— Нельзя быть таким невнимательным. Ты сейчас забудь все, кроме учебы.

Она-то умела забыть все, кроме работы. И даже сына не съездила проведать. Только письма ему писала в госпиталь. Да и то редко. И сын тоже пишет редко и мало. Сашка подумал, что ему тоже, должно быть, невесело жилось в родном доме.

К этому времени у Сашки завелись кое-какие знакомства — мальчишки из дома, где он жил, и из соседних домов. Познакомился, но ни с кем близко не сошелся, товарищей среди них не нашел. Обыкновенные мальчишки-тыловики: горя, конечно, хлебнули через край, но так мальчишками и остались.

А время шло, и он уже подумывал: не сбежать ли на фронт? Неужели не примут его — бывалого разведчика, награжденного медалью «За боевые заслуги»? Не может быть, чтобы не приняли.

Наверное, он и сбежал бы, тем более что под Ленинградом началось наступление, и Сашка все думал о тех делах, какие идут сейчас в его отряде, но толком ничего не знал, оттого, что совсем прекратились письма от Бакшина. А Сашке никто не писал, хотя, когда уезжал, все обещались писать. В доме поселилась тревога. Наталья Николаевна уж и спрашивать перестала, приходила домой, как всегда, поздно, молча раздевалась, и Сашка видел и знал: ждет известия от мужа или уж, один конец, о муже. Ждет. И ждать устала, и спросить боится. Сашка, встречая ее, еще в прихожей сообщал:

— Ничего нет.

Зачем же терзать человека? Но он думал, насколько у нее хватит сил держаться с такой невозмутимостью. Не вздохнет даже. И она видит, что он наблюдает за ней, и учительским голосом говорит:

— Нет, так будет. Уроки выучил?

И он все терпел — не уходил. В такое время он просто не мог оставить ее одну, хотя жить в доме, где от радости не смеются и не плачут от горя, становилось все труднее.

— Запрос надо послать, — сказал он ей однажды.

Оказалось, запрос уже послан. Скоро пришел ответ: «Пропал без вести».

— Это у нас сколько хочешь бывает. Нет связи с отрядом или еще что…

Так Сашка попытался утешить ее, но она даже и не ответила на его утешение, заперлась в спальне. А наутро лицо у нее было бледнее, чем всегда, и под глазами слегка припухло. «Плакала, наверное, всю ночь», — подумал Сашка, но представить себе Наталью Николаевну плачущей не мог.

И веселой он ее тоже не видел, да и веселиться-то не было причин: сын в госпитале, от мужа давно известий нет — какое уж тут веселье?

САШКА УЕХАЛ

Кончилась эта зима. Она показалась Сашке серой и унылой оттого еще, что с фронтов шли хорошие, победные вести, а он вынужден томиться в тылу. Шел апрель — переменчивый месяц. Сашка уже не на шутку начал подумывать о своем затянувшемся отдыхе. А так как он привык все делать основательно, то прежде всего побывал — и не один раз — на Ленинградском вокзале и досконально выяснил, что пристроиться к воинскому эшелону ничего не стоит. Он бы и пристроился, но надо было сказать об атом Наталье Николаевне. Не может же он сбежать от человека, который к нему всей душой. Не имеет права.

«Теперь твой первый долг — учиться», — повторяла она, ничего не говоря о том, что своим первейшим долгом перед Сашкой она тоже считает его учебу.

Он отстал на три года, посылать его в школу в младшие классы она не хотела, и Сашка с этим согласился. Другое дело, когда он пойдет на будущий год прямо в пятый класс. Но для этого надо много работать, и Сашка работал, стиснув зубы.

Как-то он пришел домой и едва захлопнул дверь, как услыхал непривычный веселый голос Натальи Николаевны:

— Саша, иди-ка сюда!

Она, как почти всегда, сидела за своим письменным столом. Положив карандаш на лежащую перед ней книгу, она сообщила:

— Есть новости, и отличные. Нашелся наш командир!

Взяв карандаш и постукивая им по книге, она сказала, что сегодня получила письмо, пишет какой-то неизвестный ей военврач капитан Недубов по просьбе самого Бакшина, который пока еще писать сам не может. Был ранен, и очень серьезно, эвакуирован в Красноярск, и только недавно к нему вернулось сознание. Еще предстоят операции, но это уже пустяки по сравнению со всеми, что пришлось перенести, а главное, врач заверяет, что теперь будет все хорошо.

