Он сам сделал их такими и вот теперь расплачивается.

И он же помог Емельянову найти свое дело, и хоть не очень велика его заслуга, но работник-то какой вышел! И несомненно отличный будет руководитель. Начальник.

— Спасибо, Семен, спасибо, — повторил Бакшин с пылкой строгостью, словно благодарил за подвиг.

— Да за что же? — с недоумением спросил Сеня. Он все еще не мог преодолеть чувство торжества и одновременно неловкости за свою победу, которая так легко ему далась. И еще он не знал, чем объяснить поведение Бакшина: сдался без борьбы. Поднял белый флаг и еще за что-то благодарит своего победителя. — И не я один. Все так же говорили. И время сейчас такое…

— Твоя правда, — согласился Бакшин с такой покорностью, что Сене припомнилось его самонадеянное обещание привести «самого» Бакшина на веревочке.

Не зная еще, как выполнить это свое обещание, для начала он спросил:

— Ожгибесова помните?

— Летчика? А как же! Он где?

Рассказав про Ожгибесова, Сеня без передышки сказал:

— Мама была бы рада увидеть вас.

— Да? — спросил Бакшин, продолжая стремительно шагать. — Я тоже. — И замолчал.

Они поднялись в гору и давно уже прошли мимо той гостиницы, в которой разместились члены комиссии, а Бакшин все молчал. Прошли «семиэтажку». Из открытых окон ресторана тянулась заунывная музыка. Тихо шумели старые липы театрального сквера, и оперный театр, сияя огнями, как корабль, вплывал в темные аллеи. Песок заскрипел под ногами. Миновав сквер, вышли на вечернюю оживленную улицу. Бакшин вдруг остановился, пристроил палку на сгибе локтя и, доставая из портсигара папиросу, спросил:

— Как она? Так и живет одна?

— Ничего, — ответил Сеня, — работает. — Посчитав, что Бакшину полагается знать все самое главное, он сообщил: — После, когда Ожгибесов выпишется из больницы, она хочет, чтобы он жил с ней. Совсем.

Бакшин уронил папиросу и, забыв достать другую, сунул портсигар в карман.

— Далеко идти? — спросил он.

— Нет, теперь уж близко. Хотите такси?

— Зачем же, если близко? Не осуждаешь мать?

— За что? Он любит маму, и очень давно. Еще с довойны.

— Любовь? — Бакшин сильнее застучал палкой. — Ее вы еще не отменили?

И засмеялся, давая понять, что он намерен шутить.

И Сеня тоже засмеялся, но совсем по другому поводу. Просто он вспомнил, как в сегодняшнем своем выступлении он говорил именно о любви, но только сейчас догадался об этом. Любовь к своему делу в строительстве так же необходима, как и расчет, и план. Нет, если отменить любовь, то остановится жизнь.

— Любовь? Нет, не отменили, — строго заметил Сеня и, чтобы совсем уж было не до смеха, добавил: — На днях Ожгибесову ногу отняли. Мама сама оперировала. Нет, не отменили, как видите. — Все это Сеня постарался проговорить как можно спокойнее. Как-никак Бакшин — гость, а Сеня — хозяин и ведет Бакшина — заслуженного человека — в добрый дом, где ему будет оказан самый уважительный прием.

— Он очень хороший человек, — сказал Сеня задумчиво.

Ася тихо спросила:

— Кто? Бакшин? Он мне показался притихшим. А это настораживает. Ты как думаешь?

Он убежденно заговорил:

— Жизнь у него не была гладкой. Всякое у них там происходило, у наших предшественников. Победы были и поражения, счастье и горе. Нам это все надо понять, потому что все, что они делали, они для нас делали. Для тебя, для меня. Победы для нас и ошибки для нас, а значит, мы ответственны за все их дела. Они о нас думали.

Но так как Ася все это выслушала в глубоком молчании, он подумал, что, может быть, она теперь-то согласна с ним. Потом он услыхал ее легкий вздох и ее ответ:

— Тут что-то есть, в твоих словах. Какой-то смысл…

Они только что убежали от пиршества, которое вовсю развернулось в доме Гурьева. Темные улицы были пустынны. Майский ветер, свежий и теплый, устало бродил по городу.

