– Что еще? – вежливо осведомляется Шурка.

– Думаю, трахнуть тебя что ли...

– Не надо. У меня месячные, – находится Шурка.

– Ну, тогда хоть отсоси. Или зубы болят? – скалится Шнур.

– Болят.

Он молчит. Смотрит на нее. И чем дольше смотрит, тем тяжелее становится его дыхание.

– Ко мне сейчас подруга придет. Ты, это, давай на выход, – намекает Шурка.

– Пусть приходит – вместе развлечемся!

Шурка замолкает.

– Девочка моя, – вздыхает вдруг Шнур. – Чего ты так выеживаешься? Ты же – блядь, шалава, как все остальные. Что ты такое о себе думаешь? Что писаная раскрасавица? Да будешь подыхать на вокзале и сосать за полкопейки. Еще и не даст никто, слышишь? Я тебя к греку пристроил, я. И так ты мне отплатила! Не знаешь, с кем связалась, моя хорошая. Да завтра твои кости звери в зоопарке съедят и мне спасибо скажут. А от твоего  грека мокрого места не останется. Кто он тут такой? Кому он нужен? Тут я хозяин. Я решаю, кому тут жить и сколько кому платить за то, что он коптит мне воздух.

Шурка кивает. 

– Верю.

– Ну? – спрашивает Шнур, расстегивая ремень на брюках.

– У меня стоматит. Чесаться будет.

– Ничего, почешу.

– Да пошел ты! Пошел ты в жопу! – взрывается Шурка. – Говорю, не могу, значит, не могу. Мало тебе шлюх что ли?

Он поднимается и идет к ней.

– Шлюх много не бывает.

И в тот же миг Шурка оказывается в его лапах. Чувствует его цепкую хватку и леденеет от его пальцев. Шнур стаскивает с нее брюки, прижав ее спиной к стене, когда раздается стук в дверь.

– Эй, Шнур? Эй, Шнур, ты там?

Скорее всего, поднялся кто-то из охраны. Шнур в расстегнутых штанах распахивает дверь.

– Какого дьявола?!

– Малой звонил. Выловил-таки Буланова. Тебя ждут.

– Пусть ждут!

Шнур оборачивается к Шурке. Она, успев вооружиться кухонным ножом, ожидает только его первого шага.

– За что же ты меня так не любишь, моя девочка? – смеется Шнур.

Он одним прыжком оказывается рядом, стискивает ее запястье, и нож вываливается из разжатых пальцев. Шнур обхватывает ее губы удушающим пылесосным поцелуем – и отпускает ее. Застегивает ремень. Шурка, силясь совладать со свистящим дыханием, смотрит парализованно.

– Весело с тобой, аж встал, – говорит Шнур. – Да некогда сейчас. Надо одного козла распросить подробно. Я вернусь потом. Ты пока подмойся и зубы подлечи. И попку смажь вазелином. И уши закапай. Я скоро приеду.

Шурка падает на пол, словно пристреленная звуком хлопнувшей двери.  Потом хватает вещи, кое-как одевается и едет к Вангелису.

– Давай пойдем куда-то... Где много людей, – просит слезно.

– Ты же не любишь, когда шумно, – недоумевает тот.

Шурка ничего не может объяснить. Пьет в ночном клубе мартини и думает, куда пойдет потом. К греку – бесполезно: Шнур и его может стереть в порошок. Ничего не бойся!

Жеке сорок шесть лет, рост – сто семьдесят два сантиметра, вес – сто два килограмма, размер ноги – тридцать девятый, и со стороны он похож на упитанного Винни Пуха, дожившего до среднего возраста с опилками в голове. В молодости был Жека симпатичным взрывным парнем, а потом – облинял, лицо потемнело, голова полысела, и живот стал тянуть к земле.

Когда она ушла, Жека сразу понял, что жизнь кончилась. Раньше от него никогда не уходили женщины, и все дорожные шлюхи вешались на него гроздьями. Но она сказала: прощай! Первая женщина, которая его бросила... Первая, которую он любил с такой страстью.

Если бы что-то не ладилось, если бы она жаловалась, пилила его или пыталась надавить в чем-то, это было бы объяснимо. Но все было хорошо, она говорила, что любит его, а потом встретила какого-то недомерка и в один миг все оборвала. Что она с ним сделала? Отняла все. Убила его.

