Татьяна Туринская

Спроси у зеркала

'Не хочу жить! Не хочу, не хочу!!! Господи, забери меня, я не должна жить, забери меня, забери!!!'

Ларисе казалось, что она мечется по квартире, натыкаясь на мебель и дверные косяки, сбивая все, что попадается на пути: вазоны с цветами с подоконника, фарфоровые безделушки с лакированной поверхности горки, красивую хрустальную конфетницу со стола. Однако на самом деле она не могла сделать даже этого. Она лежала на диване, смотрела в потолок совершенно сухими глазами, и почему-то не могла даже пошевелиться. Очень хотелось плакать, но плакать тоже не получалось. А еще больше хотелось умереть. 'За что, за что, Господи?!' — кричала ее душа, но тело, казалось, не слышит крика, не чувствует волнения. Как будто уже перестало жить.

'Нет, не могу, не хочу!' — наконец, воскликнула душа, и Лариса невероятным усилием воли заставила себя подняться. Внешне спокойно и даже неспешно подошла к балкону, подрагивающими руками открыла дверь и вышла. Балкон, вернее, лоджия, была застеклена, и свежий воздух проходил лишь сквозь единственную открытую створку. Лариса взялась за поручень и выглянула вниз. Впервые в жизни порадовалась: 'Как хорошо, что мы живем на четырнадцатом этаже!' Раньше этот факт ее скорее огорчал, нежели вызывал приятные эмоции, ведь лифты ломались с завидной регулярностью, и так часто приходилось подниматься пешком по совершенно неосвещенной лестнице.

Далеко внизу мельтешили люди. Сверху они казались такими маленькими, что даже не воспринимались реальными. Крошечные людишки суетились по своим таким же маленьким и незначительным, как и сами они, делам, даже не подозревая, что кому-то в эту минуту смертельно плохо. 'Им всем наплевать', - выдал разум, не сумев огорчить Ларису. Ей и без того было настолько плохо, что никто уже не смог бы огорчить сильнее. 'Да, хорошо, что мы живем на четырнадцатом этаже' — уже совершенно отстраненно порадовалась Лариса и попыталась перебросить ногу через бетонное ограждение лоджии. 'Нет, так ничего не выйдет, слишком высоко' — подумала она и вернулась в комнату за табуреткой.

Уже возвращаясь из кухни с табуреткой, Лариса вспомнила о родителях. 'Бедные…' Им будет так больно… Нет, им тоже будет очень больно! Значит, они поймут ее, значит, простят. Они поймут, что она не смогла с этим жить. И все же как-то нехорошо уходить вот так, не попрощавшись. Это не тот случай, когда можно уйти по-английски. Лариса поставила табуретку около распахнутой балконной двери и подошла к серванту. Вырвала из конспекта по общей психологии лист, размашистым неровным почерком написала: 'Простите меня, родные мои, я не смогла с этим смириться, это слишком больно. Простите, я не хотела причинить вам боль'. Задумалась на мгновение, что бы еще такого написать, чтобы родители ее поняли и не слишком горевали. Ничего оригинального не придумала, дописала еще одно 'Простите', и, даже не поставив точку, вернулась к балконной двери и взяла в руки табуретку.

И именно в эту минуту раздался звонок в дверь. Лариса замерла с табуреткой в руках: кто это может быть? Он? Нет, он ведь сказал, что все кончено, что больше никогда не придет, что ничего не будет. А раз это не он, то не стоит и отвлекаться на такие мелочи — она занята, она ужасно занята. Лариса вышла на балкон и пристроила табуретку у самого ограждения, занесла ногу…

В дверь вновь позвонили. Через мгновение кто-то отчаянно заколотил в нее ногами. Лариса поставила ногу на пол и прислушалась к шуму за дверью. Кто это так настойчив? А может, это все-таки он? Может, он понял, что ошибся, понял, что неправ? А, поняв, пришел просить прощения? Может, еще не все потеряно?! И, забыв убрать с лоджии табуретку, Лариса радостно побежала к двери, размазывая по щекам неизвестно откуда вдруг взявшиеся слезы.

Часть первая

Глава 1

Дом на Строгинском бульваре сдали в эксплуатацию в 1983 году. Дом был кооперативный, а стало быть, счастье выпало новоселам вовсе не бесплатное, однако никто из них не отчаивался по этому поводу: пусть за собственные деньги, пусть у черта на куличках, на Северо-Западе, в Строгино, едва ли не за пределами Москвы, зато свое, отдельное жилье. Ведь если рассчитывать на государство, отдельной квартирой они могли бы обзавестись еще лет через тридцать, а то и через сорок. Нет, уж лучше за собственные деньги, зато сейчас. А деньги… Что такое 'деньги'? Деньги — зло, их нужно уничтожать. Тогда почему бы не уничтожить их таким замечательным, и главное, полезным способом?

Волею судьбы семьи Лутовининых, Горожаниновых и Дидковских стали соседями. Не ближайшими, по лестничной клетке, а просто соседями по подъезду, ведь жили все на разных этажах. Просто мальчишки, Генка Горожанинов и Валерка Дидковский, сдружились во дворе, благо, оказались они ровесниками и даже в новой школе учиться стали в одном классе. Маленькая же Лариса Лутовинина присоединилась к их компании чуточку позже и не столько по интересам, сколько, можно сказать, по нужде.

Ларискина мама, Елизавета Николаевна, была парикмахершей. И на первых после переезда в новый дом порах не работала, приглядывая за четырехлетней дочкой, да заодно занимаясь обустройством квартиры. Это-то, конечно, замечательно, да вот только денег семье категорически не хватало, ведь глава семейства, Аркадий Семенович Лутовинин, хоть и был замечательным человеком, но семью этим обстоятельством, как известно, не сильно прокормишь. А по профессии Аркадий Семенович был музыкантом, играл на трубе в оркестре Радио и Телевидения, а музыка, к великому сожалению, редко кому может позволить жить на широкую ногу. Особенно если учесть, что квартирка-то Лутовининым досталась вовсе не на халяву — за нее ведь еще несколько лет придется расплачиваться. А новая квартира — это что? Это же огромнейшая прореха в семейном бюджете, можно даже сказать, дырища в кармане. Это и ремонт, и новая мебель, и остекление лоджии, и кафель в ванную, туалет, и, желательно, на кухню — только начни перечислять все необходимое, тут же благостное настроение от долгожданного переезда испарится. Так что не будет преувеличением сказать, что денег Лутовининым не хватало просто катастрофически. Супруге необходимо было в срочном порядке устраиваться на работу, да разве маленькую Ларочку оставишь дома одну? А садик по соседству обещали построить только через два года, когда Лутовининым, по большому счету, уже отпадет в нем надобность. А в уже отстроенных садах решительно ни одного свободного местечка в ближайшее время тоже не предвиделось — район-то огромный, хоть еще и не до конца застроенный, да дома все сплошь высотные, семнадцати- да девятнадцатиэтажные. Однако профессия у Елизаветы Николаевны была такая, что при желании она вполне могла бы работать и дома. И вскоре появились в округе расклеенные по столбам объявления о том, что мастер-парикмахер высшего разряда обслуживает клиентов на дому.

Именно на этой почве и сдружились Елизавета Николаевна и одна из ее лучших клиенток Изольда Ильинична Дидковская. Была Изольда Ильинична дамой весьма небедной, зато с внешностью проблемы имела совсем не надуманные. Рыжая и конопатая от рождения, всю жизнь стеснявшаяся открывать щедро усыпанные мелкими рыжими пятнышками руки, закомплексованная донельзя, Изольда Ильинична старалась компенсировать врожденные недостатки внешности уходом и даже лоском. С возрастом конопушки ее слегка побледнели, однако совсем не исчезли, кожа имела неприятный оттенок обезжиренного молока, и, как бы ни ухитрялась Изольда Ильинична, а в лучшем случае ее можно было назвать простушкой. В самом лучшем случае. Потому что ни изысканные костюмы, ни сложный макияж, ни сногсшибательная прическа не могли скрыть ее некрасиво вздернутого носа и слишком полных губ, нездоровая белизна кожи не позволяла пользоваться более-менее темным кремом-пудрой для лица, и рыхлая кожа, несмотря на все ухищрения косметологов, все равно не выглядела гладкой и красивой. Даже тщательнейший уход за внешностью не позволял Изольде Ильиничне ходить по улицам с гордо поднятой головой. Однако попыток своих она не прекращала, и появление по соседству отличной парикмахерши приняла за счастье, посланное небесами.