Стихи найдены были не дурнвми, только Вивальдо казалось, что высказываемыя въ нихъ подозрѣнія не подтверждали слуховъ, ходившихъ о добродѣтели Марселы.

— Чтобы разсѣять ваши сомнѣнія, отвѣчалъ Амброзіо, знавшій самыя задушевныя тайны своего друга, я долженъ сказать вамъ, что Хризостомъ, сочиняя эти стихи жилъ вдали отъ своей возлюбленной, желая испытать, не произведетъ-ли на него разлука свое обычное дѣйствіе; и такъ какъ нѣтъ подозрѣнія, которое-бы не закралось въ душу влюбленнаго и не томило его вдали отъ любимой имъ женщины, поэтому не удивительно, если Хризостомъ терзался всѣми муками самой неосновательной ревности. Всѣ его упреки не могутъ однако накинуть ни малѣйшей тѣни на добрую славу Марселлы. Всякій, знающій эту женщину, упрекнетъ ее въ жестокосердіи и холодности, но сама зависть не обвинитъ ее въ какомъ нибудь поступкѣ, пятнающемъ ея дѣвичью честь. Вивальдо собирался прочесть еще одинъ листъ, спасенный отъ огня, когда взоръ его остановился на чудномъ видѣніи, внезапно поразившемъ взоры всѣхъ, пришедшихъ воздать послѣдній долгъ Хризостому. Это была Марселла. Прекраснѣе того, что говорила о ней молва, она показалась на вершинѣ скалы, у подножія которой лежало тѣло злополучнаго любовника. Тѣ, которымъ доселѣ не приходилось видѣть этой женщины, пораженные ея красотой, глядѣли на нее въ нѣмомъ изумленіи; да и тѣ, которые видали ея уже, были одинаково удивлены и очарованы при ея появленіи. Увидѣвъ ее, Амброзіо съ негодованіемъ закричалъ: «чудовище! что тебѣ нужно здѣсь? змѣя, отравляющая взорами своими людей. Зачѣмъ ты приползла сюда? быть можетъ, хочешь ты узнать: не раскроются-ли въ твоемъ присутствіи раны несчастнаго, уложеннаго тобою въ преждевременный гробъ? Приходишь-ли ты ругаться надъ его несчастіемъ и гордиться своимъ кровавымъ торжествомъ? Или, быть можетъ, какъ новый, неумолимый, Неронъ, ты хочешь взирать съ вершины этой скалы на твой пылающій Римъ? или попирать ногами трупъ Хризостома, подобно безчеловѣчной Лукреціи, попиравшей окровавленный трупъ своего отца? скажи, зачѣмъ ты пришла, и чего ты хочешь? Будь увѣрена, что въ насъ, друзьяхъ того страдальца, котораго всѣ мысли были покорны тебѣ, ты найдешь ту же покорность.

— Худо вы меня знаете, если такъ думаете, отвѣчала Марселла. Я пришла оправдать себя, и доказать вамъ какъ несправедливы тѣ люди, которые корятъ меня своими страданіями и смертью Хризостома. Удостойте же, пастухи и синьоры, выслушать немного словъ, которыхъ достаточно будетъ для моего оправданія.

Небо, говорите вы, одарило меня такой красотой, что на меня нельзя взглянуть, не полюбивъ меня. Но если красота внушаетъ любовь во мнѣ, то неужели и я, въ свою очередь, должна любить всѣхъ любящихъ меня. Я знаю, благодаря разсудку, которымъ Богъ одарилъ меня, что все прекрасное мило намъ, но потому, что оно заставляетъ любить себя, справедливо-ли заставлять его платить за любовь въ нему взаимною любовью. Подумайте о томъ, что человѣкъ влюбленный въ красавицу можетъ быть уродомъ, способнымъ внушить въ себѣ только отвращеніе. Но положимъ даже, что красота равносильна съ обѣихъ сторонъ; должны-ли поэтому обѣ стороны чувствовать одна въ другой и равносильное влеченіе? Красота, очаровывая взоры, не всегда очаровываетъ сердца. Еслибъ она одна покоряла ихъ, то мы видѣли-бы вокругъ себя только безпорядочное броженіе ненасытимыхъ желаній, безпрестанно мѣняющихъ предметы своей любви. Если-же любовь не можетъ и не должна быть навязываема, то кто можетъ заставить меня любить того, къ кому я не чувствую никакого влеченія? И если Богъ создалъ меня красивой, то сдѣлалъ это помимо моей воли и моихъ просьбъ; и такъ же, какъ змѣя нисколько не виновна въ томъ, что въ жалѣ своемъ хранитъ ядъ, разливающій вокругъ себя смерть, такъ нельзя осудить и меня за то, что я создана красавицей. Красоту честной женщины можно сравнить съ пылающимъ вдали огнемъ, или неподвижно покоющимся мечемъ; одинъ ранитъ, другой жгетъ лишь тѣхъ, которые прикасаются къ нимъ. — Душевныя достоинства, вотъ истинная наша красота, безъ нихъ мы можемъ, но не должны казаться прекрасными. И неужели женщина обязана жертвовать лучшимъ украшеніемъ души и тѣла мимолетной прихоти мужчины, лишающей насъ нашей истинной красоты?

Я родилась свободной, и дорожа свободой, хочу вести уединенную жизнь; рощи этихъ горъ и зеркальныя воды окрестныхъ ручейковъ, вотъ единственные наперстники моихъ тайнъ и властелины моей красоты. Прямо и искренно отказала я всѣмъ влюбленнымъ въ меня, и если этотъ отказъ не образумилъ ихъ, если они продолжали лелѣять себя несбыточными надеждами, то спрашиваю, кого обвинять: мою-ли жестокость или ихъ упрямство? Вы говорите, что намѣренія Хризостома были чисты, и что я напрасно оттолкнула его, но не объявила ли я ему на этомъ самомъ мѣстѣ, на которомъ его хоронятъ теперь, въ ту минуту, когда онъ открылся мнѣ въ любви, мое намѣреніе жить уединенно, не связывая ни съ кѣмъ своей судьбы, рѣшаясь пребыть вѣрной моему обѣту: отдать природѣ то, чѣмъ она одарила меня. Если послѣ того повязка не упала съ глазъ его, если онъ упорствовалъ плыть противъ теченія, идти противъ судьбы, то удивительно ли, что онъ потонулъ въ морѣ собственнаго своего неблагоразумія? Еслибъ я его обманывала, я была бы безчестна; еслибъ я отдалась ему, я измѣнила бы моему святому рѣшенію. Онъ упорствовалъ, и это упорство привело его въ отчаянію. Обвините-ли вы меня теперь въ его страданіяхъ? Обманула, звала-ли, увлекла ли я кого нибудь? Измѣнила ли я моимъ клятвамъ? Обѣщала ли я кому нибудь мое сердце? Кто же можетъ меня проклинать? Кому дала я право называть меня жестокой и невѣрной? Небо не указало еще мнѣ моего суженаго, а сама я не пойду искать его. Пусть запомнятъ эти слова всѣ, имѣющіе на меня какіе либо виды. И если теперь, это нибудь умретъ изъ за меня, то пусть знаютъ, что онъ умеръ не отъ ревности и не отъ моего презрѣнія, потому что женщина ни въ кого не влюбленная не можетъ ни въ комъ возбудить ревности, а вывести кого нибудь изъ заблужденія, не значитъ презирать его.

Пусть тотъ, кто зоветъ меня ядовитой змѣей, бѣжитъ отъ меня, какъ отъ чудовища; пусть не преслѣдуетъ меня тотъ, это считаетъ меня жестокосердой и удалится отъ меня тотъ, кто считаетъ меня вѣроломной. Пусть знаютъ они, что это ядовитое, коварное, злое существо не только не ищетъ, но напротивъ избѣгаетъ ихъ. Повторяю еще разъ, если пламенная страсть ко мнѣ сгубила Хризостома, то винить ли въ этомъ мое благоразуміе и мою непорочность? Пусть же никто отнынѣ не приходитъ смущать моего уединенія и не понуждаетъ меня потерять между людьми ту чистоту, которую охраняютъ во мнѣ эти уединенныя деревья. Я обладаю достояніемъ, мнѣ одной принадлежащимъ и не зарюсь на чужое; судьба дала мнѣ возможность быть свободной, и этой свободы я не промѣняю на рабство. Я никого не ненавижу и никого не люблю. Никто не можетъ сказать, что я обманула того-то, польстила тому-то, посмѣялась надъ тѣмъ-то и любила такого-то. Простая бесѣда съ пастушками моей деревни и забота о моихъ стадахъ составляютъ для меня всю прелесть жизни. Желанія мои не влекутъ меня дальше этихъ горъ, и если порой надъ ними возносятся, то лишь затѣмъ, чтобы созерцать вѣчную красу небесъ, въ которымъ долженъ стремиться духъ нашъ, какъ въ обители, изъ коей низошелъ онъ, и въ которую опять возвратится.