Волной родства тяжёлый водоём,

срываясь, в спину бьёт покато, обнаружив —

отболит, не отболит —

меж рёбер вынутую чашу. Подхватила,

да пересозданы тобой, начнёмся здесь,

не убежать, и одновременно стоящими на месте

из окна теперь увидеться. Пуст яблоневый сад,

пусть, как потерянное сердце, кровоточат

и алеют высоко — не доберёшься — сада щёки.

Заблудившийся огонь, тебе приют.

Невеликая пропажа,

рассуждая откровенно,

то, что не было неважно,

посмотри, послушай, Лена.

В воду канула иголка,

в воздухе узор из линий,

полотно сырого шёлка,

окунувшееся в ливень.

Я последнюю рубаху

из него себе сошью,

не оглядываясь, ахну,

помню, но не узнаю.

Пусто-пусто в чашечке.

Кот клубком на тряпочке.

Мы зимуем тихо,

не тревожим лихо.

Навестили крестницу,

постоим на лестнице.

Тянемся, дотянемся,

прянем, растеряемся.

Я пойду, счастливая,

поступь торопливая.

Лёд дорожки — бух, бух,

снег на ветке — пух, пух.

Ты в трамвае красном,

и тебе всё ясно —

буйная головушка,

дальняя сторонушка.

Уже бледнеют облака,

и пекарь встать спешит,

хлебов румяные бока

в угольях сторожить.

Дым из одной трубы, другой,

и время уходить,

следы зашаркивать ногой,

ладонь в снегу студить.

Ты остаёшься, весела,

а ты, весёлый муж,

за эту ночь спалил дотла

твердейшую из душ.

И путь теперь тебе один:

за мёдом, за вином,

и хмель полощется в груди,

колодце ледяном.

В сиянье Рождества войдёшь,

смотря в Её лицо,

свечу за здравие зажжёшь —

и выронишь кольцо.

В городе Кушва зима, твёрдых пластиковых мышат —

одинаковых, рыженьких, с грушей в лапках —

нумерует белёсая девочка-продавщица,

пишет графитным чертёжным карандашом

снизу, на основании: «18»,

«18», и «18», и «18».

Пронумеровав штук сто,

принимается ставить их на стеклянную этажерку:

одного за другим, удерживая за ушки,

ряд за рядом, следя, чтоб смотрели в одну сторону.

И вот куб стеклянный похож становится на пенёк,

увитый песочно-рыженькими опятами,

тем не менее, это мышата, а не опята;

городок, занесённый снегом по подоконник —

проросшее льдом окно оплыло в сугроб, —

а не март, где сосновые щепки медовые вдоль дороги,

равноденствие — воздух, ликующий над головами

нашими.

Как продавщица мышат, старательно и упрямо

каждому дню проставляю одну лишь цену:

равноденствие, равноденствие, равноденствие,

равноденствие.

Совсем неотличима от крыла,

внизу запруда встала,

толща снега

её — столбом — укутала до дна:

дном, глядя с неба, кажется поверхность

её. Снег, самолёт пока летят

в непротивоположных направленьях,

вода, смыкаясь с воздухом, твердеет

и обрастает инеем-пером:

вдохнула вместо воздуха лишь пух.

Мамина эсэмэска: «На улице сильный ветер».

Сильный ветер раскачивал между двумя домами,

как в гамаке, бумагу или пакетик,

от четвёртого этажа до девятого этажа,

приземистая старушка стояла у выцветшего куста,

вино полыхало, как щёки, в сужающемся бокале.

Не ненавидь — ему это не поможет,

левым плечом пожми, отгоняя беса,

вспомни, как охраняют, как окружают горы

тропу, на которой выходит за корнем корень

из твёрдой сухой земли, и тропа выводит.

Озеро распахнулось, бьются в лицо стрекозы,

божьи коровки ягодками брусники

падают с неба, которое тоже спасают горы.

Видно с балкона четвёртого этажа,

как наклоняются вправо деревья рощи,

в доме напротив — стемнело — обнявшись,

докуривает пара,

я возвращаюсь — действительно сильный ветер —

в комнату, полную света, дыханья книг,

быстро сажусь, пишу: «Да, спасибо, мама».

Когда-нибудь договорим —

наговоримся до прощенья,

до угасающего, — Рим

четвёртый — всё же возвращенья.

Мне больно, но не виновата,

не знаю, что ещё сказать,

кого ещё подушкой мятой,

забывшись, поутру прижать

к охладевающему — ровно

стучит постылое «прости» —

сердечку, яблочку, подробно,

сквозь пальцы, вслух произнести.

Видишь слово, оканчивающееся на «е»?

Сердце, кашне, налегке,

канапе, буриме, брекеке —

птицы в руке, в реке.

(Утром открыла форточку —

отчётливым голосом Беллы Ахатовны

Ахмадулиной: «Славься, славься!»

Оцепенела, вылезла посмотреть —

никого, только люди шумят да отцветшие

ветви глаза отводят.)

Молчание? Любование? Упоение?

Питие? Пение? Зрение? Удивление?

Неостановимые чтение и течение?

Некрупные, пёрые, серенькие, пегие.