И тут началось. На глазах Северова и его группы от дзота полетели обломки бревен. Но печка дымила.

— Вы нам спасли жизнь, товарищ старший лейтенант, — сказал Северов, взглянув на командира роты блестящими глазами. — Но как вы узнали, что сейчас дзот разобьют?

— Сам артиллерист. Знаю, как заманчива такая цель, — рассеянно ответил Николай. Он уже думало другом: нельзя ли обмануть противника, превратить разбитый дзот в ложную огневую точку?

Ночью Николай послал туда пулеметчиков. Они затопили печку, потюкали топорами, будто заготовляют дрова, постреляли из пулемета и отошли. Немцы снова начали обстрел из орудий. С тех пор эта игра в кошки-мышки не прекращалась.

И сейчас, сидя вокруг Николая, солдаты со злорадством прислушивались к артобстрелу.

— Вы не замечаете, товарищи, что уже больше недели у нас нет потерь? — спросил вдруг политрук. — Ни одного раненого или убитого. Вот это победа! Лопатой и топором побеждаем смерть.

— Еще бы. Вон сколько наворотили земли. — Теперь разве дурака какого зацепит пуля.

— А помните, товарищ старший лейтенант, как в первые дни вы нас заставляли работать? Сил просто не было стоять на ногах… Скоро, ребята, закончим, — заговорил старшина Северов, подражая голосу Николая. — Вот у Егорова четверо детей… Бросим все по лопатке за каждого из них… А тут этих детей наберется ой-ой-ой. У Аракильяна пятеро, у Савельева четверо. Пока всех перебираем, глядишь, метров тридцать укрытия готово. Вот я когда радовался, что у меня и у вас нет детей… Иначе еще пришлось бы копать.

Николай ухмылялся. Вот где никто не сомневался в его честности. Вот где он никогда не замечал ни тени недоверия к себе.

«А ведь хорошо получилось, — подумал Николай. — Адская работа, зато сблизила людей. Стали как одна семья. Не это ли главное?»

Николай был доволен. Рота стала сплоченной боевой единицей. Из случайного сборища людей она превратилась в могучую силу, где каждый верит другому, заботится о товарище и, если надо будет, окажет помощь, прикроет своей грудью соседа. С таким коллективом — да, да, именно коллективом! — можно пойти в наступление, отбить любую попытку врага атаковать позиции роты.

— Хватит! Пора за работу! — сказал Николай, поднимаясь. — Политрук, после работы я прошу вас находиться этой ночью в остальных взводах, а я уйду в боевое охранение.

— Вы бы поспали немного. Могу ведь и я сходить.

— Так надо, политрук. Боюсь я за боевое охранение. Это наше самое уязвимое место. Дурак будет немецкий генерал, если не попытается как-нибудь целиком захватить там наших, — озабоченно сказал Николай, взял лопату и направился вдоль траншей.

Провожая его взглядом, политрук подумал: «Какая удача для роты, что нашелся такой командир. И настойчив, и опытен, и с людьми обращаться умеет».

На рассвете четырнадцатого ноября Николай обошел передний край обороны и вместе с ординарцем вернулся на свой командный пункт. Собственно, это был обыкновенный, сооруженный наспех блиндаж с глиняными стенами. Даже при далеком взрыве со всех сторон сыпалась земля. Постоянно в блиндаже находились только телефонист и писарь. Сам Николай заходил сюда изредка и ненадолго.

— К вам звонил майор Куликов, — сказал телефонист. — Он передал, что вас к десяти часам вызывают в штаб дивизии. Будете есть? Мы ваш завтрак подвесили к потолку. Везде окаянные мыши.

— Некогда, — отказался Николай. — Потом.

Шагая по направлению к штабу полка, где ему обещали оседлать коня, Николай прислушивался к тому, что происходит на участке роты.

В траншеях было тихо, но боевое охранение огрызалось пулеметным огнем. Это было обычное дело, но Николай беспокоился. Боевое охранение почти вклинилось в линию обороны противника. Горсточка людей во главе с младшим лейтенантом располагалась в шестидесяти метрах от немецких траншей. Николай сделал все возможное, чтобы обезопасить группу. Но душа его, никогда не была спокойна, и он каждую ночь проводил на участке охранения и уходил только утром, когда неожиданная атака более или менее исключалась.

