«Наступившій день усилилъ страданія и съ ними стыдъ Петра. Пусть позоръ его скроютъ отъ міра, этимъ не скроютъ его отъ Петра. Онъ стыдится самого себя, вспоминая свой грѣхъ; потому что въ нерастлѣнной душѣ, не одни посторонніе взоры пробуждаютъ стыдъ, нѣтъ. Пусть грѣхъ праведника будетъ извѣстенъ лишь небесамъ и землѣ, онъ, тѣмъ не менѣе, станетъ стыдиться самаго себя, едва лишь почувствуетъ свое прегрѣшеніе.»

Никакая тайна, Ансельмъ, не отведетъ отъ тебя твоихъ мукъ. Ты станешь неумолчно рыдать, но не слезами, льющимися изъ глазъ, а слезами кровавыми, проливаемыми сердцемъ, — которыми плавалъ, но словамъ поэта, извѣстный докторъ, задумавшій пройти черезъ тину, обойденную благоразумнымъ Рейнольдомъ [9]; эпизодъ, хотя и принадлежащій къ вымысламъ поэзіи, но полный смысла, изъ котораго намъ не мѣшало бы извлечь для себя полезный примѣръ. Но, быть можетъ, то, что я сейчасъ скажу, откроетъ тебѣ, наконецъ, глаза и остановитъ тебя на пути къ твоей сумазбродной цѣли. Ансельмъ! еслибъ небо или случай сдѣлали тебя обладателемъ великолѣпнѣйшаго брилліанта, еслибъ качества его удовлетворяли самаго взыскательнаго ювелира и о немъ всѣ кричали въ одинъ голосъ, что, по блеску и по чистотѣ своей воды, онъ совершененъ настолько, на сколько можетъ быть совершенъ камень; еслибъ ты самъ, притомъ, раздѣлялъ общее мнѣніе, скажи, неужели у тебя могло бы родиться безразсудное желаніе положить его подъ молотокъ и попробовать: такъ ли онъ твердъ, какъ о немъ говорятъ? Если бы камень выдержалъ это безумное испытаніе, онъ не выигралъ бы отъ этого ни въ блескѣ, ни въ цѣнности; еслижъ бы онъ разбился, что легко могло случиться, тогда ты не только лишился бы всего своего богатства, но еще прослылъ бы за полуумнаго. Другъ мой! въ глазахъ свѣта и въ твоихъ собственныхъ, брилліантъ этотъ — Камилла; подумай же до какой степени безумно подвергать его возможности разбиться. Если жена твоя выдержитъ задуманное испытаніе, отъ этого она не станетъ прекраснѣе; если же она падетъ, тогда подумай, пока есть еще время, что станется съ этой обезчещенной женщиной? И не будетъ ли и тебя ежеминутно терзать мысль, что ты обдуманно погубилъ себя и ее? не забывай, въ мірѣ нѣтъ ничего драгоцѣннѣе честной женщины; честь же женщины состоитъ въ добромъ мнѣніи о ней; и въ этомъ отношеніи жена твоя стоитъ на самой высокой ступени, Не безумно ли, послѣ этого желаніе твое подвергнуть испытанію всѣми признанную правду? неужели ты не знаешь, что женщина — существо слабое; что отъ нее необходимо всевозможными средствами отводить искушенія и не ставить на пути ея преградъ, о которыя она можетъ споткнуться; напротивъ, ей нужно доставлять возможность легко и вѣрно приближаться къ тому совершенству, котораго ей не достаетъ, и вѣнцомъ котораго почитается ея честь. Ты же хочешь опутать ее искушеніями и стараешься всѣми силами доставить ей возможность упасть. Естествоиспытатели называютъ горностаемъ маленькое животное, замѣчательное снѣжной бѣлизной своей шерсти, и говорятъ, что охотники его ловятъ такимъ образомъ: узнавъ мѣсто, по которому онъ обыкновенно проходитъ, они наполняютъ это мѣсто грязью, и потомъ наталкиваютъ на него горностая; горностай ни за что не ступитъ въ грязь; онъ позволитъ взять себя, рѣшится потерять жизнь и свободу, но не запачкаетъ своей бѣлоснѣжной шерсти, дорожа ея чистотой больше, чѣмъ свободой и жизнью. Другъ мой! Благородная женщина подобна — горностаю: душа ее чище снѣга, и тотъ, кто дорожитъ этой чистотой, кто желаетъ сохранить ее до конца, не долженъ поступать съ ней какъ охотникъ съ горностаемъ; онъ не долженъ разсыпать на ея пути своего рода грязи: подарковъ и любезностей восторженныхъ любовниковъ. Какъ знать? она, быть можетъ, не найдетъ въ себѣ достаточно силъ разбить эти преграды. Ихъ необходимо устранять, показывая ей лишь красоту добродѣтели и блескъ незапятнанной чести. Добродѣтельная женщина: это драгоцѣнное зеркало, сіяющее и чистое, не помрачаемое самымъ легкихъ дыханіемъ. Съ женщиной нужно поступать какъ съ мощами — боготворить — не прикасаясь къ ней; ее нужно охранять, какъ полный розъ, прекрасный цвѣтникъ, которыми хозяинъ позволяетъ любоваться, но не распоряжаться; довольно, если прохожимъ не возбранено восхищаться сквозь рѣшетку этимъ пышнымъ садомъ и вдыхать его душистый воздухъ. Напослѣдокъ я хочу прочитать тебѣ одни, оставшіяся у меня въ памяти стихи, изъ какой-то старой комедіи. Они чрезвычайно кстати могутъ быть повторены теперь. Маститый старецъ совѣтуетъ отцу одной молодой дѣвушки держать ее въ заперти, подъ строгимъ присмотромъ, и между прочимъ говоритъ:

