Однажды, гуляя за городомъ, Ансельмъ взялъ подъ руку Лотара и дружески сказалъ ему: «другъ мой! ты, конечно, не думаешь, чтобы я не благодарилъ Бога за все, что Онъ даровалъ мнѣ; за тѣ природные дары, которыми Онъ такъ щедро осыпалъ меня, и въ особенности за ту высшую милость, которую Онъ явилъ мнѣ, давъ мнѣ такого друга какъ ты и такую жену, какъ Камилла; два сокровища, любимыя мною, если не столько, сколько онѣ стоятъ, то, по крайней мѣрѣ, столько, сколько могу. И чтожъ, обладая, повидимому, всѣмъ, что составляетъ счастіе земное, я влачу здѣсь самую безотрадную жизнь. Съ нѣкоторыхъ поръ меня волнуетъ такое странное и исключительное желаніе, что я самъ себѣ удивляюсь, я самъ себя не узнаю; я бы хотѣлъ скрыть его отъ міра и отъ себя. Но таить его я больше не могу, и въ надеждѣ на твою дружескую помощь, на то, что ты спасешь меня и своими заботами возвратишь мнѣ радость столь же полную, какъ тѣ мученія, въ которыя повергла меня моя собственная глупость; я рѣшаюсь тебѣ открыть его».

Лотаръ внимательно слушалъ Ансельма, недоумѣвая къ чему вело это длинное вступленіе. Напрасно старался онъ, однако, угадать какого рода желаніе могло возмутить душевный покой его друга. Всѣ, самыя разнообразныя, догадки были слишкомъ далеки отъ истины. Желая наконецъ поскорѣй выйти изъ лабиринта своихъ предположеній, онъ сказалъ Ансельму, что высказывать другу задушевныя тайны такими окольными путями, значитъ оскорблять святое чувство дружбы; потому что отъ испытаннаго друга, говорилъ онъ, всегда можно ожидать или совѣтовъ касательно путей, или даже средствъ для достиженія желаемаго.

— Ты правъ, отвѣчалъ Ансельмъ, и довѣряясь тебѣ скажу, что меня преслѣдуетъ желаніе узнать, такъ ли вѣрна мнѣ и нравственна Камилла, какъ я воображаю. Убѣдиться въ этомъ я могу, прибѣгнувъ къ испытанію, которое выказало бы чистоту жены моей также ясно, какъ огонь выказываетъ чистоту золота. Я убѣжденъ, мой другъ, что добродѣтель женщины познается въ искушеніи, которому она подвергается; вполнѣ добродѣтельной можетъ быть названа только та, которая не увлечется ни просьбами, ни слезами, ни подарками, ни безотвязнымъ преслѣдованіемъ своего любовника. Что удивительнаго, если не падаетъ женщина, которой не представляется случая пасть? если она остается вѣрною потому только, что за ней глядятъ во всѣ глаза и отводятъ отъ нее всякое искушеніе; если притомъ она знаетъ, что заплатитъ, быть можетъ, жизнью за первое подозрѣніе, которое возбудитъ въ своемъ мужѣ. Можно ли, въ самомъ дѣлѣ, сравнить женщину добродѣтельную изъ страха, или вслѣдствіе отсутствія повода къ соблазну, съ женщиной, вышедшей побѣдоносно изъ всѣхъ опутывавшихъ ее преслѣдованій и сѣтей. Тревожимый этими вопросами, неотступно слѣдующими одинъ за другимъ, я рѣшился сдѣлать Камиллу предметомъ преслѣдованій человѣка, достойнаго ея любви. Если она выйдетъ, какъ я надѣюсь, торжествующей изъ этой борьбы, тогда я признаю себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, и достигнувъ предѣла моихъ желаній, скажу, что я нашелъ ту женщину, о которой одинъ мудрецъ говорилъ: кто ее найдетъ? Но еслибъ даже это испытаніе кончилось не въ ея, а слѣдственно и не въ мою пользу, и тогда, удовольствіе знать, что я не ошибся въ моихъ предположеніяхъ, дастъ мнѣ силы мужественно перенести всѣ послѣдствія этого рокового для меня испытанія. Другъ мой! такъ какъ ты ничѣмъ не переубѣдишь, и не заставишь меня отказаться отъ моего намѣренія, то исполни мое желаніе, и постарайся разсѣять мои сомнѣнія. Я тебѣ доставлю и случай дѣйствовать, и средство поколебать сердце благородной, скромной, безкорыстной женщины. Что въ особенности заставляетъ меня обратиться съ моею просьбою, именно, въ тебѣ: это увѣренность, что въ случаѣ побѣды надъ Камиллой, ты не доведешь своего торжества до крайнихъ предѣловъ, а только покажешь, къ чему оно могло привести. И погребенный на вѣки въ тайнахъ нашихъ душъ, позоръ мой не будетъ такъ полонъ, какъ онъ могъ бы быть. Другъ мой! если ты хочешь, чтобъ я насладился еще тѣмъ, что можетъ быть названо жизнью, то начинай, безъ малѣйшаго замедленія, это любовное испытаніе съ той настойчивой страстью, съ какой я желаю и какой вправѣ ожидать вѣра моя въ твою дружбу.

