Скоро я сижу на своем рабочем месте и тихо пытаюсь втянуться в производственный процесс. В комнате нас пять человек. Во-первых, это сама Галина Михайловна. Ее заместительница - Элеонора Сергеевна, дама лет сорока, с беспокойным взглядом, направленным во внутренний мир. У нее такой вид, как будто в дороге ее застиг шторм: воротник блузки перекособочен, шейный платочек перевернут, из прически со всех сторон выбиваются пряди. Она должна быть безобидна - таких интересуют только собственные проблемы, а проблем у них бывает много. Третья, приветствовавшая меня женщина (совершенно нормальная, размера этак пятьдесят шестого) - Ирина Григорьевна, с большущим декольте, в дешевом вискозном костюме - то ли давно махнула на себя рукой, то ли со вкусом проблемы - охотно смеется и улыбается. Глаза глупые, что огорчительно... От глупых людей можно ожидать всего... но выражение бывает обманчиво. Четвертая - Катя - девочка моложе меня, с ухоженными светлыми волосами и каким-то очень вульгарным телом (одни мягкие шары со всех сторон, выступающие из широкого балахона) - могу поклясться, возненавидела меня с первого взгляда и периодически сверлит меня злющими глазами. Есть почему-то девицы, у которых я моментально вызываю биологическую ненависть. Но плевать на Катю, здесь не она командует.
Галина Михайловна выдает мне задание, и все делают вид, будто меня здесь нет. Да мне и не до них... Я смотрю, что мне дали за компьютер. Компьютер старенький. Петин. Петя, надо полагать, был изрядной хрюшкой. Надо пойти к Олегу, заныкать у него потихоньку пару рюмок водки и как следует все протереть... водой этого не отмыть. Сканер... есть такое. Программа к нему тоже есть. Хорошо... Факс... есть факс. Хранитель экрана... с "Властелином колец". Да, тут тоже интеллектуалы сидели... Ага. "Противостояние"... "Азия в огне"... "Counter Strike"... И все одновременно. Представляю, как этот хрюн посадил систему.
Работа у меня, надо сказать, противопоказанная характеру. Настолько противопоказанная, что даже становится интересно, как я с этим справлюсь. Мне надо содержать электронный архив. Так, чтобы в любую минуту можно было найти любой документ. Это при моей-то аккуратности и организованности, и при том, что я дома и при полном отсутствии вещей никогда ничего не могу найти. Да и Петя, кажется, был не лучше... Бродя по различным папкам и пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь закономерность, я скоро понимаю, что тут черт ногу сломит. Архив большущий, ветвистейший, как столетний дуб, самое логичное - свалить все в кучу и разобрать заново, но при таких объемах это несерьезная задача. Я беру листок бумажки и медленно рисую схему этого монстра.
В общем, мне не до общения. А дамы неторопливо, не отрываясь от дел, общаются. Я слушаю одним краем уха. Скоро становится понятно, что от них не услышать ничего такого, чего нельзя бы было прочесть в газетах. Больше всего меня поражает, что Галина Михайловна время от времени с экстазом скрипучего седла употребляет слова "классно" и "клево". Первый раз я чуть не подскочила на стуле. Такие слова у нас даже Лютику запрещают произносить. Мат разрешают, а со словесным мусором у нас строго... Я быстро говорю себе, что используй Галина Михайловна любимый Лютиков словарный запас, было бы хуже. Судя по годам, ее детки как раз в дурном подростковом возрасте, при работающей маме не досмотрены, так что нечего удивляться... В общем-то ясно, что между палаткой с кошачьими пирожками и навороченным офисом большой разницы нету. Только для успешного общения с Иркой я выясняю, кто такая Верка Сердючка, а здесь нужно будет учить исполнителей ролей суровых шерифов, обаятельных гангстеров, героев, проходящих суровую капиталистическую школу жизни, и прочих светочей культуры. Что до меня, я не знала их даже в те времена, когда школа жизни была социалистической, и оснований что-либо менять не вижу.
Один раз мне удается вставить пару слов - и даже очень удачно. Я вовремя вспоминаю про мутировавшего поросенка. Я даже приукрашиваю - говорю, что поросенок был с крыльями, но крылышки рудиментарные, и несчастный поросенок не мог летать (как будто очень хотел). Просто-таки самой жалко бедную скотину...
