-- Ну вспоминай, Антоша, вспоминай, - говорю я хладнокровно, поправляя подол. - Вот и знакомься с вашим братом, только и слышишь на другой день: а ты кто такая? А тебя как зовут?
Он усмехается.
-- Ну до такого знакомства, - говорит он. - У нас вчера не дошло.
-- А ты точно помнишь? - спрашиваю я томно.
-- Точно, - говорит он спокойно. - Кстати, вот я послушал тебя вчера насчет рыжей... теперь сам не рад.
-- Чего ж ты слушаешь, кого попало, - отвечаю я. - Тебе, знаешь, насоветуют... В таких вещах только себя надо слушать, никого другого.
Он выезжает на улицу, мельком смотрит на меня и фыркает.
-- Шучу, - говорит он. - И все-таки, как тебя зовут?
-- Ну Ниной, - отвечаю я.
-- Не врешь?
Этот вопрос меня веселит. Даже я таких не задаю. Не все, значит, для меня потеряно.
-- А смысл? - спрашиваю я.
-- А ты так дружишь со смыслом? - в тон отвечает он. - По тебе не заметно.
-- Мало того, что ты склеротик, ты и грубый к тому же, - говорю я. - Хорошо. Меня зовут Агафоклея.
Он поднимает ту бровь, что с моего бока.
-- Нина мне больше нравится, - говорит он.
-- Тогда чего спрашивать лишний раз? - говорю я, пожимая плечами.
-- Насчет рыжей я тоже пошутил, - говорит он, глядя на дорогу. - Не было ни рыжих... ни зеленых... никаких. Я вообще человек добропорядочный.
-- Это что, предупреждение? - спрашиваю я.
Он усмехается.
-- Настоящих женщин бесполезно о чем-либо предупреждать, - говорит он.
-- Уклончиво, - говорю я, подсчитывая на пальцах варианты значения этой глубокомысленной фразы. - Ты хоть и добропорядочный, но шулер, - при этом я не выдерживаю и лезу за семечками. - Я не спросила, у тебя нужно пристегиваться?
-- Как хочешь, - отвечает он. - Жизнь твоя. Куда едем?
-- Пока в центр, - говорю я. - А там видно будет.
-- Поехали, альтернатив нет, - говорит он. Я соглашаюсь. Альтернатив действительно нет, дорога до центра одна - Ленинградка, и та в глубоком параличе, как обычно. Я смотрю в окно и попутно заглядываю в кулак, повторяя цвета. Зачем это нужно - не пойму...
-- Что ты замолчала? - спрашивает он через какое-то время. - Ты как-то вроде приуныла.
-- Да вот думаю, как общаться с добропорядочным человеком, - говорю я и проверяю, хорошо ли я сделала маникюр.
-- Что, опыта нет? - спрашивает он.
-- Нет, - говорю я. - Как-то не попадались... Вот пытаюсь припомнить хоть одного... - тут у меня портится настроение.
-- Вспомнила? - спрашивает он, следя за мной.
-- Вспомнила, - говорю я мрачно. - Отца. Только ты на него не похож.
Мы согласно замолкаем. У меня пропадает охота шутить.
-- Ладно, - в конце концов говорю я. - Если у меня не дай бог возникнет глубокое чувство, я тебе вовремя скажу, чтобы ты держался подальше.
Он с полуулыбкой думает о своем.
-- Ну одолжила, - говорит он. - Где ж найдется мужик, который согласится.
-- Ты не знаешь мужиков, - говорю я. - Там, где дело касается тонких чувств и сложных внутренних переживаний, они бегут прочь как ошпаренные.
-- Тебе виднее, - говорит он, продолжая загадочно улыбаться. На его полном лице улыбка выглядит по-доброму, хотя это может быть обманный эффект от жировых складок. Впрочем, маньяком не выглядит... Глазки ленивые...
Он довозит меня не только до центра, но до самого здания.
-- Спасибо тебе, - говорю я ему с искренней признательностью. - Ты мне помог.
Я вылезаю из машины, а он кричит вслед:
-- Не забудь, ты обещала зайти, когда никого не будет!
-- Ага, - говорю я, не оборачиваясь. - Сейчас.
И плюю через плечо. Они по другую линию фронта, вспоминаю я, разглядывая фасад. Все ври. Не вопрос. Будем врать.