Въ нѣмомъ удивленіи выслушалъ Лотаръ своего друга, и долго и пристально глядѣлъ на него тѣмъ испытующимъ взоромъ, какимъ глядимъ мы на совершенно новый предметъ, возбуждающій въ насъ страхъ и удивленіе. Спустя немного, онъ сказалъ ему: «Ансельмъ! я не вѣрю, чтобы ты говорилъ со мною серьезно; иначе я не сталъ бы слушать тебя. Мнѣ кажется, что или ты не знаешь меня, или я тебя не знаю. Но нѣтъ, ты очень хорошо знаешь, что я Лотаръ; я тоже нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, что ты Ансельмъ; только, къ несчастью, мнѣ кажется, что теперь ты ужъ не прежній Ансельмъ, и во мнѣ видишь не прежняго Лотара; такъ все, что говорилъ ты, не понимаетъ того Ансельмъ, котораго я нѣкогда зналъ, и все чего ты требуешь отъ меня, нельзя требовать отъ того Лотара, котораго ты зналъ. Неужели ты забылъ, что никакіе друзья не должны требовать отъ дружбы чего либо противнаго заповѣдямъ Господнимъ! Если такъ думали, какъ намъ извѣстно, даже язычники, то на сколько сильнѣе должно быть развито это убѣжденіе въ насъ христіанахъ, знающихъ, что ни для какого человѣческаго чувства нельзя жертвовать чувствомъ божественнымъ. Согласись же, мой другъ, что если кто-нибудь готовъ жертвовать своими вѣчными обязанностями обязанностямъ дружбы, то можетъ ли онъ рѣшиться на это иначе, какъ въ случаѣ крайности, когда жизнь или честь его друга находятся въ опасности. Но, что думать о человѣкѣ, готовомъ жертвовать святѣйшимъ долгомъ прихотямъ друга? Скажи же мнѣ, Ансельмъ, чему грозитъ опасность: жизни твоей или чести? мнѣ нужно знать, во имя чего я обреку себя на такое гнусное дѣло, какъ то, которое ты отъ меня требуешь?

— И жизнь и честь моя безопасны, отвѣчалъ Ансельмъ.

— Въ такомъ случаѣ, возразилъ Лотаръ, ты хочешь заставить меня, ни болѣе, ни менѣе, какъ попытаться лишить тебя, а вмѣстѣ и самаго себя, и жизни и чести; потому что безчестный человѣкъ хуже мертваго. Погубивъ же тебя, я погублю и себя. Другъ мой! вооружись терпѣніемъ, и не перебивая, выслушай мой отвѣтъ; если ты захочешь возражать мнѣ, то успѣешь еще, время терпитъ.

— Согласенъ, сказалъ Ансельмъ, говори.