— Ты завтракал? — опросил его на командном пункте полка Куликов.

— Нет еще, товарищ майор. В моем положении лучше три дня не есть, чем опоздать на пять минут. Сразу запомнят и заметят. А потом выводы: нерасторопный, разгильдяй и прочее.

Куликов только покачал головой и приказал принести колбасу и кусок хлеба. Сложив то и другое в карман телогрейки, Николай сел на коня и поскакал в тыл.

В штабе дивизии больше двух часов пришлось ждать на улице. До сих пор Николай не знал, для чего его вызвали: то ли по делу, то ли чтобы дать нагоняй за какой-нибудь промах. Долгое ожидание, казалось ему, не предвещало ничего хорошего. Да и штаб дивизии ему не понравился ни в прошлый раз, ни, особенно, сегодня. Здесь жили так, будто нет войны. Понастроили такие блиндажи, что в них впору целый взвод разместить, а накаты — не всякой бомбой пробьешь.

Наконец Николая позвали.

Начальник штаба стоял в блиндаже за столом. Перед ним на столе лежала коробочка.

— От имени Президиума Верховного Совета награждаю орденом Ленина, — сказал начальник штаба заученную фразу.

— Благодарю вас, — коротко ответил Николай, а самому так и хотелось сказать: «Этот орден мне дали за то самое, за что вы проявляете ко мне недоверие». Но вместо этого спросил: — Разрешите идти?

— Нет. Погодите, — остановил его начальник штаба. — Я давно хотел с вами поговорить. Как там на участке вашей роты? Говорят, вы создали очень хорошую систему дерево-земляных сооружений и превратили позицию в неприступную. И потери у вас сократились… Я бы сказал, что их нет. Собираюсь побывать у вас, да все некогда.

Николай не узнавал начальника штаба, который явно заигрывал с ним. А ведь этот же человек, подписывая назначение, когда Николай прибыл из штаба армии, дал понять, что штаб не может относиться к нему с полным доверием. И военное звание Николая он поставил под сомнение. Как это человек за короткое время из старшего сержанта мог превратиться в старшего лейтенанта? Начальник штаба тогда не скрывал, что сомневается и в способности Николая командовать ротой. Назначаем, мол, но придется скоро снять. Неужели он понял, что неправ, и теперь решил исправить свою ошибку?

Нет! Этот, пожалуй, не из той породы.

Другому Николай сразу сказал бы: «При чем тут я? Сделали все это бойцы роты. Командиры рот, которые были до меня, старались делать то же самое, только не сумели завершить, потому что быстро вышли из строя». А перед этим промолчал: «Черт с ним! Пусть думает так, как ему заблагорассудится».

Убедившись, что Снопова на открытый разговор вызвать не удастся, начальник штаба отпустил его.

Николай вышел из блиндажа и направился к коню.

— Снопов! Подожди! — остановил его начальник политотдела батальонный комиссар Цаганков. — Не уезжай. Поговорить надо.

— Слушаю вас, товарищ батальонный комиссар.

— Слушать-то слушаешь, но скажи, почему ты здесь?

— Вызвали.

— А, знаю. Орден Ленина. Поздравляю. Рад за тебя. Желаю заслужить еще и еще. Но меня очень удивляет, знаешь что? Почему ты именно сегодня здесь? Понимаешь, в чем дело… У тебя на участке сейчас командиры рот и батальонов двух дивизий, представители армии, фронта. Приехали изучать строительство системы оборонительных сооружений в условиях болотистой местности. Перенимать лучшее.

Только сейчас Николай понял, в чем дело. Он ведь сам видел по дороге этих командиров.

— Мне ничего не было известно об этом. Но там политрук, товарищ батальонный комиссар. Он не хуже меня объяснит и расскажет все, что надо. Вместе делали. Командиры взводов тоже.

— Не понимаю я эту неурядицу. Поручено все организовать начальнику штаба. Он обязан был подготовить тебя…

— Никакой неурядицы тут нет, товарищ батальонный комиссар. Все продумано. Начальство дивизии не прочь похвастаться перед вышестоящими и соседями, но боязно показать с положительной стороны командира, который все-таки вроде бы скомпрометирован. Вот и решили удалить на время Снопова под благовидным предлогом. Только и всего. Ничего, политрук справится.