– Это не слуга, – ответил Грегуар. – Это Мани. Он свободный человек и добровольно сопровождает меня. Но в одном вы правы: он здорово проучил этих наглых задир.

Шевалье посмотрел на оружие, с которым ловко управлялся Жан-Франсуа.

– Хорошее оружие, не правда ли? – улыбнулся граф. – Усовершенствованная модель «шарльвилля» Королевской мануфактуры, которую оружейник специально изготовил для меня. Обратите внимание на развернутый замок под стволом.

Он явно гордился своим оружием, которое вполне этого заслуживало, и стал объяснять действие замка и принцип стрельбы. Жан-Франсуа подробно рассказал, что порох взрывается от искры, исходящей от кремня, как только она попадает на полку замка, а его крышка отталкивается держателем кремня, «петушиным клювом».

На самом деле ни Грегуар, ни тем более Тома и остальные никогда не видели такого оружия, оснащенного развернутым замком, который, как разъяснил его владелец, обеспечивает лучшую сохранность пороха и защищает глаза стрелка при выстреле. Шевалье не часто видел пули такого калибра и формы, как та, которую Жан-Франсуа извлек из сумочки, висящей у него на плече, и с удовольствием продемонстрировал окружающим, прежде чем зарядить ее в пистолет, предварительно набив его порохом из бумажного патрона.

– Вы боитесь оборотней? – спросил Грегуар.

– Не особо, но мне больше нравится пользоваться серебряными пулями, да и к пистолету они подходят лучше. Я люблю ставить подпись под каждым своим выстрелом, в душе я охотник. Правда, эта страсть уже принесла мне много неприятностей.

– Но скажите, что с вами случилось?

– А вам обо мне еще не рассказывали?

Жан-Франсуа посмотрел на него лукаво, даже с некоторой хитрецой, но при этом сохранил на лице суровое выражение, и потому понять причину его веселья было трудно.

– А должны были рассказать? – спросил Грегуар.

И Тома д'Апше вдруг почувствовал вину, понимая, что ему следовало заранее объяснить шевалье, но он, как всегда, вечно все забывает, и в этом заключается его главное несчастье.

– Ну зачем же говорить о неприятностях? – сквозь зубы выдохнул Жан-Франсуа. И, закрепив положение «петушиного клюва» своего усовершенствованного «шарльвилля», он поднял глаза на Грегуара. – Чтобы рассчитывать на серьезную добычу, мне, как охотнику, понадобится еще одна серебряная пуля, и я уже записал ее в свои расходы. И что бы там ни говорили священники, наши или прочие, я являюсь живым доказательством того, что гангрена молитвами не лечится.

– В лесах Новой Франции я видел мужчину, который дрался с медведем гризли. И его… как вас…

– Не как меня, – перебил его молодой граф. – Я сражался со львом.

– Со львом? – прошептал Тома.

– Два года в Королевских морских силах. Вы не были в Африке, шевалье?

– Еще нет. Я мечтаю туда отправиться, и граф де Буффон не возражает. В течение шести месяцев я убеждаю короля профинансировать мое плавание…

– А вместо этого он отправляет вас в Жеводан? Боже праведный, вы, наверное, находитесь в опале! Эта страна такая скучная по сравнению с Кафрерией!

– Наша страна скучная? Вы находите? То есть ваше сердце осталось в Африке?

Жан-Франсуа вспыхнул и, не удержавшись, улыбнулся. Правда, на этот раз его улыбка наверняка была настоящей.

– Нет, Фронсак. В Африке осталась только моя рука. А что касается моего сердца, то оно никогда не покидало Жеводана и здесь останется до самой моей смерти.

Грегуар кивнул.

– Я понимаю вас, – со всей серьезностью произнес он. – Видите ли, после лесов Америки я все равно не могу назвать наши лысые горы скучными. Я бы сказал, что они… более спокойные, что ли… Если, конечно, можно так выразиться.

Он постепенно повышал голос и не заметил, как в конце концов перешел на крик, чем привлек внимание людей, находящихся от них в двадцати шагах.

– Спокойные… – задумчиво повторил Жан-Франсуа де Моранжьяс, качая головой.

Вертя в руках пистолет, он широким шагом направился в сторону нового скопления людей, и Грегуар поспешил присоединиться к нему, а Тома д'Апше и Мани, не сговариваясь, последовали за ними, оставаясь на некотором расстоянии от графа и шевалье.

