во всякой
книге, в самой заурядной, есть след души автора, иначе это не
книга, а просто набор черных типографских знаков. У нас все
же* 1была книга.
Но ведь книга, книга-то была не одна! Все остальные,
что же, набор знаков? — Я вскочил на ноги.
— Поверь, мне так думать не приятнее, чем тебе!
Я поверил и сел. .
И наверное, — продолжил Олег, — все еще не так плохо,
просто выбрали самую лучшую и восстановили, поскольку по
ней легче всего. Пройдет время, и они станут восстанавливать
и по другим — не могут же они сделать сразу все. Кто может
сразу все, тому и делать-то нечего, не так ли? В общем, таким
образом я себя успокаиваю и тебе советую... Но, может быть,
трех экземпляров нашей личности им вполне достаточно, и
впредь им нечего себя утруждать, поскольку ничего нового ае
предвидится, а? Повторяю, в тиражировании тут никто не заин
тересован, а мы с тобой хоть и одно, а все же разное! И скоро
начнем это замечать!
Ну ладно, значит, тут имеются одни только... творцы?
Вовсе нет! След творения просто самый легкий след, есть
вещь, в которой он запечатлен, но это след не единственный.
Тому примером ты сам, восстановленный не по книге.
Действительно...
Ты восстановлен... прислушайся только, ты восстановлен
по страданию... Был момент, когда ты осознал: «Я умираю!»
И было в тебе много такого, что не хотело умирать, что смогло
бы еще жить, потому что оставалось здоровым, и это все закри
чало: «Я у~м и р а ю!» Такие крики не забываются.
Мы замолчали. Стало ли прохладно от наступающего вечера, или дрожь, прошедшая по мне и заставившая меня передернуть плечами, была нервной?
Послушай, — снова начал я после долгой паузы, — но
тогда, тогда вообще всякий может быть восстановлен!
Увы, опять-таки нет... Осознать: «Я умираю!» — успевает
не каждый. Далеко не каждый... Но главное даже не в этом.
Многие умирали без страдания, и начиная с нашего века таких
61
становилось все больше, пока наконец страдание не исчезло почти совсем, представляешь? Люди жили себе в свое удовольствие, ни о чем таком не думали, доживали до девяноста, до ста, потом и до двухсот лет, звезд с неба не хватали, и тут приходила пора умирать, и, спокойные, умиротворенные, лежали они на своем одре, понимая, что все у них позади, и не испытывая никаких страданий... Вот от таких не осталось никаких следов... По крайней мере, различимых на сегодняшнем уровне, так сказал Наш Первый. Вот и получается, что вплоть до XX века контингент человечества восстановлен почти полностью — ну кто до нас умирал без страданий? А начиная примерно с нашего времени, остались одни творцы. Правда, чем дальше, тем их становилось больше, пока наконец каждый не стал творцом, но огромное белое пятно присутствует...