— Какого превращенія? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Ну, значитъ сидѣть ужь ему такъ вѣки вѣчные, а ваша милость, говорилъ Санчо, должны выбраться отсюда, или отсохнутъ у меня эти подошвы, которыми я стану погонять Росинанта. И теперь посылайте меня одинъ разъ за всѣ въ Тобозо, къ дамѣ вашей Дульцинеѣ; я ей такого наговорю о вашихъ суназбродствахъ и безумствахъ, это впрочемъ все равно, — что сдѣлаю ее податливой вамъ перчатка, хотя бы нашелъ тверже колоды. Прилечу я отъ нея къ вашей милости какъ колдунъ, по воздуху, съ медовымъ отвѣтомъ, и вытащу васъ изъ этого пекла, отъ котораго благо еще можно освободиться, чего нельзя сдѣлать ужь изъ настоящаго пекла, съ чѣмъ ваша милость вѣроятно согласны.

— Ты правъ, Санчо, отвѣчалъ рыцарь печальнаго образа, но какъ мнѣ написать письмо?

— Да кстати и записку на полученіе вашихъ ослятъ, добавилъ Санчо.

— Все будетъ сдѣлано, сказалъ Донъ-Кихотъ; только вотъ что: у васъ нѣтъ бумаги, поэтому намъ не худо будетъ послѣдовать примѣру древнихъ и написать на древесныхъ листьяхъ, или на восковыхъ таблицахъ, которыхъ впроченъ у насъ тоже нѣтъ. Но вотъ счастливая мысль: я напишу письмо въ бумажникѣ, потерянномъ Карденіо, а ты позаботишься переписать это письмо на отдѣльномъ листѣ бумаги въ первой деревнѣ, въ которой найдешь сельскаго учителя ими церковнаго ключаря, только ради Бога, не отдавай его какому-нибудь приказному, потому что писаній этихъ господъ самъ чортъ не разберетъ.

— А кто подпишется за васъ? спросилъ Санчо.

— Амадисъ никогда не подписывалъ своихъ писемъ, отвѣтилъ рыпарь.

— Ну ужь это какъ вашей милости угодно, а только письмо на счетъ ослятъ должно быть подписано; если я заставлю его переписать, мнѣ скажутъ, что оно фальшивое, и я останусь съ пустыми руками, замѣтилъ Санчо.

— Все будетъ написано и подписано въ самомъ бумажникѣ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; и когда ты покажешь его моей племянницѣ, то она не заспоритъ съ тобой. Любовное же мое письмо вели подписать такъ: вашъ до гроба рыцарь печальнаго образа. Это ничего не значитъ, что подпись будетъ сдѣлана не моей рукой. Дульцинея, если я не ошибаюсь, не умѣетъ ни читать, ни писать, и никогда въ жизни не видала моего почерка. Любовь наша была всегда платонической, ограничиваясь одними влюбленными взглядами и то издалека; и я могу съ спокойной совѣстью побожится, что любя ее въ теченіе двѣнадцати лѣтъ больше чѣмъ зеницу этихъ глазъ, которыми станутъ нѣкогда питаться черви земные, я не видалъ ее и четырехъ разъ; да и въ эти то четыре раза, она, быть можетъ ни разу не замѣтила, что я на нее гляжу; въ такой скромности и отчужденіи отъ свѣта воспитали ея родители: Лорензо Корхуелло и Альдонзо Ногалезъ.

— Какъ! воскликнулъ Санчо, эта Дульцинея Тобозская дочь Лорензо Корхуелло и Альдонзо Ногалезъ?

— Она самая, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; достойная быть царицей міра.

— Да я ее знаю и могу доложить вашей милости, отвѣчалъ Санчо, что она швыряетъ шесты не хуже любаго деревенскаго парня. Дѣвка она видная, здоровая, словомъ такая, что придется подъ стать любому странствующему рыцарю, который захочетъ имѣть ее своей дамой. А грудь-то какая здоровая, одинъ голосище чего стоитъ. Какъ взошла это она разъ на колокольню — кликнуть рабочихъ, такъ ея за двѣ версты слышно было. И главное не чудить и не чванится она; вотъ ужь этого у нея нисколько нѣтъ; со всѣми балагуритъ, смѣется, такъ что скажу я вашей милости, господинъ рыцарь печальнаго образа, изъ-за нее пристало вамъ не только сходить съ ума, но хоть повѣситься, ей Богу; это всѣ, въ одинъ голосъ, скажутъ вамъ, хотя бы васъ самъ чортъ послѣ побралъ. О, какъ бы ужь я хотѣлъ быть въ дорогѣ, чтобы поскорѣе взглянуть на эту даму; давненько не видалъ я ее, должно быть много измѣнилась она, и какъ не измѣниться? вы сами знаете, ваша милость, ничто такъ личика дѣвичьяго не портитъ, какъ это деревенское поле, да солнце, да вѣтеръ. Однако же я долженъ вамъ правду сказать, продолжалъ Санчо, потому что до сихъ поръ ничего не зналъ я, что это за госпожа такая, ваша дама. Мнѣ все думалось, что это какая то принцесса, или другая знатная дама, судя по тѣмъ дорогимъ подаркамъ, которые вы то и дѣло посылали ей: вотъ этого, напримѣръ, несчастнаго бискайца, отпущенныхъ вами каторжниковъ, и много другихъ, столь же многочисленныхъ, какъ одержанныя вами побѣды, покрайней мѣрѣ въ то время, когда не приводилось мнѣ еще имѣть чести быть вашимъ оруженосцемъ. Но теперь, позвольте узнать, ваша милость, этой Альдонзо Лорензо, то бишь, госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской, на какого чорта нужны ей эти колѣнопреклоненные бискайцы и другіе побѣжденные вами господа? что ей дѣлать съ ними? И можетъ статься попадутъ они въ ней въ то время, когда она будетъ чесать коноплю или провѣевать рожь; и тогда, того и гляди, господа эти еще разгнѣваются пожалуй, а она разсмѣется, или тоже осерчаетъ за вашу милость за ваши подарки.

