Дидковский уже плохо соображал, что говорит, что происходит. Сказал — и осекся. Да уж, здорово получится, если Генка догадается о его истинных чувствах к Ларочке! И чего это он, собственно, разоткровенничался перед этой сволочью?!

— Если уж на то пошло, — попытался выкрутиться он. — То она для меня всегда была младшей сестренкой, а не братом, как для тебя. Она же вот в этом самом доме, можно сказать, дневала и ночевала! Ну, насчет ночевок я, пожалуй, несколько утрирую, но тем не менее этот дом для нее не менее родной, чем родительский. А ты сейчас хочешь все опошлить, превратить ее второй родной дом в публичный. В рассадник зла, в Дом Мерзости и Похоти. Но между прочим, это мой дом! И он должен оставаться домом как для меня, так и для Ларочки. Я не хочу ложиться в постель и думать, что часом ранее здесь кто-то кувыркался, пусть и на других простынях. Я не хочу случайно обнаружить следы твоей деятельности в виде резиновых изделий в ванне или хотя бы в мусорном ведре. Это мой дом, а не общежитие второго таксопарка!!! И для Ларочки этот дом должен остаться именно домом! Тем домом, в который она может прийти в любую минуту, в самый трудный час и получить здесь реальную помощь. А то, что ты, здоровый дурак, научился хотеть баб, да никак не научишься обслуживать свои желания в материальном плане — это, прости, твои личные проблемы. Не я ли тебе говорил, что поступать нужно на финансы, поближе к деньгам, пусть и чужим, а не в твой дурацкий автодорожный? Работал бы сейчас в банке, имел бы себе неплохую зарплату и еще лучшие перспективы. А я, извини, не могу и даже не имею ни малейшего желания заботиться о твоей половой жизни. И как вообще в твою бестолковую голову могла прийти такая чудовищная мысль? Это же надо — превратить мой дом, дом, в котором Ларочка провела большую половину жизни — в блат-хату, в публичный дом!!!

Горожанинов как-то странно крякнул и поднялся из кресла. Подошел к Валерке, протянул руку:

— Прости, брат, не подумал. Жаль. Но наверное ты прав. Да и вряд ли Лорику эта идея пришлась бы по душе, как же я сразу не понял. Она ведь тут даже не сможет расслабиться. Извини, Лерик, я не хотел тебя обидеть. Ну ладно, я пошел. Ты ведь куда-то собирался, я тебя, наверное, задерживаю?

И уже в дверях оглянулся, улыбнулся виновато:

— Наверное, ты всегда и во всем прав. Наверное, и мне стоило идти на финансы, поближе к чужим деньгам, как ты выражаешься. Но не мое это, не мое. Мне железяки ближе, схемы, чертежи… Не так выгодно, скорее, даже совсем невыгодно. Зато интересно.

И, не дожидаясь ответной реплики, покинул негостеприимный нынче дом.

Глава 12

Прошло еще совсем немного времени, а Новый Год уже настойчиво стучался в двери. Совершенно по-праздничному кружились снежные хороводы за окнами, торжественно плавая в ярких лучах фонарей, словно в парке на аттракционе 'Лодочка' — туда-сюда, туда-сюда. О приближающемся празднестве настойчиво напоминало красочное оформление каждого уважающего себя магазина, да что там магазина — бери выше, самой Москвы! Город сиял торжественной иллюминацией, у каждого дерева, на каждом перекрестке, буквально на каждом столбе висело этакое завуалированное: 'А ты подготовился к Новому Году?! Не забывай, праздник стучится в двери, и встретить его нужно так, чтобы не было мучительно больно!..'

И вот в этот момент все чаще Валеркину голову стали посещать нехорошие мысли. Ну ладно, до сих пор все обходилось, благо что как у Генки, так и у Ларочки родители крайне редко оставляют квартиры без присмотра. Пусть не от особой житейской мудрости, пусть сугубо по стечению обстоятельств. До сих пор эти обстоятельства складывались в пользу Дидковского, но Новый Год… Празднование ночного праздника очень даже чревато своими последствиями. Как бы влюбленные не натворили каких-нибудь безобразий. Нет, тут полагаться на случай не стоит, тут надо самому все предусмотреть. Да при этом еще желательно в глазах Ларочки остаться джентльменом. Да и в Генкиных глазах хорошо бы остаться другом. Хоть и хочется иной раз показать ему свое истинное лицо, а, как ни крути, гораздо больше пользы в позиции не врага, но друга. И Дидковский принял решение.

Хоть и не звонил Горожанинову, кажется, целую вечность, а номер телефона, можно сказать, до сих пор от зубов отскакивал.

— Ген, не зайдешь ко мне? Сто лет не виделись. А у меня, между прочим, кое-какое предложение имеется.

Путь с восьмого этажа до третьего много времени не занял, и уже через десять минут Гена сидел в кресле в квартире Дидковского и потягивал пиво из банки.

— Эх, Валерик, хорошо живешь! В двадцать два года — машина, собственная трехкомнатная квартира. Живи — не хочу! Небось, от бабья нынче отбою нет, а? Они на материальное благосостояние падкие, заразы!

