НА ПОГРЕБЕНИЕ ГЕРЦОГИНИ ЛЕРМСКОЙ
Вчера богиня, ныне прах земной,
там блещущий алтарь, здесь погребенье.
И царственной орлицы оперенье —
всего лишь перья, согласись со мной.
Останки, скованные тишиной,
когда б не фимиама воскуренье,
нам рассказали бы о смертном тлене,—
о разум, створы мрамора открой!
Там Феникс (не Аравии далекой,
а Лермы) — червь среди золы жестокой —
взывает к нам из смертного яшлья.
И если тонут корабли большие,
что делать лодкам в роковой стихии?
Спешить к земле, ведь человек — земля.
* * *
Вальядолид. Застава. Суматоха!
К досмотру все: от шляпы до штиблет.
Ту опись я храню, как амулет:
от дона Дьего снова жду подвоха.
Поосмотревшись, не сдержал я вздоха:
придворных — тьма. Двора же нет как нет.
Обедня бедным — завтрак и обед.
Аскетом стал последний выпивоха.
Нашел я тут любезности в загоне;
любовь без веры и без дураков:
ее залогом — звонкая монета…
Чего здесь нет, в испанском Вавилоне,
где как в аптеке — пропасть ярлыков
и этикеток, но не этикета!
ПОСЛАНИЕ ЛОПЕ ДЕ БЕГА
Брат Лопе, погоди писать коме…:
и так известно всем, какой ты вру…
Зачем берешь Евангелие в ру…?
Ведь ты же в этой книге ни бельме…
И вот тебе еще один нака…:
когда не хочешь выглядеть крети…,
«Анхелику» спали как ерети…,
и разорви в клочки свою «Арка…»
От «Драгонтеи» впору околе…
Добро еще, что мягкая бума…!
На четырех наречьях околе…
несешь ты, а тебе и горя ма…
Намедни, говорят, ты написа…
шестнадцать книг, одна другой скучне…
и озаглавил их «Иеруса…»
Назвал бы лучше честно: «Ахине…!»
* * *
В могилы сирые и в мавзолеи
вникай, мой взор, превозмогая страх —
туда, где времени секирный взмах
вмиг уравнял монарха и плебея.
Нарушь покой гробницы, не жалея
останки, догоревшие впотьмах;
они давно сотлели в стылый прах:
увы! бальзам — напрасная затея.
Обрушься в бездну, пламенем объят,
где стонут души в адской круговерти,
скрипят тиски и жертвы голосят;
проникни в пекло сквозь огонь и чад:
лишь в смерти избавление от смерти,
и только адом истребляют ад!
НАДПИСЬ НА МОГИЛУ ДОМЕНИКО ГРЕКО
Сей дивный — из порфира — гробовой
затвор сокрыл в суровом царстве теней
кисть нежную, от чьих прикосновений
холст наливался силою живой.
Сколь ни прославлен трубною Молвой,
а все ж достоин вящей славы гений,
чье имя блещет с мраморных ступеней.
Почти его и путь продолжи свой.
Почиет Грек. Он завещал Природе
искусство, а Искусству труд, Ириде
Палитру, тень Морфею, Фебу свет.
Сколь склеп ни мал, — рыданий многоводье
он пьет, даруя вечной панихиде
куренье древа савского в ответ.
* * *
Сеньора тетя! Мы стоим на страже
в Маморе. К счастью, я покуда цел.
Вчера, в тумане, видел сквозь прицел
рать мавров. Бьются против силы вражьей
кастильцы, андалузцы. Их плюмажи
дрожат вокруг. Они ведут обстрел —
затычками из фляжек. Каждый смел —
пьют залпом, не закусывая даже.
Один герой в бою кровавом слег —
и богатырским сном уснул. Бессменно
другой всю ночь точил кинжал и пику —
чтобы разделать утренний паек,
А что до крепости, она отменна —
у здешних вин. Мамора. Хуанико.
* * *
Доверив кудри ветру, у ствола
густого лавра Филис в дреме сладкой
на миг забылась; золотистой складкой
волна волос ей плечи оплела;
и алая гвоздика расцвела
в устах, сомкнув их тишиною краткой,
чьей свежести вкусить решил украдкой
сатир, обвивший плющ вокруг чела,
но не успел — нежданно появилась
пчела, и в нежный, пурпурный цветок
пронзительное жало погрузилось;
был посрамлен бесстыдный полубог:
прекрасная пастушка пробудилась
и он настичь ее уже не смог.
О СТАРЧЕСКОМ ИЗМОЖДЕНИИ, КОГДА БЛИЗИТСЯ КОНЕЦ, СТОЛЬ ВОЖДЕЛЕННЫЙ ДЛЯ КАТОЛИКА
На склоне жизни, Лидий, не забудь,
сколь грозно семилетий оскуденье,
когда любой неверный шаг — паденье,
любое из падений — в бездну путь.
Дряхлеет шаг? Зато яснее суть.
И все же, ощутив земли гуденье,
не верит дом, что пыль — предупрежденье
руин, в которых он готов уснуть.
Змея не только сбрасывает кожу,
но с кожей — оболочку лет, в отличье
от человека. Слеп его поход!
Блажен кто, тяжкую оставив ношу
на стылом камне, легкое обличье
небесному сапфиру отдает!