- Пали!

Сухо ударила тетва баллисты – гигантская стрела с привязанным к ней глиняным горшком с горючей смесью унеслась навстречу громадному, вёсел на сто пятьдесят византийскому кораблю,  тот надвигался величественно и неотвратимо. Удар, взрыв! И торжествующие крики сменяются воплем ужаса – прыгают за борт ромеи, визжат в нечеловеческом ужасе гребцы в свой смертный час… Но всё ближе и ближе враг, и пусть их уже меньше, чем славов, но уже вскипает рукопашная схватка на двулодниках, заслонивших собой весь караван, и лязг мечей, вопли, проклятия и ругань сливаются в сплошной рёв битвы… Но уже подтягиваются к сцепившимся кораблям двулодники второй линии, поддерживавшие своих братьев, принявших на себя первый удар, и с их палуб прыгают на залитые палубы лодий новые, свежие воины. И поддаются ромеи, пятятся, уже хотят бежать, но некуда – за деревянным бортом вода пролива. С шумом падает между корпусами двулодника и галерой человек, с хрустом волна сдвигает оба корабля вместе. Короткий задушенный крик и сочный шлепок раздавленного тела теряется на фоне треска дерева… Ромеи уже прыгают в воду, не помышляя о дальнейшем сражении, и плывущих и тонущих без всякой жалости  расстреливают, перегнувшись через борт славянские лучники, метают в них найденные на палубах ромейских каторг короткие дротики. Не свои же, любовно отполированные мозолистыми ладонями копья бросать в слуг Чернобога? Как говорится – твоим же имуществом…

…Рассвет озарил догорающие, чадящие галеры за низким островком, сотни качающихся на волнах тел, и сам остров, усыпанный телами уцелевших. Всего семь из всего флота империи добралось до двулодников славов. И все они болтаются безвольно на абордажных крюках, поводя брошенными вёслами. Славы уничтожили всех, до кого могли дотянуться мечом, стрелой, копьём… Крут устало взглянул на панораму сражения, выслушал донесения – погибших было больше двух сотен. Ромеев – намного больше. По крайней мере, навскидку вокруг болталось не меньше двух тысяч тел. А ведь ещё многие утонули из-за тяжести доспехов, сгорели, не говоря уж об утонувших со своими галерами рабах-гребцах… Хвала Богам – ущерб кораблям славов малый оказался. Так, пробоины были. Но ни одной подводной, и починить дыры есть чем, эвон, сколько дерева плавает…

Глянул воевода на обломки. Задумчиво на тела мёртвые, в волнах мелькающие, на ромеев, островок облепивших сплошным покровом, на семь галер, словно птицы подстреленные, вёслами бьющих друг о друга…

- Что, други, скажете? На наших рудниках рабы нужны. Ведь меднокожие не вечно там работать будут. Придёт час, отпустят их…

- Предлагаешь полон набрать, воевода?

Возник рядом Мал. Подошли и другие воины.

- А что? Уж этих то можно бессрочно закабалить. Нелюдь они. Пустые оболочки.

- Коли так говоришь, воевода… А хватит ли нам припасов и на мёртвые души? Своих бы дотащить до берегов родных…