— Ансельмъ! Мнѣ кажется, что умъ твой находится теперь въ томъ положеніи, въ какомъ находятся постоянно умы мусульманъ, которымъ нельзя доказать ложь ихъ религіи ни доводами, почерпнутыми изъ священнаго писанія, ни изъ здраваго разсудка. Имъ необходимо говорить такими аксіомами, какъ та, что если отъ двухъ равныхъ количествъ отнять равныя части, то получатся равные остатки; но такъ какъ и подобныхъ истинъ имъ нельзя втолковать словами, а необходимо, такъ сказать, разжевать и положить имъ въ ротъ; поэтому ихъ никакъ нельзя просвѣтить высокими истинами нашей святой вѣры. Ансельмъ! тебя, какъ я вижу, приходится вразумлять совершенно также; закравшееся бъ твою душу желаніе до такой степени расходится съ здравымъ разсудкомъ, что, право, убѣждать тебя, обыкновеннымъ путемъ, въ безразсудности, извини за выраженіе, твоего намѣренія, значило бы попусту терять время и слова. И правду сказать, я бы хотѣлъ за время оставитъ тебя при твоемъ намѣреніи, и тѣмъ наказать тебя за твою сумазбродную идею. Но дружба къ тебѣ не позволяетъ мнѣ прибѣгнуть къ такой крутой мѣрѣ, обязывая меня, однако, отвести тебя отъ той бездны, въ которую ты самъ стремишься. Чтобы убѣдить тебя въ этомъ, я прошу тебя отвѣтить мнѣ на слѣдующіе вопросы: не предлагаешь ли ты мнѣ искушать женщину, живущую въ строгомъ уединеніи? Не побуждаешь ли ты меня обезчестить женщину честную и подкупить безкорыстную? Не заставляешь ли ты меня, наконецъ, предлагать услуги женщинѣ, не ищущей ничьихъ услугъ? Если ты убѣжденъ, что жена твоя благородна и безкорыстна, то, я не понимаю, чего тебѣ нужно еще? Если ты увѣренъ, что она выйдетъ побѣдительницей изъ той игры, въ которую ты хочешь вовлечь ее, то спрашивается, что она выиграетъ въ ней? станетъ ли она лучше послѣ ожидающаго ее испытанія? Одно изъ двухъ: или ты сомнѣваешься въ своей женѣ, или самъ не знаешь чего хочешь. Если ты сомнѣваешься, въ чему испытывать ее? Смотри на нее, какъ на безнравственную женщину, и обращайся съ ней, какъ съ безнравственной. Но, если она такъ благородна и чиста, какъ ты думаешь, то было бы слишкомъ безразсудно испытывать самую правду, ее не возвысятъ никакія испытанія. Подумай же: не странно, не смѣшно ли твое желаніе? кромѣ вреда оно ничего не обѣщаетъ тебѣ и тѣмъ сумазброднѣе, что ничѣмъ не вызывается. Ансельмъ! земные подвиги совершаются либо во имя божественныхъ, либо мірскихъ интересовъ, либо тѣхъ и другихъ вмѣстѣ. Дѣянія святыхъ — вотъ подвиги, предпринятые, во славу Бога, людьми, пожелавшими въ земной оболочкѣ внушать небесную жизнь. Подвиги, совершаемые изъ-за мірскихъ интересовъ — это дѣянія мужей, плавающихъ по безбрежнымъ морямъ, странствующихъ по невѣдомымъ землямъ, подъ знойнымъ и холоднымъ небомъ, ища земныхъ благъ. Наконецъ подвиги, предпринятые во славу Бога и для міра вмѣстѣ, это подвиги воиновъ, которые замѣтивъ въ крѣпостной стѣнѣ брешь такой величины, какую могло произвести ядро, забывая разсудокъ и страхъ, пренебрегая грозящей имъ опасностью, одушевленные единымъ желаніемъ явить себя достойными защитниками вѣры, короля и своего народа, безстрашно видаются на встрѣчу тысячѣ ожидающихъ ихъ смертей. Вотъ подвиги, которые мы предпринимаемъ съ честью, славой и пользой, презирая трудами и опасностями съ ними сопряженными. Но дѣло, задуманное тобой, не прославитъ, не обогатитъ, не освятитъ тебя. Ты свершишь его безплодно для себя, для Бога и людей. Успѣхъ въ немъ ничего не обѣщаетъ, а неудача повергнетъ тебя въ неизлечимое отчаяніе. И напрасно надѣешься ты найти облегченіе въ тайнѣ, которой думаешь облечь это дѣло. Тебѣ довольно будетъ самому его знать, чтобъ навсегда отравить свою жизнь. Въ подтвержденіе словъ моихъ, я припомню тебѣ одинъ отрывовъ изъ сочиненія знаменитаго поэта Луиги Танзило, Слезы Святаго Петра; вотъ онъ: