Уже начинал зарождаться рассвет, когда он, наконец, заснул.

День тринадцатый

Анна сидела на скамейке, кутаясь в теплый платок, и смотрела на дорогу. Было раннее утро, свежее и прозрачное, как колодезная вода. Роса на листьях и траве сверкала сотнями оттенков золота и бирюзы. Было тихо.

Федор позвонил около семи и сказал, что приедет через час-полтора. Его голос прозвучал так бодро и уверенно, что странным образом отозвался в ней самой теми же чувствами.

«Мужская рука — вот это что. Мужская рука»

Со времен ее первого романа, мужчин в жизни Анны было мало. Она привыкла не доверять им и во всем полагаться только на себя. На себя и маму, пока та еще была жива. Но с Федором все было иначе. С ним она чувствовала себя слабой, чувствовала ведомой. И ей это нравилось. Он был нежен с ней — второй человек, которого она подпустила к себе так близко. И пусть их отношения продолжались всего неделю, в ее жизни это занимало годы. И в эти годы она была по-настоящему счастлива.

Анна полагала, что думает о ферме, о детях, оставшихся там, но мысли ее были заняты другим: каким он стал? Помнит ли ее? Помнит ли той?

«И возможно ли…».

Машина вынырнула из-за поворота неожиданно, словно акула, блеснув на солнце белым колером. У Анны заколотилось сердце. Она встала и замахала рукой.

— Здравствуй! Выглядишь потрясающе!

Анна улыбнулась.

— Как добрался?

Федор хлопнул себя по коленям и поднялся.

— Эх, дороги!

Анна стояла возле машины и, теребя подол платья, смотрела, как он вытаскивает из багажника сумку. Сумку она узнала. Именно с ней он вошел в ее дом тогда. Прошлое возвращалось, и это ощущение оказалось настолько сильным, что почти перенесло ее обратно во времени. В те времена, когда все было иначе.

— Я готов.

Она так и не нашлась, что сказать, как будто горло перестало пропускать воздух. Вместо этого улыбнулась и поманила за собой. Густой сад, словно сказочный лес, окружил их тенями и запахом листьев.

— А здесь ничего не переменилось, — сказал Федор. — Все осталось по-прежнему.

— Наверное, у вас в городе жизнь быстрее, а здесь она спит. Так — ворочается в колыбели. К обеду проснется, а после — опять заснет.

— Одно слово — скука.

— Нет, другое — покой.

Федор засмеялся.

Они вошли в дом, и Анна сразу же провела его в комнату, которую приготовила накануне. В ту самую комнату. И в ней оказалось все, что только можно было вытащить из старого комода: кружевные салфетки на столе и стенах, белоснежные подушки, атласное бордовое покрывало. Цветы наполняли воздух слабыми ароматами сада. В окна золотыми лезвиями врывался солнечный свет.

— Потрясающе! — восхитился Федор и бухнул сумку на кровать.

Анна натянуто улыбнулась.

— Спасибо. Ты устраивайся, а я пойду за Настей схожу. Поговорим за завтраком. Ладно?

— Отлично!

Анна вышла на улицу и быстро огляделась. Белая машина Федора торчала перед крыльцом, как бельмо на глазу. Первой мыслью было вернуться и попросить его перегнать автомобиль за дом, где его не будет видно, и Анна уже повернулась к калитке, но передумала.

— Какое им до этого дело!

Но дело было. В маленьком поселке всегда найдутся те, чье главное занятие, даже призвание, наблюдать за всем, что происходит, совать всюду нос и собирать сплетни. Эти старинные кумушки, помнящие еще царя Гороха и постоянно теряющие вставные челюсти. Эти всевидящие старушечьи глаза за толстыми линзами очков — они повсюду, и ничто не способно утаиться от них. Энгельсина Львовна, соседка Неверовых, наблюдала, как знахарка зашла к ним в калитку. Дрожащая рука поднесла печенье к чашке и макнула несколько раз, желтые зубы отхватили размокший кусок. Она видела, как девка вышла, а за ней — лебедушка сладкая — Настенька. Девочка осмотрелась, воровато и напряженно, шумнула на собачонку, и они со знахаркой скрылись из вида. Губы, темные, похожие на кусок древнего пергамента растянулись в улыбке.

— От Глеба есть новости?

