Грегуар пришпорил лошадь и, не отдавая себе отчета, гнал ее вперед, за Марианной. Он ловил себя на мысли, что испытывает прилив огромной, нескончаемой радости, когда видит перед собой эту девушку, легкую и стройную, грациозно и в то же время уверенно сидевшую на коне. Казалось, будто наездница вросла в седло, и теперь уже не она управляла лошадью, требуя от нее беспрекословного послушания, а их движением руководил кто-то другой, оберегая их от непредвиденной опасности.

Внезапно очарование представшей перед глазами картины исчезло – или, может быть, продолжилось, но только уже в новой форме и цвете. Это произошло настолько резко, что Грегуар, ошеломленный неожиданной переменой, как будто упал с небес на землю от сильного удара.

Ничто не предвещало – по крайней мере, на первый взгляд – такой разительной смены обстановки. Он скакал вслед за Марианной по пологому склону, покрытому сухой травой, путаясь ногами в голых ветках, а девушка все неслась вперед по неведомым тропинкам, о существовании которых знала только она, хотя, возможно, этот путь ей подсказывала интуиция. Когда же всадница остановилась, Грегуар едва не онемел, потрясенный увиденным.

Заросли деревьев расступились, и их взору предстала поляна, освещенная голубоватым сиянием, проникавшим сюда сквозь дыру в скоплении верхушек деревьев. Казалось, будто с неба на это Богом забытое место пролился необычный дождь и сделал землю бесплодной. Пустое место заросло вереском, ежевикой, дикой малиной да еще крапивой, выпустившей свои колючие листья, которые доставали людям почти до пояса.

А в центре этой поляны находилась сводчатая церковь, вернее, ее руины: серые и розовые камни, поросшие мхом и оплетенные плющом. Разрушенные стены бывшего храма, увенчанные молодой зеленой порослью, смотрели в небо, как сломанные зубы в щербатом рту. Кровля была разбита, но колокольня, как ни странно, до сих пор стояла прочно. По растрескавшимся стенам, по выцветшим и слегка обвалившимся витражам, увитым цепким плющом, блуждали, преломляясь в осколках стекла, отраженные лучи солнца. И Марианна, довольная тем, что привела их сюда, на эти живописные древние развалины, сияющая и раскрасневшаяся от скачки, позволила своей лошади нетерпеливо гарцевать и фыркать. А над ней, не издав ни единого крика и только хлопая крыльями, летали черные птицы, которые внезапно появились среди камней этого полуразрушенного строения.

Когда Грегуар и Мани подъехали к девушке, она стояла с восторженной улыбкой на губах и смотрела на шумную стаю потревоженных грачей. Но по мере того как дыхание Марианны выравнивалось, ее улыбка медленно таяла, а выражение лица становилось серьезным. Проследив взглядом за индейцем, она увидела, что он направил свою лошадь к обветшалому входу в церковь. Мани остановился перед узкими ступеньками, заросшими крапивой и ежевикой. Когда он прислушался, его покрытое капельками пота смуглое лицо скривилось, словно от боли. Напрягшись, могиканин, казалось, впитывал в себя не только звуки лесных обитателей, но и шепот молчаливых камней.

Вдалеке сердито закричала сойка.

Грегуар подъехал к Мани и встал рядом. В его глазах отразилась такая же глубокая печаль, которая металась между неприятием и сочувствием…

– Мани…

Индеец прошептал несколько слов на своем языке и тяжело, прерывисто вздохнул.

– Мани… – повторил Грегуар, и на этот раз в его тоне послышались нотки упрека.

– Что он говорит? – поинтересовалась Марианна.

Она успела отдышаться, и теперь ее грудь плавно поднималась и опускалась. Немигающий взгляд Мани был настолько мрачным, что ей показалось, будто он притронулся к ней и она ощутила это прикосновение. Девушка немного попятилась, прикусила губу и побледнела.

– Мани, – снова позвал Грегуар.

– Много людей… – очень чисто проговорил Мани по-французски, тщательно подбирая слова. – Здесь погибло много людей.

Марианна растянула дрожащие губы в вымученной улыбке.

– Боже мой… Как ты… Откуда вы это знаете?