Скоро я сижу в крашеной комнатке за круглым большим столом и жду работодателя. Пока его нет, разглядываю произведение искусства в раме. Наверное, это что-то высокохудожественное. Из новой эпохи. В то время как я гадаю, в чем тайный смысл авторской находки, решительно входит молодой мужичонка с перекошенным кислым лицом, как у язвенника, и я его, конечно, забыв о наставлениях, приветствую замечанием:
-- А вы знаете, если эту картину развернуть на девяносто градусов, можно будет увидеть море.
Его передергивает от пяток до макушки, а я, вспомнив Верины инструкции, поспешно замолкаю. Но первое впечатление произведено... на лбу его написано, что эта комната принимала личностей достойнее. Он садится, раскрывает кожаную папочку, и что-то сразу помечает. Я старательно воспроизвожу на лице образ первой пионерки и круглой отличницы. Мысленно повторяю цвета. Может, лучше сразу сказать, что на картине не та цветовая гамма? Нет, лучше не добивать... Красный, желтый, зеленый... как там дальше...
Мужик морщится со старанием исполнения служебных обязанностей. После этой прелюдии задает вопросы. Основные биографические данные я сообщаю правдиво... смешно называть фамилию и имя, отличные от паспортных. Он делает глубокую мхатовскую паузу и сверлит меня неверным взглядом Джоконды. Воздух как-то нестандартно его преломляет... Не поклянусь, что он видит именно меня. Дистанционно провертев во мне дыру, он спрашивает, хочу ли я работать. Я вспоминаю, что советовала Вера.
-- Знаете, - говорю я с воодушевлением. - Я очень хочу работать! Я даже не просто хочу, я так люблю работать! Никто так не любит. Я из-за этого с мужем развелась. Он мне работать не давал. Не давал самореализовываться. Но для меня работа важнее.
Выпалив эту чушь, я гордо замолкаю. Вот дура, приходит мне на ум, куда тебя несет. От работы кони дохнут. Сейчас тебя приставят, энтузиастку, кирпичи таскать. Впе-ред, вре-мя.
-- Значит, причина вашего развода в недостатке самореализации, - произносит он вялым голосом и ставит у себя какую-то галку. Мне становится интересно. Может, он просто чертей рисует?
-- Да! - говорю я. Зачем спрашивать идиотские вещи? Дали бы мне возможность, сидела б я дома и не дергалась.
-- Почему вы уволились с последнего места рабо... - начинает было он, проводя глазами по анкете и запинается - видит, что последний раз я работала десять лет назад. Я тоже помалкиваю. Не объяснять же, что на последнем месте работы моя зарплата составляла эквивалент двух долларов США. Дорога дороже обходилась...
-- Вы можете работать с людьми? - спрашивает он так же скучно.
-- Да! - говорю я. - Я очень люблю работать с людьми. Я обожаю работать с людьми! Вот у нас в доме, к примеру, такие замечательные люди, мои соседи... Я бы с ними так и работала. Просто чудесные люди, знаете, прямо так бы их всех и целовала.
На его лице по-прежнему ничего не отражается.
-- Какой самый дерзкий поступок вы совершили в своей жизни? - спрашивает он с потугами на проницательность.
Я смотрю на него стеклянными глазами, истово моргаю, и, вспоминая старые кадровые формулировки типа "я и мои ближайшие родственники в плену не находились и на оккупированной территории не проживали" докладываю:
-- В своей жизни я не совершаю дерзких поступков, - и добавляю. - Все мои поступки взвешены и тщательно обдуманы.
И снова моргаю.
- Ну как же, - скрипит он. - Я смотрю, вы два раза замуж выходили... - так как я охотно открываю рот для ответа, он поспешно замолкает и углубляется в папку. Я тоже пока молчу. Подробности моей сексуальной жизни я готова озвучить в любой момент, но слушать эти мемуары не советую. Кажется, он сам чувствует, что коснулся скользкой темы.
-- А телевизор вы смотрите? - спрашивает он со скрипом.
Я снова принимаю идиотски-восторженный вид. Думаю, что современные строители капитализма просто обязаны смотреть телевизор. В противном случае это вызывает подозрения. Не то чего-нибудь построят... Это мы еще по коммунизму проходили.
-- Конечно! - говорю я. - Я очень люблю смотреть телевизор! Я всегда смотрю телевизор! Там такие чудесные передачи... сериалы эти... просто замечательные. Такие жизненные, знаете... Чувства там... эмоции... жизнь кипит...