Ни жена, ни дети, ни новый дом не заменят ее. Это совсем другое. Это вообще параллельный мир. Так Жека чувствует, хотя и не может этого выразить словами. Только не бреется и зубы не чистит. Пил бы – да в завязке. Только курит без продыху. Как он ее любит!.. И как ему больно!.. Убил бы ее – только бы никому не досталась, чтобы никто не прикасался к ней, не играл с его игрушкой так, как играл с ней он.

Жеке не сидится дома и в кабаках ему тошно. По инерции он идет на квартиру Шнура и падает на диван. Вот здесь лежала она... Его девочка... Его Шурочка... Сердце Жеки обливается закипающей от отчаянного бессилия кровью, и душа рвется на части. Он гладит руками одеяло, которым она укрывалась, прижимаясь к нему...

Неожиданно является Шнур, чтобы забрать ключи.

– Дрочишь тут, Жека, что ли? Матрац, матрац, дай еще раз? 

Жека отдает ему ключи и отворачивается.

– Убиваешься? – скалится Шнур.

– Не ожидал я, что она меня так кинет...

Жека садится на диван и обхватывает голову руками. Шнур смотрит удивленно.

– Из ума выжил? По каждой шлюхе будешь поминки справлять?

Жека вскакивает.

– Она не шлюха! Она чистая девочка! Замуж хотела – вот и бросила меня...

– Куда? Замуж? Бабла она хотела – и ничего больше. Спуталась с этим греком – он ей башляет. Тут просто все, Жека.

– С каким греком? – глаза у Жеки округляются.

– С тем, к которому я ее приставил. Еще и меня прокинуть хотела – мол, он не повелся. А сама с ним по ресторанам вышивает, твоя девочка, – Шнур ухмыляется. – Ну, я объяснил ей, что нельзя меня обманывать. Нехорошо это. Сегодня – некогда мне этим заняться, устал. А на днях – я ей растолкую, что за такие фокусы обычно по кругу пускают.

– Он же старый мужик, – не может понять Жека. – И женатый. Грек вонючий.

– Бабло не воняет, слышал? С тобой она чего ради зависала? Ради любви? Она – проститутка, Жека. А ты – старый болван.

     Шнур равнодушно пожимает плечами.

– Сидишь тут теперь, сопли жуешь...

– Я ее убью!

– Убей, – разрешает Шнур. – Только грека не трогай – с него навар хороший будет. Так вот.

Жека снова садится за руль. Снег бьет в лобовое стекло. Мыслям в голове зябко. Сплошная бесприютность. И холод собачий.

Что теперь делать? Выходит, что сам Жека и виноват: не давал ей денег, не купил ей квартиру. Правда, с деньгами сейчас туго... Но чтобы вот так – безо всякого сердца. Взять и уйти...

Убить ее – убить! Или поговорить хотя бы... Жека звонит Берте, и та отвечает сухо:

– Евгений, не морочьте мне голову. Я не знаю, где вам ее искать.

Около получаса Жека думает, кто такой Евгений. Как-то непривычно звучит его паспортное имя. Все говорят – Жека. Девчонки в дороге просятся в машину:

– Жека, подкинь...

Жена дома вздыхает, глядя на него:

– Что, Жека, опять неприятности?

Да, сплошные неприятности. Где ее искать в городе? Жека снова набирает Берту.

– А, это... не знаешь, где живет?

– Она просила вас ее не беспокоить, – отрезает Берта.

– Понятно...

Что тут скажешь? Понятно... Изменила ему – растоптала его сердце. Действительно выходит, что проститутка. Только не встречал он таких раньше. Или, правда, моложе был – не так чувствовал.

Снег заносит машину. Залепляет стекла. И Жеке кажется, что он умер, а над его могилой растут сугробы.

Жеку всегда любили женщины. Для этого ему не нужно было пользоваться ни интеллектом, ни духами. Вот таким, каким он был, его принимали с распростертыми объятиями. Многие его приятельницы, которые работали только с иностранцами, точнее «под иностранцами», часто звали его просто для того, чтобы вспомнить «русский секс», накрывали ему стол и угощали водкой. Проституток он никогда не любил, это правда. Врожденная брезгливость отталкивала его от женщин подобного рода. Может, Жека всегда чувствовал, что одна из них разобьет ему сердце – самым гадким образом: уйдет к другому.

С другой стороны, разве проститутки уходят «к другому»? Это же их работа, их ритм, их жизнь. И Жека вдруг понимает, что она могла и не уходить от него, и не говорить ему об этом греке, все равно Жека ночует дома, а она – сама по себе. И даже лучше было бы, если бы она ничего ему не сказала. Они продолжали бы встречаться. И Жека продолжал бы ее любить...