Индеец покачал головой и убрал пальцем тонкую прядь волос, упавшую ему на лоб. Казалось, этот жест должен был что-то обозначать, но смысл его был непонятен ни для шевалье, ни для Марианны. Затем он легонько потянул поводья, пустил свою лошадь медленным шагом и вновь прислушался. Внимательно поглядывая из-под полуопущенных век, Мани прошелся вдоль разрушенной стены, направляя свою лошадь как можно ближе к ней.

– Не тревожьтесь, – успокоил Грегуар девушку, взгляд которой был прикован к индейцу. – Мани немного…

– Ясновидящий? Он прав: здесь погибло много людей. На этом месте был храм тамплиеров. И когда его подожгли, более тридцати еретиков заживо погибли в огне… Но как он об этом узнал?…

– Мани умеет наблюдать, – коротко ответил Грегуар.

Он показал ей в зарослях плюща, на одной из обгорелых полуразрушенных колонн, остатки обугленного креста.

– Ох, – выдохнула Марианна.

Ее щеки вновь порозовели, а на губах заиграла улыбка. Пришпорив коня, она направила его в противоположную сторону от Мани, к продуваемому ветром проходу, и оказалась у обрушившихся стен, где вместо крыши остались одни только покосившиеся балки. Грегуар последовал за ней.

Отсюда, из этих руин, лес выглядел еще зеленее, и его живое дыхание стало более плотным, как будто солнце внезапно решило еще ярче осветить печальное пепелище. Марианна отстегнула ремешок, на котором крепилось ружье, и спустилась на землю. Ее юбки путались в траве, но она не особо заботилась о том, что может испачкаться в груде камней и зарослях сорных трав. Вынув оружие из чехла, девушка кивком головы пригласила Грегуара сойти со своей лошади и присоединиться к ней. Он последовал ее примеру и спросил:

– Зачем вы нас сюда привели?

Проходя меж камней, переступая через заросли крапивы, она пожала плечами.

– Я вас сюда привела, шевалье де Фронсак? Ну же! Это место нашей засады, куда мы и должны были подъехать, и ничего больше, – заявила Марианна. – Если, конечно, верить картам, которые показывал маркиз д'Апше.

Мани, объехав вокруг руин сожженного храма, очутился возле отверстия в стене. Он замер и знаком попросил Грегуара подать ему поводья лошадей. Когда шевалье снова посмотрел на Марианну, та держала ружье в руках и с решительным выражением на лице вглядывалась в развалины и проемы обвалившихся стен. Освещенная странным сиянием солнечных лучей, преломленных в чудом сохранившихся витражах и розетках, девушка задумчиво произнесла, обращаясь не то к нему, не то к себе самой, не то к лесу, с которым она заранее сговорилась:

– Я была совсем маленькой девочкой, когда приходила играть сюда вместе с братом.

Она выразительно посмотрела на Грегуара.

– И вы не боялись?

– С моим братом, – сказала она с расстановкой, подчеркивая каждое слово, – нет. Он говорил мне, что защитит меня от призраков…

Казалось, это длилось целую вечность. Они пробежали не один десяток лье, продираясь сквозь кустарники и заросли вереска, спускаясь по склонам, покрытым булыжниками, которые больно ранили лапы, перепрыгивая через расщелины, и слились в один поток с теми, кто пришел с гор и предгорья. Со всех сторон на них накатывалась волна одного и того же ужаса. Подхлестываемые стелющимися по земле криками, когда казалось, будто в этот день все люди вышли из своих логов, сделанных из камня и огня, волки летели вперед сломя голову. Подгоняемые упругими потоками ветра, они мчались изо всех сил, сбивая подушечки на лапах, превозмогая боль во всем теле и не замечая более никаких пометок на земле. Их преследовал огонь, он настигал их и пожирал, а затем вдруг разгорелся еще ярче, ослепив своим белым сиянием и испепелив землю и деревья. А потом грянул гром и разорвал тучи в клочья; небо извергло из себя сталь, и выстрелы, и языки пламени, и зловонное дыхание…

Вперед…

Только вперед – мимо тех, кто падал вниз, истекая кровью и исходя криками ужаса; мимо тех, кто был пронзен пулями, изрубившими их плоть и искрошившими кости. Вперед – сквозь душераздирающие вопли людей и лай собак, кувыркаясь и падая на бегу, подставляя себя ружейным выстрелам, покрываясь серыми разводами грязи, сквозь смрад и ужасные звуки этой резни.