— Зря она это сделала… Ох, зря… Не встретил бы я ее — был бы сейчас как все. Довольный… сытый… счастливый… Не ела бы она мне душу с вывески моей распроклятой глазищами своими окаянными! — и громко, страшно, на всю улицу, перекрывая и шум дождя, и свист ветра: — Ненавижу!.. НЕ-НА-ВИ-ЖУ-У!!!

…Эрле бежала, заткнув уши руками. Его голос отдавался в голове страшным воплем, все звенел и никак не мог замолкнуть, и капли дождя текли по ее лицу вперемешку со слезами.

…дольф прав прав во всем — дура! — еще сомневалась не верила — дура! — не видела не разглядела не поняла не хочу больше — не-е-ет! — уничтожаю все не прикасаться — бежать бежать бежать ото всех не хочу так больше не должна так больше — убийца дважды убийца руки в крови душа в крови — прекратить остановить это!..

Она остановилась. Невыносимо кололо в боку, пришлось схватиться за стену дома, поймала ртом немного воздуха вместе с каплями — дождь припустил сильнее — выплеснула вместе со смехом, незаслуженным, каркающим, чьим-то чужим: дракон? на небесах? черный дракон? не смешите — он уже здесь, он среди людей, он — это я… взгляну в зеркало, в чужие глаза над пропастью — не дракона увижу ли?..

Теперь она знала, что будет делать.

…ворвалась, сдирая плащ — на пол, потянулась за спину, нащупывая крохотные крючки — черти, что же вас так много?! — расстегивала, царапая пальцы, надламывая ногти — скорее, скорее! — через кабинет — спальня — гардеробная — дверцу на себя, сдвинуть в сторону платья — где оно? — юбка и рубаха в самом углу, те самые, до-замужние, под ними — серый дорожный мешок, с которым пришла в Ранницу — вот уж не думала, что с ним же буду и уходить… Промокшее насквозь платье — через голову на пол: грязный, жалкий, никому не нужный кокон — да скорее, скорее, скорее же! — юбки туда же, осталась только в нижней, самой сухой, да тонкой нательной рубашке — за дверь, обратно в спальню, потом в кабинет, на ходу накидывая на себя рубашку, надевая через голову юбку — так, теперь вроде бы все… ничего не забыла? Ах да, кольцо… Шагнула к секретеру, стягивая с пальца непослушный золотой ободок — собиралась оставить его на видном месте, чтобы Марк, как нашел, сразу все понял — остановилась… Оказывается, кресло рядом с секретером было развернуто, в нем кто-то сидел — она не заметила этого раньше в спешке и темноте… Вот так. Значит, она зря торопилась. Уйти незамеченной не удастся.

— Я ухожу, Марк, — тихо сказала она и сама поразилась тому, как бесцветно прозвучал ее голос. — Я не знаю, что будет потом, но сейчас я ухожу. Тебе лучше тоже уйти — из комнат, где я жила, и никогда сюда больше не заходить… Ты меня понимаешь?

Фигура в кресле медленно кивнула.

— Все. Прощай, — сказала Эрле, пятясь назад. Кольцо наконец снялось с пальца, звякнуло о пол, покатилось по паркету — она не стала ни нагибаться за ним, ни что-то говорить — зачем? все и так уже было сказано… Марк дернулся — видно, понял, что именно только что упало, но усилием воли заставил себя сесть обратно. Эрле видела — глаза опять успели привыкнуть к домашнему полумраку — как он поднял руки, заслоняя ими лицо; такое беспомощное движение, что она едва подавила желание сесть рядом, обнять, утешить — нельзя, зараза, ты же видела, к чему приводит это твое так называемое "садовничество"!.. Отступила назад еще на несколько шагов и, прекрасно понимая, что не должна, не имеет права так поступать, выпалила:

— Я вернусь, Марк. Может быть…

Спиной нащупала дверь — светлую, с завитушками — пальцы легли на гладкую холодную ручку, повернула; споткнувшись, выкатилась за порог, все еще не в силах повернуться к мужу спиной… Тот поднялся, все еще не отнимая рук от лица, глухо позвал в ладони:

— Эрле!.. — и продолжил тихо, совсем безнадежно: — Плащ надень. Там дождь, замерзнешь…

Она его едва услышала. Сбежала вниз по лестнице, налетела в темноте на кота — Муркель обиженно мявкнул — прости, маленький, я ухожу, нет-нет, тебе нельзя со мной, я чудовище, разве ты не видишь?.. Огромное старинное зеркало в человеческий рост; отразилась ее фигура — Эрле глянула и подавилась криком — дракон, черный дракон!..