На этот раз это была не драка. Болтушка, хрипя и закатив глаза, билась в судорогах на руках своего отца, который пытался приподнять ее. Окруженный толпой зевак, которые и пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, а лишь вытаращили глаза, в которых читались слова «дьявол», «одержимая», «ведьма», он растерянно смотрел по сторонам.

Лицо мужчины исказилось от ужаса, когда толпа расступилась, пропуская вперед человека с пистолетом з руке и шевалье, который что-то доставал из своей сумки. На грязном, измученном, заросшем всклокоченной бородой лице мужчины отразилось отчаяние.

– Она больна! – прохрипел он. – Она не одержима! Больна, вы слышите?

– Он прав: эта девушка больна. Расступитесь, – приказал Грегуар.

Ему беспрекословно подчинились.

Вручив свою картонную папку и сумку Тома, Грегуар молча склонился над девушкой, дергающейся в объятиях отца. Болтушка извивалась и стонала, как те бойцы-задиры, которых проучил Мани. К ее искаженному судорогой лицу прилипли спутанные волосы, и на нем страшно выделялись белки закатившихся глаз и широко растянутый рот, издающий невыносимые хрипы, стоны и рычание.

– Шастель, – сказал Грегуар. – Я вспомнил твое имя. Мы с тобой уже встречались.

– Я помню, шевалье, – пробормотал мужчина. – И хотя вы мне не говорили, как вас зовут, я все равно знаю ваше имя. Это она, моя дочь, во всем виновата… И так всегда. Я знаю, все дело в ней. Она дурная, но она такая, какая есть. Я хотел, чтобы она попросила у вас прощения. У вас, и у всех этих благородных людей, и у мсье маркиза. Я хотел… Но когда я стал ей это объяснять, у нее случился приступ… Это болезнь, она больна!

Пока мужчина, волнуясь, объяснял, что произошло с его дочерью, Грегуар убрал волосы с лица девушки, маленькой шерстяной тряпочкой, которую достал из рукава, вытер грязь и пену на ее губах и подбородке и сказал:

– Все в порядке, успокойтесь.

Он протянул руку к мужчине, и не успел тот понять, что именно от него хотят, вытащил у того из-за пояса нож с деревянной рукояткой. На какое-то мгновение Шастель застыл в изумлении.

– Она не… – пробормотал он.

– Я знаю, – ответил Грегуар и втиснул рукоятку ножа между зубами девушки. – Следите, чтобы ваша дочь не проглотила язык, а то она задохнется.

Он поднялся. После того как шевалье проделал эту простую операцию, Болтушка еще несколько раз судорожно дернулась, а затем успокоилась: ее конвульсии прекратились. В глазах девушки снова появился блеск.

Шастель взял ее на руки, словно маленького ребенка, очень заботливо и осторожно. Поднявшись, он понес дочь прочь от толпы. Одна ее рука безжизненно висела, болтаясь из стороны в сторону, но потом, когда они проходили через лагерь, мимо солдат, крестьян и «ополченцев», а также рекрутов, которые пришли сюда охотиться на Зверя, девушка подняла руку и положила отцу на плечо. Люди расступались, давая проход Шастелю, несущему на руках несчастную дочь, а некоторые просто наблюдали за ними издали.

Тома отдал Грегуару его сумку и папку с рисунками.

Жан-Франсуа де Моранжьяс, одетый во все черное, прижимая к груди пистолет, пробормотал:

– Шевалье, конечно, помимо всего прочего, является капитаном. Натуралистом, художником, философом… и врачом.

– И врачом, – подтвердил Грегуар.

– Говорят, сегодняшний день принесет нам много новых впечатлений.

– Да, говорят.

Жан-Франсуа отошел к палатке. Трое мужчин: Грегуар, Тома и Мани – проводили его взглядом, пока он не скрылся за натянутой тканью, где остальные члены командования, окруженные драгунами в зеленой униформе, заканчивали обсуждение.

– Ну что ж, – вздохнул Грегуар, – не присоединиться ли нам к доблестным охотникам?

– Ты мне должен один луидор, шевалье, – напомнил Тома, желая разрядить обстановку. – Она так и не приехала.