А ведь мы это всё понимали, — сказал я, — печенкой,

что ли, но понимали... Да что мы — люди всегда это понимали...

Человек всегда уважал страдание и всегда уважал творца, хоть

далеко не 'всегда понимал, зачем он это делает...

А помнишь бесчисленные споры всяких искусствоведов на

ших дней: где талант, а где ремесло и где вообще критерий,

как их отличать? Критерий-то, вот он, оказывается...

Но разве мы часто ошибались? — спросил я. — Скажи,

ты уже должен это знать!

Представь себе, ни одно произведение, хоть на несколько

лет пережившее автора, не оказалось забракованным. О, мно

гие из них тебе не понравятся, я знаю, но в таланте автору там

не откажешь, нет, не откажешь... И, наконец, еще один источник

восстановления — сильные порывы. Ведь не только же: «Я уми

раю!» — звучит у человека во весь голос? А «Я люблю», «Я

могу», «Я знаю».

Наш Первый!—воскликнул я. — Я знаю теперь, откуда он!

Правильно, знаешь, — подтвердил Олег, — теперь ты

знаешь все, что тебе стоило знать на сегодня, и я тебя, пожа

луй, оставлю...

Да, мне надо подумать, — откликнулся я.

Твоя квартира на десятом этаже, на двери написано:

«Олег», ты увидишь, — сказал Олег, вставая, — до завтра!

До завтра! — пожал я его... — свою?—руку. Олег зашагал

от меня и в наступившей темноте исчез быстро. Как только я

перестал его видеть, мне вдруг стало грустно, но ненадолго.

Завтра я увижу его опять, завтра я начну учиться летать, кро

ить свое лицо и вообще писать палочки... Вернее, даже не пи

сать палочки, а учиться лепить куличики из песка... Завтра я

начну ходить в детский садик, в ясельки начну ходить... Я вел

себя паинькой, и меня взяли в ясельки... У меня была саркома

или то, что Олег советует считать саркомой, и, умирая, я успел

крикнуть: «Помогите!» И мне помогли за то, что я, такой умни

ца, успел крикнуть. Если бы я разбился в автомобиле или, по

скользнувшись в гололед, ударился бы затылком, мне бы не

помогли.

Я откинулся на спину и стукнулся легонько своим затылком о сложенные ладони. Я стал смотреть в небо. Небо уже потемнело, появились звезды. Будем смотреть на звезды, раз мне позволили снова смотреть на звезды. Всем хорошим детям можно

62

смотреть на звезды. Всем, кто вовремя... Ах, черт, не ведь звезды-то... не те!..

Я вскочил на ноги и задрал голову, потом до меня дошло, что лежа-то смотреть куда удобнее, а ноги все равно уже подкосились от изумления, и вот я уже снова лежал и смотрел на н е т е звезды... Конечно, миллион лет, конечно, я профан в астрономии, в картине звездного неба, но ведь не на стблько же я профан, чтобы не понимать — за миллион лет так небо не могло измениться. И еще, скажите на милость, а где это, спрашивается, Млечный Путь? Его нет!

Выходит, Земля теперь не т а м? А лучше сказать, я н в на 3 е м л е?!

Не на Земле? Да! Ну и что же? А ты думал, для всех людей, воскрешенных, и заново рождающихся, и не умирающих, хватит одной нашей маленькой Земли? Где бы они на ней поместились? И потом, разве это для тебя такая уж неожиданность? И разве крылья менее удивительно? Хотя нет, крыльев мы ждали, и крылья мы уже имели... Не такие, но имели... Этого мы тоже ждали, но ведь не так... И потом, крылья... Крылья ведь — вот они... Крылья — это ведь и вправду очень просто... Да и не нужно никаких крыльев! К черту крылья! Ах, какой умный ребенок, он уже летает без крыльев!.. Тьфу, перестань! Чего ты разнылся? Что тебя, дурака, расстроило? Что взяли тебя за твой писк: «Умираю», а не за гордый возглас, как Олега и того, Первого?.. Зависть тебя расстроила? Конечно, она! Разве одним из первых чувств, когда ты только что оторвался от Земли, не был гадкий всплеск: «Ага! А у Олега-то еще крылья!»? Прочь, прочь все это, да этого всего уж и не осталось! Какая может быть зависть к Олегу, к себе самому, да и не только к Олегу! Разве все остальные не я? Разве все они не я, оставивший в них свой след, и впитавший его в себя, и живущий теперь всеми своими жизнями? И вся эта вселенная, моя вселенная, которую я заполнил собою и одним ритмом с которой теперь пульсирую, ведь я и она одно... И когда она кончится, когда я кончусь, потому что когда-нибудь все кончается, я все равно оставлю свой след, который не пропадет никогда, и это будет не писк! Не надо пищать! Потому что еще не раз наступит то, что много раз уже бывало, — почувствуется и скажется: «Я люблю! Я могу! Язна-ю! Я ЖИВУ!»

Д

евушка, сидевшая в старой лодке, зябко поежилась. — Ты замерзаешь, Карин? — спросил юноша и перестал грести. — Возьми-ка мою куртку. Карин Фридеман покачала головой. — Уже поздно, Петер, — сказала она. — Надо спешить домой. Сегодня вечером у нас гости. Я могу понадобиться. Она закрыла глаза. Петер Ланцендорф короткими гребками вел лодку под свисающими над водой ветвями. Девушка, все еще не открывая глаз, продолжала сидеть неподвижно. В полумраке густых ветвей ее светлые волосы искрились, точно позолоченный шлем, а юный овал лица казался темным. Юноша склонился над ней, она обняла его и поцеловала.

Приду завтра, — прошептал Петер. — Буду ждать в шесть

на берегу, у мостка.

Будь осторожен. Не увидел бы тебя мой дядя. Если проню

хает...

Однажды он все равно узнает, — мрачно заметил Петер,

вновь берясь за весла. — Не могу же я вечно от него прятаться.

Конечно, нет, — согласилась она. — Но как раз сейчас, ког

да я собираюсь начать учебу...

...я не должен попадаться на глаза дяде и мешать тебе ста--

новиться библиотекарем, — закончил он с раздражением.

Это профессия, которую я выбрала, — сказала она спо

койно. — Я ведь ничего не имею против того, что ты работаешь в

Институте экономической конъюнктуры.

Не ты, а я против!

Нет смысла роптать на судьбу, — попыталась она его успо

коить. — Что поделаешь, если ты был вынужден прервать учебу.

Если бы твой отец не умер, ты продолжал бы учиться. Будущее

зависит не только от тебя самого.

До сих пор он не мог прийти в себя от сознания, что оказался выбитым из колеи. После четырех семестров изучения трудового права и социальной психологии он был вынужден бросить занятия и неимоверно обрадовался, когда с помощью однокашника Роберта Хохштеттера устроился в Институт экономической конъюнктуры. Здесь его обязанности состояли в просмотре английских и американских специальных журналов.

— Поэтому-то я и рассчитываю на моего дядю, — сказала

она,—ты ведь знаешь.