— Я же вам говорил… — Почувствовав предательское щекотание в носу, Сашка на всякий случай отвернулся.

Наверное, и сама Наталья Николаевна была растрогана, потому что прежним веселым голосом она продолжала:

— Первый ты его спас от смерти, теперь врач Недубов. Наверное, раньше на моем месте свечки в церкви бы поставили перед иконами. Как ты думаешь? — Она даже улыбнулась, кажется, впервые за все время Сашкиного пребывания в доме Бакшина. Но сейчас же выпрямилась за своим столом. — Глупости какие я говорю от радости. — И склонилась над книгой.

— Вы когда к нему поедете? — спросил Сашка.

— Я? Зачем?

Ошеломленный таким вопросом, он пробормотал:

— Ну… для душевности. — Подумал и добавил: — Скучает, я думаю, он там по домашности. Я-то знаю. Выхаживать его надо.

Не отрываясь от книги, она сказала, что ехать ей никак невозможно, да ее и не отпустят. И нечего ей там делать, в госпитале. Есть врачи и сестры — это их дело «выхаживать» раненых.

— И даже, как ты сказал, проявлять душевность. Это они там умеют. Я читала где-то.

Тут она снова улыбнулась и глянула на Сашку не то подозрительно, не то растроганно. Этого он не разобрал, обескураженный таким ответом. Учебный год для нее, оказывается, дороже мужа, который от смерти отбился. Без нее поди-ка не справятся. А он там тоскует, в госпитале.

Тогда Сашка сам решил поехать, тем более, начали поступать письма, требующие его немедленного действия. Надо ехать, все равно жить у Бакшина он не собирался, хотя пока еще и сам не знал, куда он направится. Но вот пришло письмо от радистки Вали, и все стало ясно. Она писала:

«Дорогой мой братик Сашенька! Мне пришлось демобилизоваться, так как я вышла замуж за Шагова Ивана Артемьевича, помнишь его? Теперь он старший лейтенант. И у нас скоро будет ребенок. Вот почему меня демобилизовали, и теперь я живу дома, в леспромхозе, куда жду и тебя. Конечно, в Москве тебе куда веселее, а по мне ничего нет лучше нашей тайги. Теперь я тебе скажу главное: если ты еще ничего не написал Семену Емельянову, сыну нашего доктора, то еще и не пиши. Сначала прочитай все, что я описала в письме к нашему Бате. Не знаю, жив ли он, а если жив, то где он сейчас? В том письме я все, что знаю, описала про Емельянову и про ее сына Семена, который нам с тобой теперь как брат. Ты это запомни и письмо ему пошли».

После подписи «Твоя партизанская сестра Валя» были два адреса: леспромхоза, где жила она, и Семена Емельянова.

Отдавая Сашке это письмо, Наталья Николаевна сказала, что оно было вложено в конверт вместе с письмом к Бакшину, и, когда Сашка спросил, что пишет Валя, ему ответили:

— То, что она пишет, это, Саша, очень серьезно. Во всем может и имеет право разобраться только сам Бакшин. Это его дело. Вот вернется и наведет порядок.

Такой ответ еще больше укрепил желание уехать из дома, в котором каждый живет сам по себе и у каждого есть какие-то такие дела, о которых никто, даже самые близкие, и знать не должен.

— Каждый обязан заниматься только тем делом, которое ему поручено. Ты, например, должен учиться, и только учиться. Все посторонние дела надо забыть на это время.

Проговорив это, Наталья Николаевна посчитала разговор оконченным и склонилась над какими-то длинными листами ведомостей. Но Сашка не дал ей заняться делом:

— Ага… Так он, значит, пускай сам по себе страдает в неизвестности.

— Ты о ком?

— Да вот тут в письме, — Сашка взмахнул листками Валиного письма. — Тут радистка наша пишет, что все командиру нашему описала про врачиху, про Емельянову. А вы мне ничего не рассказываете…

— Знаешь что? В этом вопросе предоставь нам самим разобраться. — Наталья Николаевна решительно повернулась к своим ведомостям, и Сашка понял, что разговор окончен.