Гестос огляделся по сторонам и увидел Дисмаса. Тот лежал в дальнем углу, свернувшись калачиком на ворохе соломы, и шумно сопел. Гестоса невыносимо тошнило, у него болела голова и ломило все тело. Казалось, еще немного и содержимое его желудка окажется на каменном полу темницы. По онемевшим ногам и правой руке Гестос понял, что пролежал в неудобном положении очень долго. Он попытался встать на ноги, но сделать это не удалось. Гестос перевернулся на спину и, закрыв глаза, быстро провалился в сон.

Гестосу снился Иерусалим с его улицами и храмом. Он сам стоял на рыночной площади в белых одеждах и о чем-то громко рассказывал собравшимся вокруг людям. Некоторые из них улыбались и одобрительно кивали, другие – напротив, плевались и отворачивались, не желая слушать его речь. Из толпы выбежал босоногий мальчуган и, смеясь, кинул к ногам Гестоса пальмовую ветвь. Когда Гестос протянул к ней руку, чтобы поднять, то увидел, что вместо ветки на пыльной дороге лежит дохлая крыса. Неожиданно все люди, окружавшие Гестоса, начали превращаться в крыс. Через несколько секунд вся площадь была усеяна мохнатыми грызунами. Они пищали, шуршали и били по земле своими лысыми хвостами. Вдруг крысы одновременно уставились на Гестоса своими крохотными злобными глазками, а затем побежали к нему. От ужаса Гестос не мог пошевелиться, он стоял, как вкопанный, в ожидании ужасной смерти. Он почувствовал, как крысы кусают его ноги и шею, как один из грызунов залез к нему в рот и пытается протиснуться в горло.

Гестос проснулся в холодном поту. Задыхаясь и откашливаясь, он сел и облокотился спиной о каменную стену. Несколько минут Гестос просидел так, тяжело дыша, не в силах оправиться от увиденного во сне кошмара. Немного отдышавшись, он посмотрел в сторону, где лежал Дисмас. Тот по-прежнему безмятежно спал, громко посапывая.

В решетчатом оконце напротив Гестоса продолжала светить луна. Не в силах уснуть, он задумался о том, что когда-то выбрал на жизненном распутье не ту дорогу. Он вспомнил детство, отчий дом, где прожил, как теперь казалось, лучшие годы жизни, сад, в котором любил гулять, слушая чудные песни птиц. Каждый год, накануне праздника Песах, Гестос бегал по их большому дому и искал кусочки хлеба, припрятанные отцом, и за каждый найденный получал от него по монетке. Так отец с раннего детства приучал Гестоса зарабатывать самостоятельно. Вообще дни опресноков всегда проходили в их доме очень весело и шумно. После синагоги, собираясь на седер всей семьей за большим столом, они вместе читали молитвы и пели псалмы. В этот день в их дом всегда приходило много гостей. Каждый раз на праздник отец приглашал пятерых самых бедных соседей с их семьями. Стол был заставлен лучшей в доме посудой. В центре стояло большое серебряное блюдо, на котором в строгом порядке лежали маца, хрен, базилик, мелко натертая горькая трава и харосет – смесь из тертых яблок, фиников, орехов и вина. Все продукты ели тоже в строгом порядке. Харосет была очень похожа на глину, и Гестос с большой неохотой ел ее. Не любил он и зелень, которую, и без того горькую, непременно нужно было макать в соленую воду, от чего во рту появлялся неприятный горько-соленый вкус. И хотя на блюде непременно лежал большой кусок жареной баранины, вареные куриные яйца и овощи – есть их не разрешалось. Гестос никак не мог дождаться, когда принесут куриный суп с клецками и запеченное мясо. Однажды он попробовал стянуть со стола яйцо и получил от отца такой подзатыльник, что больше никогда в жизни не пытался этого повторить. Иногда отец наливал Гестосу вина, отчего тот вскоре засыпал, и отец уносил его из-за стола.