— Ансельмъ! все, что я говорилъ до сихъ поръ касалось только тебя; теперь позволь мнѣ замолвить слово о себѣ, и если рѣчь моя выйдетъ длинновата, то извини меня: я долженъ былъ распространиться, этого требовала просьба твоя вывести тебя изъ того лабиринта, въ которомъ ты блуждаешь. Ансельмъ! ты считаешь меня своимъ другомъ, и не смотря на то, хочешь лишить меня чести, — намѣреніе вовсе не дружеское. Но этого мало. Ты требуешь, чтобы я и тебя лишилъ чести; это ясно какъ день. Начну съ себя: согласись, мой другъ, что замѣтивъ ухаживаніе, начатое по твоему желанію, Камилла станетъ смотрѣть на меня, какъ на человѣка безстыднаго и безчестнаго, рѣшившагося такъ подло измѣнить своему другу. Вмѣстѣ съ тѣмъ она подумаетъ, что какая-нибудь слабость, съ ея стороны, побудила меня открыть ей мои преступныя чувства; и если это открытіе она сочтетъ для себя безчестіемъ, то безчестіе ея падетъ и на тебя; тебѣ очень хорошо извѣстно, что невѣрность жены роняетъ мужа. Свѣтъ не спрашиваетъ: виновенъ ли мужъ въ отношеніи измѣнившей ему жены; подалъ ли онъ поводъ измѣнить ему? нѣтъ, людямъ довольно знать, что такая-то женщина невѣрна, чтобы, безъ всякаго суда, заклеймить ея мужа и смотрѣть на него скорѣе съ презрѣніемъ, чѣмъ съ состраданіемъ; хотя бы всѣ очень хорошо знали, что онъ ни въ чемъ не виноватъ. Но я тебѣ докажу сейчасъ, почему безчестіе жены должно дѣйствительно отразиться на мужѣ, хотя бы онъ былъ, повидимому, невиненъ. Священное писаніе говоритъ, что создавъ въ земномъ раю перваго человѣка, Богъ погрузилъ его въ глубокій сонъ и вынувъ ребро изъ лѣваго бока Адама, сотворилъ изъ него праматерь нашу Еву. Проснувшійся Адамъ, увидѣвъ вблизи себя женщину, воскликнулъ: «вотъ плоть отъ плоти моей и кость отъ костей моихъ;«и сказалъ ему Богъ: «для женщины покинетъ человѣкъ отца и матерь и прилѣпится къ женѣ своей и будутъ два плоть во едину.» И тогда было установлено святое таинство брака, котораго узы такъ крѣпки, что-только смерть можетъ расторгнуть ихъ. И такова сила этого чудесно-святаго таинства, что ею тѣла двухъ человѣкъ сливаются въ одно, подобно тому, какъ двѣ души: мужа и жены — сливаются иногда въ одной волѣ. Если же тѣло жены составляетъ одно съ тѣломъ мужа, то и пятна, грязнящія тѣло жены грязнятъ тѣло мужа, хотя бы послѣдній, какъ я уже говорилъ, былъ бы ничѣмъ неповиненъ въ проступкѣ связанной съ нимъ женщины; такъ боль ноги отражается во всѣхъ частяхъ организма, составляющаго съ нею одну плоть, и голова участвуетъ въ этомъ страданіи, не смотря на то, что не она стала причиной его. Также точно и страданія жены должны отразиться на мужѣ, составляющемъ съ нею единую плоть. Къ тому же, всякое безчестіе мужа или жены исходятъ изъ костей и крови; невѣрность принадлежитъ въ подобнаго же рода безчестію, и потому мужъ преступной жены, волей неволей, долженъ считаться обезчещеннымъ, хотя бы, повторяю еще разъ, онъ ничѣмъ не былъ причастенъ ея грѣху. Ансельмъ! прозри же бездну, въ которую ты стремишься, желая возмутить миръ твоего непорочнаго друга; пойми для какой сумазбродной прихоти, для удовлетворенія какого жалкаго любопытства, ты хочешь пробудить страсти, дремлющія въ чистомъ сердцѣ Камиллы. Подумай, какимъ ничтожнымъ выигрышемъ и какимъ вмѣстѣ съ тѣмъ безконечнымъ проигрышемъ можетъ кончиться затѣваемая тобою игра. Проигрышъ этотъ таковъ, что я не нахожу слова для его выраженія. Но если все это не въ состояніи сломить твоей рѣшимости, тогда ищи другаго орудія для исполненія твоихъ замысловъ, приготовляющихъ тебѣ, быть можетъ, вѣчную погибель. Я же отказываюсь отъ этой роли, хотя бы отказъ грозилъ мнѣ величайшей потерей, какую я могу испытать, потерей твоей любви.