Дидковский едва не поперхнулся пивом. Нет, ну надо же, гад какой! То есть получается, что его можно любить сугубо за материальные блага?! Ах ты сволочь!!! Однако ответил почти спокойно:

— Я, Гена, на что попало не ведусь. И вот такие, падкие на материальное благосостояние, меня крайне мало интересуют.

Горожанинов хихикнул:

— Так ты, Лерик, что, до сих пор того, в девственниках маешься?

Хозяин брезгливо скривился. Вот ему для полного счастья только и не хватало обсуждений своей личной жизни в тесной мужской компании!

— Ну зачем же передергивать, Гена? В отличие от тебя я веду регулярную половую жизнь. Да вот только сюда я никого не вожу — потому что, Геша, это мой дом, а не блат-хата, не малинник, не рассадник и не дом терпимости. В этом доме, Гена, я отдыхаю душой и телом, а потому здесь должно быть чисто и уютно во всех без исключения смыслах. И в этот дом, Гена, я приведу только жену. А для более низких целей у меня имеется специальная точка. Впрочем, тебе этого знать не положено. Каждый устраивается в этой жизни, как умеет. Я устроился довольно неплохо, это ты правильно заметил.

— Да уж, да уж, — грустно ответил Горожанинов. — Родился ты у кого надо, это точно. Остается только завидовать белой завистью.

— Завидовать? — горько усмехнулся Валера. — Так ты уж завидуй всему, так сказать, в комплексе. Между прочим, мне эти материальные блага на голову свалились тоже в комплексе, так сказать, полный боевой комплект. С внешностью моей. Потому как старики мои, извини, таких красавцев, как ты, рожать пока не научились. Вот судьба и уравновешивает шансы каждого на выживание. Ты вот красавец, а стало быть, можешь выжить благодаря сугубо неземной своей красоте. Вот и крутись, выживай. А я видишь, какой уродился? Попробуй-ка без дополнительных данных выжить в этом жестоком мире. Вот нас с тобой жизнь и уравновешивает своими хитрыми законами. А то, согласись, несправедливо было бы: одним и внешность, и здоровье, и кучу разнообразных благ, в том числе материальных, а другим — одно сплошное уродство и нищету. Вот ты мне откровенно скажи: будь у тебя возможность выбирать, что бы ты выбрал? Вот честно, положа руку на сердце. Ты бы предпочел свое нынешнее положение, пусть и без лишней копейки в кармане, зато вот таким, признанным красавчиком, на которого девки всю жизнь оглядываются? Или же рискнул бы расстаться с неземной своей красотой взамен всему остальному? Вот тебе все мои материальные блага, но они продаются только вместе с моей же внешностью. Так как, Гена, берешь товарчик?

Горожанинов виновато улыбнулся:

— Не, я уж как-нибудь в собственной шкурке останусь. Извини, Лерик, я ведь даже не подозревал, как ты страдаешь.

Дидковский скривился. Еще не хватало, чтобы какой-то там Горожанинов его жалел!

— Страдаю? Это я-то страдаю?! Да дай тебе Бог жить так же, как я! Нет, Гена, я не страдаю. Вот раньше, в детстве — да, было дело. Вот уж настрадался на всю оставшуюся… А теперь — нормально. Вот видишь, даже ты мне завидуешь, стало быть — пришло, наконец, мое время! А красота… Что красота, Гена? Так, пустой звук. Не вечна она, твоя красота. Пройдет немножко времени, и от красоты твоей останутся жалкие воспоминания. А я, Гена, жил, живу и буду жить. И, заметь, довольно неплохо. Мягко говоря. А некрасивость моя… Ты, Гена, меня напрасно жалеешь. К моей некрасивости так же легко привыкнуть, как к твоей красоте. И уж поверь мне — сам я теперь от нее нисколько не страдаю. Зато всем остальным ну о-очень доволен, о-очень!!! Так что еще неизвестно, кому из нас повезло больше. Потому что я аж никак не желал бы поменяться с тобой местами. И я не красна девица, чтобы любить меня сугубо за неземную красоту. Я предпочитаю, чтобы меня любили за то, что я из себя представляю. Я, Гена, хочу, чтобы бабы стонали и плакали не от моей симпатичной мордашки, а от моих умелых рук, и не только рук. Знаешь ли, дружочек, насколько дороже ценится женский писк при моей-то скромной внешности?! Потому что уж я-то точно знаю, что пищит она сугубо от удовольствия, от физического и морального удовольствия, а не от исполнения дурацкой своей мечты о принце неземной красоты на белой лошади с бархатной попоной. От твоей красоты, Геша, никогда ни одна баба так не запищит, уж поверь мне!!! И пусть я не ловлю восхищенных взглядов на улице и в транспорте — мне теперь это и даром не надо! Это когда-то я от этого страдал, особенно, если рядом со мной вышагивал Геночка Горожанинов, самый красивый мальчик Строгинского бульвара. А теперь не страдаю. И не потому, что теперь я и городской транспорт — понятия несовместимые. А потому что гораздо дороже восхищенных взглядов ощущение власти над женщиной. Физической, настоящей власти. Животной, если хочешь. Красота этой власти никогда и никому не давала. И не даст. Потому что это ощущение может подарить только настоящая мужская сила. А она, как ты, надеюсь, догадываешься, от внешней красоты ни в малейшей степени не зависит.