Места пустынные, где я так мирно жил,

Мой одинокий дом в тени высоких сосен,

Нас королевский двор уж год как разлучил,

Но к вам я возвращусь; двор для меня несносен.

Достоинство и честь встречают здесь враждой,

Здесь во дворцах живет невежество и чванство,

И стыдно мне, что я, усталый и седой,

Питал надежды здесь и верил в постоянство.

Смешной слепец, я мнил опору обрести

В краю, где все обман, где все ведут пути

К ловушке золотой, к великому паденью.

О сосны, я хочу увидеть вас опять

И под чудовищно прекрасной вашей сенью

Наперекор судьбе о смерти размышлять.

В сапожном деле отличиться

Пьер в годы юности сумел;

Хотя он прошлого стыдится,

Зато изрядно преуспел.

Теперь, торговец сапогами,

Завел он в парке у себя

Фонтаны, гроты, пруд с мостами —

Не хуже, чем у короля.

И, продолжая в том же роде,

Он приказал прорыть канал,

Чьей ширине и многоводью

Мог удивиться б кардинал.

Не ограниченный запретом,

Опустошить он мир готов,

Чтоб стол его зимой и летом

Был полон лакомых кусков.

И дом его похож на чудо,

В лепных узорах потолок,

Из золота его посуда,

Из серебра ночной горшок.

Что я глупец, мне ясно ныне;

Ведь сколько я потратил дней,

Чтобы устроить склад латыни

В несчастной голове моей!

Отец мой шел не в ногу с веком,

И, не предвидя мой провал,

Он к древним римлянам и грекам

Меня на выучку послал.

О Музы! Что мне делать с вами?

Простите, но пора кончать:

В наш век нельзя прожить стихами,

Уж лучше сапоги тачать.

Писатель редкий, ты бы мог

Обогатить свое семейство

Не хуже, чем любой налог

Обогащает казначейство.

Но только не в цене теперь

Стихи у нас: закрыта дверь

У власть имущих для поэта.

И вот я думаю подчас:

В наш век куда нас мчит Пегас?

Увы! К воротам лазарета.

Все то, что создано тобой,

Покрыто словно пеленою;

Твои творенья — мрак ночной,

Не озаряемый луною.

Мойдруг, гони ты эту тьму!

Ведь тут нужны жрецы и маги,

Чтоб объяснить нам, почему

И что доверил ты бумаге.

А если что-то утаить

Тебя преследует желанье,

Зачем так много говорить?

Куда верней хранить молчанье.

Когда на улице столкнется некто с вами

В разбитой обуви, с протертыми штанами,

Чьи брыжи и камзол не блещут чистотой,

Лицо болезненно, карман всегда пустой,—

Вы можете сказать о человеке этом:

Поэт он или тот, кто хочеть быть поэтом.

………………..

О Муза, расскажи об этих пилигримах,

О бастрюках своих, о стихотворцах мнимых,

Что, бормоча стихи, день целый месят грязь,

И на кого глядят прохожие, смеясь,

О тех, что норовят хлебнуть из вашей кружки

И, словно воробьи, рвут пищу друг у дружки.

Одеты кое-как, похожие на тень,

С глазами дикими, с мозгами набекрень,

Они подходят к вам и вместо «добрый вечер»,—

«Месье, я автор книг, — вам говорят при встрече, —

Их продают в Палэ. Для знающих людей

С вниманьем их читать — занятья нет милей».

Так, прицепившись к вам, они идут за вами,

Вгоняют вас в тоску, вас мучают стихами,

О славе речь ведут и о деньгах больших,

О том, что получить при жизни надо их,

Но что они живут в неблагодарном веке!

Таланта он не чтит в достойном человеке;

Что жил Ронсар не так, поскольку был богат,

И что король не прав, лишая их наград.

Затем, проникнув в дом, они без приглашенья

Садятся к вам за стол без всякого смущенья

И, рот набив едой, перестают болтать,

Хоть видно по глазам, как трудно им молчать.

В зубах поковыряв и пошептав молитву,

Они вас просят пить, с едой окончив битву,

И снова речь ведут: теперь в их болтовне

Все время слышится: «Что вы дадите мне?»

Такой рефрен всегда имеет их баллада.

Мне после этих встреч лекарство выпить надо:

Я болен, у меня кружится голова,

Весь искалеченный, я двигаюсь едва.

Один такой болтун — сердитый меланхолик.

Гримасничает он, как бы томясь от колик,

Потеет, кашляет, плюется — просто страх.

Так тонко речь ведет, что смысла нет в словах.

Другой — честолюбив, и за свои творенья

Принять высокий сан готов без промедленья;

Сонет обдумывая, видит пред собой

Аббатство, что ему назначено судьбой.

Кто так же, как и я, труды их в грош не ставит,

Тупица, неуч, лжец! Его сужденьем правит

Лишь зависть черная к достоинствам других,

Хотя молва давно талант признала их,

И только он один их умаляет славу;

В восторге дамы все, так им пришлись по нраву

Их дивные стихи, и даже по ночам

Они находятся у изголовья дам;

И в церковь их берут с собою не напрасно:

Стихи написаны божественно прекрасно.

О жителях небес тут, видно, речь идет:

Любой из них вино с богами рядом пьет,

Любой с Минервою знаком, он — светоч знанья,

И ждет от Франции почета и признанья.

Ронсар и те, о ком здесь умолчали мы!

Как можете терпеть вы, светлые умы,

Чтоб эта мошкара свое равняла пенье

С тем, что вы создали, и, словно в исступленье,

Пятнала царственные ваши имена?

Все вырождается в иные времена!

Бесстыдством окружен, чей разум, чье сознанье

Сумеет отличить невежество от знанья?

Подделку от того, что подлинно? Чей взгляд

Узрит любимца Муз, лишенного наград?

Зову в свидетели потомков! Ваше зренье

Сумеет разглядеть бессмертное творенье,

А справедливость, ум и вкус, присущий вам,

Откроют блеск его соседним племенам.

Вы твердо скажете, кто лебедь Аполлона,

А кто бессовестная дерзкая ворона,

В чьем наглом карканье нетрудно угадать

Желанье лаврами бессмертья обладать.