— Где Нина? — спросил Андрей. — Ты с ней переписываешься?

—  Не знаю. Ничего не знаю о ней. Договорились мы встретиться здесь после войны, но ее нет. Хочу завтра зайти в мединститут. Может, быть, там знают хоть что-нибудь.

—  Да, — вспомнил Дедушкян. — Я недавно лежал в госпитале. Раны у меня опять открылись… Там о тебе спрашивал начальник госпиталя полковник медицинской службы Колесниченко. Он еще что-то говорил о твоей знакомой…

— Дмитрий Петрович? Колесниченко? Что он говорил?

—  Да он только о вашей дружбе с сотрудницей его госпиталя на фронте говорил. Больше ничего особенного. Она, кажется, майор медицинской службы…

Николая бросило в жар. Неужели Колесниченко знает что-то о Нине?

С этого момента Николай не был уже в состоянии думать ни о чем другом, кроме того, что надо разыскать Колесниченко, узнать у него хоть что-нибудь.

Андрей посоветовал:

—  А ты позвони в госпиталь. В нижнем этаже есть телефон. Узнай у дежурного, когда и где можно найти полковника.

Николай и Андрей спустились на первый этаж.

— Доктор Колесниченко ушел час тому назад, — ответили из госпиталя. — Сюда он приходит обычно в одиннадцать.

Утром, едва дождавшись одиннадцати часов, Николай снова позвонил.

—  Начальник госпиталя Колесниченко слушает, — отозвался в трубку далекий голос.

— Здравствуйте, Дмитрий Петрович. Говорит Николай Снопов. Возможно, вы меня не помните. Давно ведь мы с вами не встречались. В последний раз на Халхин-Голе.                                                                                             

—  Коля? Ну что ты выдумываешь. Как это не помню? Но откуда ты взялся? Я полагал, что тебя давно в живых нет. Писал к тебе…

— Дмитрий Петрович, вы знаете что-нибудь о Нине? — Знаю, дорогой, знаю. Рассказывать надо долго, но у меня сейчас нет времени. Иду на операцию. Для вас война кончилась, а нам долго еще придется воевать с ее последствиями.

—  Дмитрий Петрович, — взмолился Николай. — Я в четыре уезжаю. На пароходе…

— В четыре? — переспросил Колесниченко. — Хорошо, я приеду на пристань в три. Идет?

—  Идет, Дмитрий Петрович.

Николай не понял, что означали слова Колесниченко «рассказывать надо долго». То ли обнадеживал в чем-то, то ли что другое. Сказал как будто бодро…

Провожать Николая на пристань пошли Андрей и Таня. Ходить Андрею было еще нелегко, но он не унывал и даже старался идти впереди других. — Пока до пристани дойдете, будете богатейшими людьми, — шутил он, поворачиваясь к Тане и Николаю.

—  С чего бы это?

—  А слышите, как скрипит протез? Что ни шаг — «пять-рупь, пять-рупь». Не ленись, подбирай.

На пристани облюбовали свободное место на скамейке между речным вокзалом и входом на дебаркадер.

—  Коля, пиво продают! — крикнул Андрей, увидев на площади перед вокзалом очередь у киоска. — На прощанье по кружке. Таня, помоги!

—  Сидел бы ты, хромоножка! — пыталась остановить его Таня, но Андрей уже ковылял через площадь. Таня побежала за ним.                                         

Николай все время осматривался по сторонам. Колесниченко не появлялся.

Подошли Дедушкин и Сергей, но сразу же ушли в камеру хранения за багажом Сергея.

Ровно в три на площади остановилась легковая машина с красным крестом на лобовом стекле. Оттуда вышел Колесниченко.

— Вот и ты, — сказал он, подходя к Николаю. — Здравствуй, дорогой. Дай обниму. Значит, в огне не сгорел и в воде не утонул, как вы пели с Ниной в доме отдыха. Танкист. Грудь как иконостас. Сядем, — предложил он.

Такое вступление ничего хорошего не предвещало, и Николай молча, с сильно бьющимся сердцем ждал, что скажет дальше Колесниченко.

— Нины нет, Коля. Нет ее в живых, друг мой. Похоронили мы ее пятнадцатого апреля сорок пятого года… В Германии… Она была послана от госпиталя помочь медсанбату… Не успела туда доехать, и вот — мина на дороге… В госпиталь привезли умирающую. Спасти уже нельзя было. Умирала она мучительно. Несколько раз приходила в себя… Просила написать тебе… Она только за день до этого получила твой адрес. Как она радовалась, что ты жив, что разыскиваешь ее. Даже умирая, уже в бессознательном состоянии, она звала тебя и разговаривала с тобой. Так-то, Коля… Николай молчал.