Настя покачала головой.

— Никаких. Связи нет… У меня плохое предчувствие.

— Мы что-нибудь придумаем.

— Надеюсь.

Они немного помолчали.

— Он мне снился, — неожиданно сказала Настя. — Не помню, что там было, но сон был плохой. Очень, очень плохой!

Звук шагов разбудил Глеба. Он проснулся мгновенно и сел на кровати, прижавшись к стене. На пороге комнаты стоял дядя. Теперь его вид откровенно пугал, он был — словно мертвец, восставший из могилы.

— Ира не отвечает, и, по-моему, не дышит, — сказал он.

Пока Настя и Анна накрывали на стол, Федор возился с бумагами, разложив их на коленях. Его взгляд скакал с бумаги на девушку и обратно, словно белка. Когда с приготовлениями было покончено и все расселись за столом, он отхлебнул чая и улыбнулся.

— Вкуснятина!

— Спасибо, — сказала Анна.

Разговор не шел. И чем больше длилось молчание, тем мрачнее становились лица. Женщины смотрели на Федора. Он должен был говорить. От него зависело, какое решение будет принято. Наконец, он почувствовал их ожидание, поставил чашку и заговорил.

— Перед отъездом я собрал кое-какую информацию. И она не очень приятная.

Он повернулся к Насте.

— Вы знаете, что творилось раньше в Кокошино?

— Да.

— Так вот. Я просмотрел уйму всяких материалов, пытаясь понять, что за болезнь там случилась, опираясь на то, как описывали ее течение и симптомы. И вот, к чему я пришел: такой потрясающий процент смертности могут вызвать не так уж много вирусов. Главные подозреваемые — Эбола и Марбург. Эти ребята настоящие знаменитости! О них известно много и, одновременно, почти ничего. Я хочу вам рассказать кое-что о самом главном чудовище — об Эболе.

Настя посмотрела на него удивленно.

— Но… это ведь что-то тропическое.

— Я и не утверждаю, что там была именно эта зараза. Просто послушайте.

Федор положил свои записи на стол и стал читать:

— Первый европеец, скончавшийся от Эбола, заболел после посещения пещеры горы Элгон. Он умер в больнице города Найроби. Лечивший его врач не понимал, с чем имеет дело, и не особенно встревожился, когда во время одного из приступов, больной буквально обдал его с ног до головы хлынувшей из горла кровью. Через несколько недель врач умер.

Первый случай вспышки Эбола — 1976 год, Заир. Эпидемия вспыхнула в пятидесяти деревнях, прилежащих к реке с тем же названием. Летальный исход был зафиксирован в девяноста процентах случаев. Она прекратилась так же внезапно, как возникла — безо всякого участия человека и без каких-либо видимых причин.

Федор умолк. Обе женщины испуганно смотрели на него, позабыв о чае. Довольный произведенным впечатлением он продолжил.

— Дальше у меня описание симптомов. Но это не слишком приятно. Пожалуй, пропущу. Так… Вот!

Сентябрь 1976 года. Северный Заир, район Бумба. Тропические леса и разбросанные там и сям деревеньки, река Эбола, пересекающая район. Больница миссии Ямбуку, обслуживаемая бельгийскими сестрами. Эпидемия внезапно вспыхнула в деревнях, окружающих больницу. Как заразился первый больной, которого доставили в больницу из джунглей, навсегда останется тайной. Вначале были поражены работники больницы, но затем дело дошло и до их родственников. Слегли медсестры. Одну из сестер решил спасти священник миссии Ямбуку, доставив ее в больницу столицы Заира — Киншаса. Там она и скончалась, вызвав ужас среди медперсонала: никто ничего не понимал, а обстоятельства кончины могли и неверующего заставить поверить во что угодно, только не в здравый смысл. Палата, где она скончалась, была буквально выкрашена с потолка до пола ее кровью. Персонал отказался отмывать палату, ее просто заперли.

Чуть позже Карл Джонсон организовал плавучий госпиталь и пытался оказывать посильную помощь поселениям вдоль реки. Но вирус уже ушел. В джунгли, откуда пришел. Громыхнуло на горизонте, но гроза прошла стороной. Вирус вполне мог вспыхнуть, покрыв пламенем инфекции Заир и пойти дальше. Но почему-то этого не сделал.