— Санчо, сколько разъ я уже говорилъ тебѣ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, что ты пустомеля и больше ничего, и съ твоимъ тяжелымъ умомъ пускаешься острить и подшучивать. Но чтобы убѣдить тебя разъ за всегда, какъ ты глупъ и какъ я благоразуменъ, я разскажу тебѣ маленькую сказку. Одна молодая, прекрасная, богатая, любезная и свободная вдова влюбилась въ свѣжаго и, какъ говорится, здороваго дѣтину. Объ этомъ провѣдалъ старшій братъ ея, и какъ-то дружески сказалъ ей: «я удивляюсь, и не безъ основанія, какъ могла такая знатная, прекрасная и богатая дана влюбиться въ такого ничтожнаго глупца; вы, говорилъ онъ ей, окружены въ этомъ самомъ домѣ столькими докторами, учеными и богословами, что вамъ стоило только выбрать изъ нихъ, какъ изъ сотни грушъ, любаго, и сказать: вотъ этотъ мнѣ нравится».

На это бойкая вдова ловко отвѣтила ему: «мой милый братъ! вы очень ошибаетесь, и какъ видно мыслите еще по старому, если находите, что я дурно сдѣлала, влюбившись въ этого глупца, потому что въ той наукѣ, которая мнѣ нужна, онъ можетъ быть сильнѣе самаго Аристотеля.»

Такъ же точно, Санчо, въ томъ, для чего мнѣ нужна Дульцинея, она можетъ столько же значить, какъ любая принцесса. Не нужно думать, чтобы всѣ дамы, воспѣтыя поэтами, были предметами ихъ страсти. Неужели ты полагаешь, что всѣ эти Амариліи, Фили, Сильвы, Діаны, Галатеи, Алисы и другія, которыми переполнены наши книги, романсы, прилавки цирюльниковъ и театры, были живыми созданіями съ тѣломъ и костьми и предметами любви воспѣвавшихъ ихъ поэтовъ? нисколько; онѣ жили только въ воображеніи писателей, пріискивавшихъ героинь для своихъ поэмъ, и желавшихъ казаться влюбленными, или по крайней мѣрѣ, способными влюбляться. Поэтому для меня довольно, если и могу воображать себѣ, что Альдонзо Лорензо и умна и прекрасна. До родословной же ея намъ нѣтъ никакого дѣла; мы вѣдь не намѣрены облачать ее въ одежду канонисы; а потому справокъ о ея знатности наводить намъ не въ чему, и я могу быть вполнѣ убѣжденнымъ, что она одна изъ самыхъ знатныхъ принцессъ. Два достоинства, Санчо, болѣе всего способны заставить любить себя: красота и доброе имя, и тѣмъ и другимъ Дульцинея обладаетъ въ самой высокой степени. Никто не можетъ сравняться съ нею въ красотѣ, и мало это пользуется такой безуворизненной репутаціей, какъ она. Но не распространяясь объ этомъ, скажу только, что я вообразилъ себѣ мою даму такою, какою мнѣ хотѣлось, придавъ ей и красоту и знатность, и не сравниться съ этимъ чудеснымъ образомъ ни Эленамъ, ни Лукреціямъ, ни всевозможнымъ героинямъ древней Греціи, Рима и народовъ варварскихъ. Пусть каждый говоритъ объ этомъ что ему угодно; и если невѣжды осудятъ меня, то люди благоразумные взглянутъ быть можетъ за это дѣло иначе.

— Я отъ себя, прервалъ Санчо, скажу только, что ваша милость — дѣйствительно мудрецъ, а я дѣйствительно оселъ, не знаю почему это слово все лѣзетъ мнѣ на языкъ, по настоящему, не слѣдовало бы упоминать о веревкѣ въ домѣ повѣшеннаго. Но, пожалуйте ваше письмо, и я отправлюсь въ путь.

Въ отвѣтъ на это Донъ-Кихотъ взялъ бумажникъ Карденіо, и отойдя въ сторону принялся чрезвычайно хладнокровно писать письмо. Окончивъ его, онъ сказалъ Санчо, что прочитаетъ ему письмо, и просилъ своего оруженосца затвердить это письмо наизусть, такъ, чтобы онъ могъ повторить его потомъ переписчику отъ слова до слова, въ случаѣ еслибъ оно какъ-нибудь затерялось въ дорогѣ; по словамъ рыцаря, всего можно было ожидать отъ его несчастной звѣзды.