—  Я знаю, что не должен бы рассказывать тебе подробности, — продолжал Колесниченко, — но я верю в твое мужество. Писал я тебе в День Победы, но письмо вернулось обратно… Я понимаю, что тебе очень тяжело. Но что поделаешь?

—  Дмитрий Петрович, — выйдя из какого-то оцепенения, неожиданно сказал Николай. — Можно воспользоваться вашей машиной? Минут на десять всего. Я хочу съездить к городской библиотеке. Там мы встречались с Ниной много лет назад и там мы условились с ней встретиться после войны… Под часами, — криво усмехнулся он.

— Езжай, Коля. Я подожду. Это твои вещи?

Николай сел в машину. Не доехав немного до библиотеки, он попросил шофера остановиться и пошел дальше пешком.

Часов, которые были до войны на углу, не было. От каменной стены сиротливо тянулся тонкий металлический кронштейн, никому теперь не нужный, никчемный. Асфальт износился, кое-где обнажился старый булыжник. Только молодая липа, под которой они любили стоять, как будто раздалась вширь, но и она почернела и, казалось, преждевременно постарела.

Совершенно опустошенный стоял Николай под этой липой. К горлу подступал давящий комок.

На пристань он вернулся, когда, пароход, стоявший у причала, дал второй гудок.

— Нам пора, Коля, — сказал Сергей, поднимая чемодан,

—  Давай, Коля, на прощание, — поднес ему кружку пива Андрей.

—  Ну что же… Выпьем. И в дорогу.

— Только прощаться не на долгие годы… 

На дебаркадере Колесниченко обнял Николая и передал ему пакет, завязанный в марлю.

—  Это — письма. Нина просила передать их тебе. И еще она просила, чтобы ты не хранил их, а уничтожил, когда прочтешь.

Старый пароход медленно отвалил от пристани и, развернувшись, пошел вниз, оставляя за собой полосу сизого дыма.

Сергей, раскладывая вещи, задержался в каюте и вышел на палубу, когда пароход проходил под мостом через Каму. Николай один стоял на корме и напряженно смотрел на удалявшийся город. В руках его был распечатанный конверт и кусок грубых обоев.

—  Что это? — спросил Сергей, чтобы как-то начать разговор и отвлечь Николая от его мыслей.

—  Это? — повернулся к Сергею Николай. — Это мое послание из церковной сторожки… Когда узнал, что меня должны казнить, очень хотелось написать товарищам и Нине хоть несколько слов. Отодрал кусок обоев, написал на нем несколько слов и приклеил на место. Сам не знаю, на что надеялся. Партизаны потом, уже после освобождения Белоруссии, обнаружили и переслали ей. А это — письмо, она продиктовала его перед смертью…

Перед закатом солнца резко изменились очертания берегов. Горы, стиснув могучую реку, казалось, играли с ней, как с маленьким ручейком. Над тихой гладью воды нависали красные и серые скалы. Кое-где горы отступали от берега, давая место заливным лугам. За ними горбатились цепи холмов.

—  Будем спать? — спросил Сергей.

—  Ты ложись. А я еще постою, посмотрю на знакомые места.

Сергей ушел в каюту. Проснувшись ночью, он обнаружил, что друга все еще нет. Это встревожило его. Он вышел на палубу.

Николай по-прежнему стоял на корме. Он старательно разрывал письма. И когда в руках у него остались только мелкие клочки бумаги, он перешел на наветренную сторону и, вытянув руку, разжал пальцы. Ветер, подхватив обрывки, закружил их и рассыпал по поверхности воды. Несколько секунд они раскачивались на красноватой реке, словно не желая тонуть, но волны, расходившиеся от кормы, подмяв их под себя, затянули в глубину.

— Нина так хотела, — сказал он, встретив непонимающий взгляд Сергея. Потом, когда оба закурили, добавил: — Светает.

Старый пароход бойко шлепал по спокойной реке. Когда проезжали мимо дома отдыха и пароход, миновав изгиб реки, вышел на простор, Сергей чуть не ахнул от изумления: гора впереди светилась мягким золотистым светом. На фоне темноватого неба она, казалось, излучала во все стороны матовый свет.