…взгляну в зеркало,

в чужие глаза над пропастью —

не дракона увижу ли?..

А потом она шагнула наружу, в ливень и темноту. И буря приняла ее радостно, как вновь обретенную сестру.

…Она не помнила, как дошла до постоялого двора, где остановился Рудольф, не помнила, как колотила в дверь, пытаясь разбудить хозяина, и что ему говорила, когда он дверь все-таки открыл — заспанный, ничего не соображающий, в ночном колпаке… Наверное — просто тихо спросила, здесь ли еще господин Рудольф, мягко отстранила хозяина и взлетела вверх по лестнице, шагая сразу через несколько ступенек, пятная дерево полами насквозь промокшего плаща.

К счастью, Рудольф еще не успел никуда уехать. Он даже не спал — то ли еще не ложился, то ли уже проснулся. Он открыл дверь на первый же короткий стук Эрле (начиная с этого момента ее воспоминания были уже вполне отчетливыми) и даже не удивился, что она пришла к нему так поздно — или так рано, это уж зависит от того, откуда считать — и ничего ей по этому поводу не сказал. Он только спросил: "С чем пожаловала?" — и отступил на шаг, давая ей возможность пройти в комнату.

Эрле мельком взглянула на него — все те же черные штаны, только без куртки, тонкая полотняная рубаха с расстегнутым воротом, только лицо стало еще резче и немного бледнее — подумала про себя, что хозяин, наверное, сейчас теряется в догадках, что эта хорошенькая молодая женщина могла найти в его немолодом уже постояльце, чтобы являться к нему в такой час, забыв всяческие приличия. Шагнула в комнату, окинув взглядом убогонькую обстановку. Голый скобленый пол, налево — колченогая кровать, стыдливо застеленная толстой серой тканью, и табурет с отколотой от сиденья длинной щепой, направо — тощий астеничный шкаф ростом чуть пониже Эрле, с перекошенной и ободранной единственной дверцей… Заставенное окно без занавесок, низкий потолок, на табурете — тусклый огарок в чашечке-подсвечнике — с длинной ручкой, покрытый зеленоватым налетом, закапанный свечными пятнами…

— Извини… Я, наверное, не дала тебе лечь, — покаянно пробормотала Эрле, оборачиваясь к временному хозяину этой комнаты. Тот широко улыбнулся:

— Да я, собственно, уже встал. Собираюсь выйти в дорогу с рассветом — в Раннице мне больше делать нечего… Насколько я понимаю, что-то случилось?

Эрле опустила взгляд. Оказалось, что с ее плаща на пол уже благополучно натекла целая лужа. Расстегнула пряжку на горле, прошлась взглядом по комнате — куда повесить-то?

— На шкаф, — подсказал Рудольф из-за плеча, она благодарно кивнула ему, коротко всхлипнула дверцей шкафа и повесила на нее плащ за капюшон — сушиться. Волосы откинула назад — на этот раз вроде бы не так промокли, больше запутались — выдвинула табурет на середину комнаты, повернула так, чтобы сесть на целую часть, взяла в руки свечу — огляделась, куда бы ее переставить — не нашла и, наконец, села на табурет, поставив подсвечник себе на колено и придерживая его за ручку. Долго изучала ткань юбки — синяя ближе к талии, черная от влаги у подола; во влажной одежде было не очень-то уютно и довольно зябко, но Эрле уже ничего этого не чувствовала — а дождь за окнами все еще шумел, но не так уже сильно: ярость выдохлась, остались одни только слезы — потом подняла взгляд на Рудольфа, спросила остро и негромко:

— Твое предложение попытаться замедлить рост моего таланта все еще в силе?

Торговец посмотрел на нее удивленно, сел на кровать, нагнулся вперед, сцепив руки между одетых черной тканью колен:

— Та-а-ак… А что же стряслось, позволь спросить? Если мне не изменяет память, еще две седьмицы назад ты была свято уверена, что приносишь людям одно только благо…

— Неважно, — отвечала Эрле уклончиво и снова взглянула ему прямо в глаза:

— Можешь попробовать сделать одну вещь? Не просто приостановить рост моего таланта, а — вообще прекратить? Или даже выдернуть его с корнем, чтобы я больше ничего не делала с другими?