Гестос, а тогда еще Иоанн, родился в обеспеченной семье. Его отцом был крупный в Яффе торговец, которому принадлежало пять лавок и два больших пастбища, где он разрешал местным скотоводам пасти за деньги своих овец. Захария, так звали отца, был человеком добрым и справедливым. Не было дня, чтобы он не помог кому-нибудь из соседей. То заболел ребенок у бедняка Симона, то украли последнюю овцу у пастуха Иисуса. Всем им Захария помогал, ничего не требуя взамен, за это отца Гестоса очень уважали и гордились знакомством с ним. Хорошая репутация положительно сказывалась и на бизнесе, так что богател Захария стремительно. Когда Гестос подрос, и ему необходимо было получать образование, Захария нанял сыну лучших учителей, а потом и вовсе отправил учиться в Иерусалим. Захария надеялся, что Гестос, получив лучшее образование в Иудее, станет для него незаменимым помощником, а после его смерти продолжит вести дела самостоятельно. Но планам Захарии не суждено было сбыться. Покинув семью, Гестос не проявил должного усердия в изучении наук. Зато не на шутку увлекся азартными играми, сикерой¹ и распутными женщинами. Все деньги, что посылал ему отец на пропитание и оплату обучения, он тратил на проституток, пропивал или проигрывал в кости и карты. Разумеется, по истечении восьми лет, когда срок обучения подошел к концу, Гестос не посмел возвращаться домой. Поскольку денег отец больше не присылал, а отказаться от привычного образа жизни Гестос был уже не в силах, он решил выкручиваться самостоятельно. Будучи завсегдатаем практически всех злачных мест в Иерусалиме, Гестос обзавелся большим количеством знакомых. Заведения эти были скрыты от глаз правительства и непосвященных людей, а собирались там, в основном, мошенники и воры. С одним из таких, по прозвищу Дисмас, он очень сдружился. Решив, что устроиться на достойную работу в Иерусалиме вряд ли получится, Гестос предложил Дисмасу свою помощь в его ремесле.

Гестос вспомнил, как однажды, еще ребенком, родители впервые взяли его на праздник в Иерусалим. Тогда он был совсем маленьким и ничего толком не понимал, но все же был поражен красотой и величием этого города. Сейчас же он ненавидел Иерусалим, который в свое время отнял у него веру и честь, а очень скоро заберет и жизнь.

Вспоминая все это, Гестос не заметил, как пришел рассвет, и в маленькое решетчатое оконце ворвались первые солнечные лучи. Дисмас, сопящий всю ночь в углу камеры, потянулся, а затем резко вскочил со своей соломенной лежанки.

- О, бог, – запричитал он, – так значит, это был не сон? Неужели меня, действительно, поймали?

- Успокойся, – ответил Гестос. – Это не сон. Мы с тобой в тюрьме, друг.

Дисмас посмотрел на него бешеными глазами, а затем безвольно опустился на пол.

- Не может быть, – еле слышно пробормотал он. – Как же так вышло? Неужели Варавва обманул нас?

- Ни на секунду в этом не сомневаюсь. Чуяло мое сердце, не надо было доверять этому Варавве, он специально заманил нас в ловушку.

- Но зачем? Зачем Варавве подставлять нас, ведь мы ничего ему не сделали?

- Уверен, что он знал о засаде. Думаю, Варавва решил убить двух зайцев сразу. Он надеялся, что мы уберем пророка, а нас самих казнят за это.

Дисмас схватился за голову и молча просидел так несколько минут. Затем он зарычал, словно дикий зверь и, взявшись за ворот, порвал одежду на своей груди.

Все утро Гестос и Дисмас почти не разговаривали. В полдень пришли четверо солдат и, надев на них кандалы, отвели на допрос к прокуратору. Понтий Пилат сидел в центре широкого балкона с навесом на деревянном кресле, украшенном серебром и золотом. Слева от него располагался небольшой столик, за которым находился молодой худощавый мужчина, по всей видимости, секретарь, и что-то торопливо записывал.

Подведя заключенных к прокуратору, конвой отступил немного назад и встал по стойке смирно. Пилат презрительно посмотрел на приведенных арестантов и медленно, словно он делал это с большой неохотой, заговорил:

- Назовите свои имена.

- Мое имя Авраам, – ответил Гестос. – А моего товарища зовут Симон.

- Значит вы разбойники Авраам и Симон? – спросил прокуратор тоном, не требующим ответа. Так и запишем. – Он подал знак секретарю, чтобы тот занес это в протокол.

- Где живете и чем занимаетесь постоянно? – продолжил допрос Пилат.

- Мы лавочники из Яффы, – ответил Гестос. – Прибыли в Иерусалим на праздник Песах. Вчера произошло какое-то недоразумение. Нас, наверное, перепутали с какими-то разбойниками.