- Хватит. Тут недалече капище Поганого есть. Там и разживёмся необходимым…

…Подходили на лодках малых, кричали желающих спастись. Деваться ромеям некуда. Воды и пищи на островке нет. До берега одного – пятнадцать вёрст. До другого – десять. Не доплыть. Обломки к берегу прибьёт ли – неведомо. А чем больше сидишь на песке без пищи и воды, тем больше слабеешь. Да и вдруг решат варвары дождаться, пока греки друг друга убивать начнут, или того пуще, забросают островок огнём негасимым, что тогда?.. И потому понуро брели ромеи в лодочкам, покорно давали себя связывать и  заковывать в цепи на галерах-каторгах. Выбора у них не было. Умереть сейчас, или спустя какое-то время. Но каждый лишний час жизни значил для них очень и очень много. И уж куда больше свободы и чести… Пока разбирались с пленниками, свободные от дежурства люди быстро чинили пробоины, штопали паруса, меняли их на новые. Потрошили добычу в трюмах захваченных кораблей. Опытным взглядом выхватили из толпы пленников нескольких командиров, определив их по роскошным цветам добротных туник и манере держаться.  Увели для допроса будущего. Поместили отдельно от остальных пленников. Так простояли почти весь день до вечера, тогда только тронулись. На галеры с пленниками поставили своих дружинников, заменив их на выкупленных славян, что покрепче телом. Справятся люди с парусами. На вёслах двулодники почти не ходят… За ночь подошли к той бухте, где когда то с друидами встретились. Вошли смело, не таясь. У славов – сила. Не потянут пикты против такой мощи – больше пяти десятков кораблей зашли. Да ещё и столь огромные!.. Быстро сошли на берег воины, первым делом к родникам пошли – воды пресной много надобно. Согнали скот, что везли с собой купцы, пожелавшие под руку князей уйти, на берег – пусть травки пощиплют. Заодно и коней, что тесть Храбру в подарок послал, тоже вывели, копыта размять, перехватить зелени, да водицы чистой в волю испить. Народ выпускали на берег понемногу, по очереди. Чтобы не было суеты да давки, шума да скандалов. Сразу предупредили насчёт этого. И вели себя все едущие чинно, как просили. Без возражений и препираний сходили на песок бухты, бродили по нему, или по траве, разминали косточки, или просто лежали. А как время проходило отведённое – возвращались назад, на свою лодью, помня, что прочие совей очереди ждут. А дружинники, да народ, что покрепче, делом заняты – вновь корабли осматривают, да латают, воду таскают. Чай, конец Оловянных остров. Теперь до Земли Кипящей воды пресной водицы не испить будет… А до неё плыть да плыть…

- Люди!

Донёсся со скалы крик дозорного. Мгновенно дружинники оставили все прочие дела, карабкаются на верх по тропам и верёвкам, заранее сброшенным. До двух десятков Крут успел досчитать, а уже три сотни воинов в полной броне и с оружием стену выстроили строя боевого по краю залива, и с остальных лодий им подкрепление идёт, торопится. Поднялся воевода нехотя – уж как не хочется кровь братскую проливать, да придётся, видимо… Ухватился за трос, рванул могучее тело вверх… Выбрался – стоит дружина верная, к бою готовая, словно и не было вчера сражения. Отдохнули за ночь всё-же люди. Так что вряд ли пиктам удастся победу одержать… На глянул озадаченно на приближающихся от леса людей и сбил шелом на затылок – не видать среди тёмных одежд белых одеяний друидов. Простые люди идут. Не жрецы. И ветвью мира машут, кричат чего то. Велел пока воевода стрелы не пускать. Да и пиктов тех едва с полсотни наберётся. В мгновение ока вырубят их закованные с ног до головы в сталь воины, если что. Подошли ближе. Остановились. Потом вытолкнули из своих рядов старика.  Тот ветку взял, машет, идёт, кричит: Мир! Мир! Ну, раз такое дело – пока не тронем. Пропустили его воины к воеводе. Склонил старик голову в поклоне низком, а потом заговорил на славянском языке. Пусть ломаном, но понятном. Беда у них великая. Страшная. Тот монастырь, капище Триглавого, ромеи восстановили. И начали свирепствовать черноризцы пуще прежнего. Охотились на людей с собаками громадными, словно на зверей, жгли дома с обитателями вместе, казнили всех, кто не осенял себя знаком Черного Бога лютой смертью. Отбирали детей, увозили их неведомо куда, и никто больше их не видывал. Угоняли и девушек и женщин молодых на потеху легионам, в Лютеции стоящим. Тех, кто посильнее, рабами делали, клеймом раскалённым жгли, отрезали уши, заковывали в цепи навечно. Обезлюдел край. Почти вымер. Вот они, почитай, последние оставшиеся свободными.

- А друиды где?

Зада вопрос Крут, ожидая ответа. И старик не стал правду утаивать – ушли они. Неведомо куда. Бросили народ свой в беде… Скрипнул зубами воевода, прикрыл глаза, желая видеть, лжёт ему старец, иль нет… Не лгал. Чистую правду поведал старик.  Задумался лишь на миг воевода. Спросил старца:

- Допустим, поможем мы вам. Сожжём поганое место. Черноризцев на деревьях развесим, да храм их спалим. Поможет ли? Ил Лютеции легионы придут, и тогда уж не успокоятся ромеи, пока всех вас не добьют.

- Знаем мы это. И просимся после того, как освободите вы наших братьев и сестёр, с вами пойти. Будем вам верными друзьями до скончания веков. Клятву крови готовы принести.