- Уверяю вас, – попытался успокоить его Адольф, – что жизнь в этой комнате немногим лучше вашего положения. Я совершенно не знаю, чем себя занять. Звонить мне некому, а книги, коими забит шкаф, невозможно прочитать, поскольку язык, на котором они написаны, абсолютно мне неизвестен. А между тем, их автором являюсь я сам.

- Так вы писатель? – спросил Пушкин и, пристально глядя на собеседника, зачем-то перевернул свой перстень камнем внутрь, а затем прикрыл его левой рукой. Александр Сергеевич сделал это с таким выражением лица, словно боялся, что Адольф может посягнуть на его украшение.

- Честно говоря, я уже и не помню, – ответил Адольф. – В памяти осталось только то, что я когда-то написал книгу с таким же точно названием, но вот о чем она, я совершенно позабыл.

- Вы знаете, когда я жил здесь до вас, в этом шкафу хранились переводы стихов некоего иностранного автора по имени Тимати. Не смотря на то, что текстов было очень мало, я не смог осилить и одного из них. Многих слов я никак не понимал, да, честно говоря, особо и не пытался вникнуть в смысл творчества этого, с позволения сказать, поэта. Булгарин по сравнению с ним, уверяю вас, показался бы мне в свое время истинным мастером стихосложения. Меня, признаться, едва не стошнило, когда я читал эту, простите, ерунду. Разве можно писать стихи, не имея к этому абсолютно никаких способностей?! – с негодованием воскликнул Пушкин. – Кстати, о стихах, – Александр Сергеевич вдруг преобразился, и взор его вновь стал ясным, – не хотели бы вы послушать мои сочинения? Так сказать, что-нибудь из последнего?

- С удовольствием, – ответил Адольф. Стихов он не любил, однако очень не хотел обижать своего нового знакомого.

Александр Сергеевич тяжело поднялся со стула и, облокотившись о трость, начал декламировать:

Невольник рамки золоченой,

Гонец судьбинушки скупой,

Забытый всеми, муж ученый,

Хотя еще совсем младой.

Он вечно бродит одинокий,

Несчастный призрачный фантом.

Что ищет он в краю далеком?

Что кинул он в краю родном?

В его душе – безумства фурий.

И с непокорной головой,

Он, словно море, просит бури,

Как будто в бурях есть покой.

- Или вот еще одно, буквально вчера сочинил:

Уж осень золотой листвою

Укрыла землю подо мной.

Что я на самом деле стою?

Чем вечный заслужил покой?

А Солнце светит из высока,

Не зная горести и бед,

Оно от бренности далеко –

За сотни миллионов лет.

Светило, молча улыбаясь,

Меня манит своей красой,

И я, глядя на Солнце, каюсь,

И оставляю мир пустой.

Светить всегда, светить везде,

В окно и из оконца.

Светить, не ведая страстей,

Вот лозунг мой и Солнца.

- Как вам?

- Я не знаток поэзии, но, по-моему, это великолепно, – ответил Адольф и покивал головой в знак того, что оценил творчество Александра Сергеевича крайне объективно.

- Я очень рад, что вам понравилось, – ответил Пушкин. – А между тем, мне пора. Был рад нашему знакомству.

- И я тоже, – ответил Адольф.

Неожиданно зазвонил телефон, и Адольф, извинившись, подошел к столу и снял трубку. В ней раздался уже знакомый женский голос:

- Вас вызывают на осмотр к доктору. Этаж «Трясина». Зайдете в дверь с табличкой «Доктор Паркинсон». И, пожалуйста, поторопитесь.

Гитлер стоял спиной к Пушкину, поэтому не заметил, как тот бесшумно влез обратно в картину и застыл в привычной позе. Когда Адольф повесил трубку и обернулся, поэта уже не было, лишь на постели остались следы от его обуви и пара желтых кленовых листьев.

Адольф спустился на лифте на указанный ему по телефону этаж. Искать дверь с табличкой «Доктор Паркинсон» долго не пришлось, она была первой по коридору. Зайдя внутрь, Адольф увидел пожилого человека в белом халате, который, сидя за столом, что-то внимательно разглядывал через микроскоп. Адольф вежливо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, но человек поднял вверх руку в знак того, что в данную минуту очень занят, и ему не следует мешать.

- Ложитесь на кушетку, – произнес доктор, не отрывая глаз от микроскопа. – Мне нужно взять соскоб с ваших глаз.