— Он не притих, — ответил Сеня. — Он, мне кажется, задумался.

— Задумался? Очень может быть. Добрый дом хоть кого приведет в чувство и заставит задуматься.

— Даже тебя?

— И меня. Даже… — Ася и в самом деле задумалась, но, конечно, ненадолго, потом засмеялась и только после этого призналась: — Мне кажется, нет, это так и есть на самом деле, я что-то поняла. Ты только не смейся. Бакшин тобой любуется. Нет, правда. Он так смотрел на тебя, когда говорил о будущем, словно ты ему в чем-то помог и через тебя он все увидел. Ты для него как очки, нет, как бинокль: дальше видно. — Ася снова засмеялась. — Тут вот я и призадумалась. И насторожилась…

— И забыла все старое зло?

— Нет, мой дорогой, ничего я не забыла. Зло остается злом, старое оно или новое. Я говорю о прошлом. Какое бы оно ни было, забывать его нельзя. Человек, забывающий прошлое, — сирота, без отца-матери, без роду, без племени.

Они прошли мимо театрального сквера, и тут Ася вспомнила, что Сеня ничего еще не рассказал о совещании, а когда он начал рассказывать, оказалось, что все это она уже слыхала от Вали Шаговой. Пока ждали, когда Сеня приведет Бакшина, она и рассказала.

— А ты на своем совещании хоть разок вспомнил обо мне? — спросила Ася.

— Да, я подумал, как хорошо, что тебя нет. Задала бы ты там жару…

— Кому? Бакшину?

— Да, ему. А больше мне. За то, что он предложил, а я согласился с его предложением. Все получилось неожиданно.

— Жена директора! Это я-то! Кто бы мог подумать?.. Ты боишься?

— Нет, нисколько.

— И я нисколько. Хуже было — мы не струсили, а теперь чего же нам бояться!.. Помнишь, как мы ночью шли по аллее, два маленьких человечка. Тогда тебя хотели забрать в колонию, и тебе пришлось укрыться на кладбище у Кузьки Конского. Нам было плохо. Оч плохо, но мы ничего не боялись. Об одном только и мечтали — хоть бы нас оставили в покое. Мы не боялись, потому что нас было двое. Так чего же нам теперь!..

Так говорила Ася, и Сеня был с ней совершенно согласен. Детские воспоминания, прошлое — вот как оно помогает в трудную минуту. Только бы не расставаться, только бы всегда вместе. И Ася думала так же, как и он; в гостинице, остановившись у своего номера, она сказала:

— Ты иди к себе. Я сейчас… — и скрылась за дверью.

Она и в самом деле пришла очень скоро. Он стоял у окна и смотрел, как постепенно гаснут в окнах теплые огни, и почувствовал, что Ася уже стоит тут же, у окна, и тоже рассматривает ночной город.

— Мне кажется, — сказала она, — будто тут ничего не изменилось с тех пор. Я говорю про эту комнату. Вот на этом диване я уснула в ту самую главную ночь. А ты был без памяти.

— Почему та ночь была главная?

— В нашей жизни — главная. С тех пор мы всегда были вместе.

Сеня повернул голову к Асе.

— Ну, не всегда, — нерешительно заметил он.

Но Ася, тихо посмеиваясь, возразила:

— Всегда. Я всегда была только с тобой.

Сеня подумал, что сейчас Ася сказала то самое основное, чем в последние дни были переполнены все его мысли и желания. Всегда быть вдвоем — в этом и есть глубокий смысл жизни. Быть вдвоем и любить. Все очень просто. Именно в этом, в самой простой простоте и заключена глубина мысли.

— И я всегда был только с тобой. И я хочу, чтобы так было всегда, — проговорил Сеня, оглушенный ожиданием того страшного и чудесного, того, что сейчас должно случиться. Вот сейчас она скажет: «А кто нам мешает?» Что тогда?

И она сказала:

— Теперь уж никто нам не сможет помешать. Мы двое во всем мире.

Двое во всем мире. Только двое. На седьмом этаже, откуда весь город как на ладони.