Моя комната
Закоулок паутинный.
Многощелистый чулан
В наказанье за гордыню
Мне жильем отныне дан.
В дни былые кухней был он:
Черной пастью смотрит печь —
Всё собой заполонила,
Негде стать и негде лечь.
Сиротливо прислоненный
Стол трехногий у окна,
От работы отлученный.
А в окно ему видна
Дверь открытая сарая,
Куры, тряпки и навоз.
И ворон зловещих стая
В кружевных сетях берез.
«Как страшно жить в семи слоях…»
Как страшно жить в семи слоях.
В одном — мести дорожный прах
Чужой обглоданной метлой,
Забывши род высокий свой.
В другом — капризных бесенят
Кормить, как грач своих грачат.
А в третьем — их, как комаров,
Давить, распухнув от грехов.
В четвертом — плакать и молчать,
Без пробужденья в пятом спать,
В шестом — разъ яренным костром
Сжигать, пылая, день за днем.
В седьмом же — арфе Серафима
Внимать в печали негасимой.
«В какой ореховой скорлупке…»
В какой ореховой скорлупке
Неоснащенной, зыбкой, хрупкой,
По океану бурных вод
Двойник мой дерзостно плывет.
И, может быть, лишь потому
Не страшно плаванье ему,
Что лилипутский этот путь
Стихиям трудно захлестнуть,
Что гребень вынесет волны
Его всегда из глубины,
Что лишь на миг ему дана
И высота, и глубина.
«Уснуть бы. Так уснуть глубоко…»
Уснуть бы. Так уснуть глубоко,
Как не умеет спать живой.
И позабыть недуг жестокий,
И обрести покой.
Покой ли? Может быть, тревогу,
Какой не знают на земле,
Несет нам поворот дороги
К загробной черной мгле.
В той черной мгле какие тени,
Какие духи окружат
Меня в могильном сновиденьи,
Где мне приснится, верно, ад.
Приснится ль? Ну, а если явью
И без возврата, навсегда,
Тебя там встретит, раб лукавый,
Гееннская сковорода?
«Я не рыцарь, я не пахарь…»
Я не рыцарь, я не пахарь,
Нет меча и плуга нет
У меня. Я только знахарь
И кочующий поэт.
В тайники судеб прозренья
Дар таинственный мне дан,
И недугов исцеленье,
И елей для сердца ран.
Но я плохо трав искала,
Но разлит святой елей,
И когда мне жить сначала
Вновь придется меж людей —
Я даю обетованье
Разыскать им трав таких,
Чтобы с радостью страданье,
Как во мне, слилось и в них.
«Могучий гуд аэроплана…»
Могучий гуд аэроплана
И к утрени печальный звон —
Аккорд томительный и странный
Смутил предутренний мой сон.
В тысячелетнем ритуале
Там будут Бога прославлять,
А здесь, в дерзаньи небывалом,
В пустые небеса нырять.
Но ты не в церкви, у обедни.
Тебя не ждет аэроплан.
Куда же ты свой путь последний,
В какой направишь океан?
«От каждого есть яда…»
От каждого есть яда
Противоядья дар.
От вражеского взгляда
Есть камень безоар.
В беде опустишь руки —
Есть одолень-трава,
В печали и в разлуке
Поможет кукельван.
Но если яд всечасно
Твоя рождает кровь,
Помочь тебе не властны
Ни травы, ни любовь.
«Привыкает без руки…»
Привыкает без руки
Нищий воин жить.
Привыкает в рудники
Каторжник ходить.
Привыкает и слепой
Солнца не видать.
Хочешь — плачь, а хочешь — пой —
Надо привыкать.
«Раны заживают…»
Раны заживают.
Полно горевать.
Пластырь помогает,
Теплая кровать,
У кого есть грелка,
Тем еще теплей.
Грелка не безделка…
Осторожней лей…
Пробка протекает,
Что еще сказать?
Раны заживают.
Полно горевать.