Адольф послушно лег. Вскоре к нему подошел человек в белом халате со скальпелем в руке. Адольф заметил, что руки у доктора сильно трясутся и непроизвольно зажмурился.

- Откройте пошире глаза, голубчик, иначе я не смогу взять необходимый анализ, – сказал доктор и, судя по его теплому дыханию, вплотную приблизился к лицу Адольфа.

- Поверьте, доктор, я бы с радостью это сделал, если бы не боялся лишиться единственных глаз, – ответил Адольф. – Меня, как бы это сказать, несколько смущает то, что у вас сильно трясутся руки.

- Прошу вас, не обращайте на них внимания, – попытался успокоить его Паркинсон. – Это последствия одной неизлечимой болезни, которую я приобрел год назад. Я очень аккуратно сделаю соскоб, вы практически ничего не почувствуете.

Эти слова нисколько не успокоили Адольфа, поэтому глаза он по-прежнему держал закрытыми.

- Молодой человек, советую вам самостоятельно сделать это, иначе мне придется вколоть вам снотворное, но в таком случае, я могу увлечься процессом и случайно удалить вам какой-нибудь жизненно важный орган. У меня, знаете ли, в последнее время часто стал проявляться маразм, поэтому я в любой момент могу выкинуть что-нибудь эдакое. Так что расслабьтесь и широко откройте глаза, если не хотите уйти отсюда без одной почки или легкого.

Решив, что во избежание нежелательных последствий для молодого и относительно здорового, пока, организма лучше все же послушаться доктора, Адольф открыл глаза и судорожно задержал дыхание.

- Ну, вот и хорошо, – сказал Паркинсон. – Сейчас будет немного неприятно, но терпимо.

Адольф почувствовал, как его глаза коснулось холодное лезвие скальпеля. Ощущение действительно было неприятным, но не болезненным.

- Вот и все. Не стоило так переживать. Сейчас посмотрим под микроскопом ваши анализы и назначим курс лечения.

Доктор подошел к столу и начал настраивать микроскоп. Адольф приподнялся на кушетке и стал наблюдать за манипуляциями Паркинсона. Несмотря на то, что руки доктора заметно тряслись, он действовал на редкость проворно. Быстро настроив микроскоп, Паркинсон сел за стол и, погрузившись в изучение анализов Адольфа, надолго завис в таком положении, время от времени отвисая, чтобы подкрутить колесико настройки резкости.

Пауза затянулась, и Адольф начал нервничать:

- Что со мной, доктор? Что-то не так?

- Да, – произнес Паркинсон, оторвав, наконец, от микроскопа покрасневшие глаза. – Случай тяжелый. Вам, голубчик, нужно срочно пройти курс процедур в нашем санатории «Гибельная яма», и еще, пожалуй, следует проколоть вам витаминчики. И не обращайте внимания на столь грозное название. Ничего страшного там с вами не случится, разве что переборщат с горячим воском, но это случается крайне редко. Сейчас я выпишу вам направление, и можете смело отправляться на лечение.

Вручив Адольфу свернутый листок бумаги, доктор вновь принялся что-то внимательно рассматривать через микроскоп, абсолютно отрешившись от внешнего мира. Поняв, что Паркинсон не произнесет больше ни слова, Адольф развернулся и вышел в коридор.

Вернувшись в комнату, Адольф решил изучить направление, которое выписал врач. Сказать, что почерк Паркинсона был неразборчивым, значило бы польстить его каллиграфическим способностям. Небольшой листок бумаги был скорее похож на вырезку из кардиограммы или на письменное послание высшего космического разума примитивным землянам.

Отложив листок в сторону, Адольф прилег на кровать и попытался уснуть. Он долго ворочался, не в силах заставить свой мозг не думать хоть какое-то время. Через полчаса борьбы с бессонницей Адольф все-таки одержал победу. Правда, толком поспать ему так и не удалось. Очень скоро его разбудил громкий стук в дверь.

Адольф открыл глаза и увидел, как дверь отворилась, и в комнату вошел странного вида человек. Спросонья Адольф не сразу понял, кто перед ним стоит. Человек был одет в доспехи римского легионера: кожаный с металлическими пластинами панцирь на груди, шлем со щитками, закрывающими щеки, короткую красную тунику, из-под которой были видны кривые и жутко волосатые ноги в кожаных сандалиях. В руках человек держал большой прямоугольный щит и копье. Присмотревшись, Гитлер узнал в легионере красноармейца, который отводил его в Комнату Искупления.