По-моему, про поросенка им нравится. Они даже смотрят на меня с симпатией - все, кроме Кати, которая презрительно кривит рот, как бдительный чекист на козни раскрытого врага.
-- Вот они всю природу у себя мониторят, - подводит безаппеляционный итог Галина Михайловна. - А у нас хоть пять голов вырасти на наших фермах, никто не заметит.
Кажется, вывод сделан в мою пользу. Первая ниточка контакта протянута. Я успокаиваюсь и ухожу в работу.
Кажется, я чересчур расслабляюсь. Что за черт меня дергает за язык! Я совершаю страшную глупость. Совершаю, абсолютно не думая. По-прежнему, краем уха я слушаю их разговор. Речь идет о супруге Элеоноры Сергеевны. Кажется, он работает за границей. Кажется, в Норвегии. Она рассказывает, как ходит на почту и отправляет ему посылки. Говорит она прерывисто, с грудным придыханием, и машинально наматывает прядь волос на карандаш.
-- Такая дичь, такая отсталость! - говорит она. - Они все заворачивают в эту оберточную бумагу и завязывают веревками. Как двести лет назад! Владик рассказывает, там в Норвегии на почте все смеются. Ему просто стыдно. Ему говорят, из какой дикой страны такой кошмар приходит. Хорошо, что они хотя бы сургучными печатями не запечатывают, ведь еще недавно запечатывали. В Норвегии у них в любом почтовом отделении все цивилизованно, все в целлофановых пакетах...
-- Да, - веско констатирует Галина Михайловна и что-то размашисто отчеркивает у себя на листе, с которым работает. - У нас всегда так... Мы вечно на обочине прогресса...
Что бы мне не помолчать? Я все забываю, что я не дома, а на вражеской территории.
-- Не знаю... - говорю я. - А мне веревочки нравятся. И сургучные печати тоже нравились. Я бы как раз хотела, чтоб они были. Они так пахнут... Лишь бы вовремя доставляли...
У меня непроизвольно вырвалось, как воспоминание - мы с бабушкой ходили на почту, там пахло теплым сургучом и клеем, и мне очень нравилось, как со стуком били печатью о сургуч... Тут я с ужасом замолкаю и обнаруживаю, что на меня смотрят очень недобрыми глазами. Почти как бродячая собака. И если не целят в щиколотку, то до времени. Хоть ори. С той разницей, что не поможет. В животном мире все проще.
Тысячу раз мне говорили: не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Нет, я не могу утаить от мира собственное мнение, это такая духовная ценность, что промолчать невозможно...
Я втягиваю голову в плечи, кладу за щеку леденец и пытаюсь работать. Не получается. Я чувствую, что не только ниточка оборвана, а уносит меня на льдине в бурное море, и помочь, похоже, некому. В комнате тишина. Леденец во рту гремит как камнепад.
Я проклинаю себя мысленно. Кажется, я огорчила Галину Михайловну. Она так громко и стремительно расчеркивает бумажку, что линейка у нее на столе подпрыгивает. Может, она думает, что я дура непроходимая? В общем, правильно думает... Постепенно у них возобновляется разговор. Я молчу. Катя поглядывает на меня торжествующе. В обед надо выйти и купить им чего-нибудь к чаю, тогда они подобреют. Но есть ли здесь обед?.. И сколько у меня денег?.. Ирина Григорьевна жалуется, что ее брату не на что кормить семью. Кажется, он не москвич. Кажется, живет где-то далеко. Кажется, и сама она не коренная москвичка...
-- Ира, перестань! - выговаривает Галина Михайловна. - В наше время быть бедным просто стыдно! Сейчас у всех такие возможности!
Я уже молчу в тряпочку. Я не возражаю, а запоминаю и принимаю к сведению. Ладно. Завтра же одену свой лучший костюм и приду в таком виде, чтобы никто не мог даже краем мысли заподозрить, что я бедная. У меня, слава богу, остались кое-какие тряпки от прежнего благополучия...
Потом Галина Михайловна собирает бумаги стопкой, закладывает в пластиковый файл, беспечно потягивается, встает, подходит ко мне и недоуменно разглядывает мое творчество.