Хольт закрыл глаза. Погоди же! — думал он. Шнайдерайт слишком в себе уверен! Придет время, Хольт покажет, чего он стоит!..

Хольт открыл глаза. Признавшись в ненависти к Шнайдерайту, он почувствовал себя опустошенным. Аттестат и право на высшее образование оказались ничем, он ничего не достиг. Поиски продолжаются.

Зачем он привез сюда Ангелику? Не для того ли, чтобы заполнить пустоту, обрести любовь и чувство общности, которые любовь сулила, — частицу той теплой, настоящей жизни, которую он неизменно и напрасно искал повсюду: в войне, а потом в рассеянии баров и танцулек, в гостиных Гамбурга, в шварцвальдской пустыне, а последний год так же тщетно в тесной келье, над книгами, в пустых мечтах о Гундель.

Ангелика захотела вернуться в сторожку, она продрогла, к вечеру похолодало. Когда она проходила мимо, Хольт схватил ее за руку.

— Я соврал тебе, — сказал он. — Мой друг Зепп не приедет.

Она не испугалась. Возможно, она ждала этого. И он понял, что она примирилась с предстоящим.

Он обнял ее и, чувствуя, как она сникла и ослабела от его поцелуя, отнес на руках в дом. Той ночью ему не пришлось, как бывало, разгоряченному и обманутому ее поцелуями, ложиться в одинокую холодную постель. Той ночью огню было дозволено догореть до конца.

Вечерний ветер, ворвавшийся в открытое окно, захлопнул дверь. Ангелика лепетала сквозь слезы бессмысленное «да, да, да…», словно трижды отрекаясь от каждого своего прежнего «нет»!

10

Только в среду к вечеру Хольт и Ангелика вернулись в город. Он тяготился ее присутствием, ее взгляд внезапно стал ему невыносим. В душе его — отдавался ее голос, как она спрашивала — в первую ночь уверенно, во вторую — испуганно и в третью — безутешно: «Неужели с твоим отъездом все у нас кончится?» Он не говорил ни да, ни нет. Он молчал.

— Но мы еще хоть разочек увидимся? — спросила Ангелика на прощанье.

— В субботу. На Грюнплаце. В два.

— Не раньше?

— Нет, не раньше, — отвечал он.

А потом он долго слонялся по улицам. Бегство не удалось. Впрочем, он давно убедился, что в бегстве нет спасения. Позади были дни, проведенные с Ангеликой, и нереальные ночи — блаженный сон, трижды прерванный ее вопросом, и вот наступило пробуждение. Впереди была жизнь со всеми ее возможностями. Но он не находил в себе ни радости, ни ожидания, ни — в свои двадцать лет — даже обычного желания жить.

Он долго простоял на людном перекрестке, вглядываясь в лица прохожих. Почти на каждое наложило печать голодное время, время обесцененных денег, время трудного почина. Чем живы эти люди? Они живут надеждой, ожиданием. И только он, Хольт, ни на что не надеется, ничего не ждет.

Почему не может продлиться утешительный сон об Ангелике? Время, в которое Хольт оказался безвинно ввергнут, это проклятое время выпило из него все соки, истощило, вычерпало его. Те остатки, какие еще уцелели после войны, он сам незаметно для себя расточил по мелочам. И теперь он банкрот. Он и жил-то лишь надеждой на Гундель.

Ну, а как же Ангелика? Быть может, она — лишь последняя отчаянная попытка заполнить пустоту, заглушить молчание? И, значит, он еще одно существо вовлек в свою гибель — Ангелику. А ведь эта девушка могла быть той, кого он так упорно искал, она, с ее готовностью жертвовать собой, с ее самозабвенной любовью. Ангелика отдалась ему с таким величием души, которое его испугало, он ничего подобного не подозревал, он чувствовал себя по сравнению с ней мелким и ничтожным. И теперь его мучило сознание вины. Ведь это же сон, чудесный сон — быть ее спутником, другом, защитником ее юности. Но продлить сон об Ангелике мог лишь тот, кто не грезил о Гундель. Единственное, что он еще мог сделать для Ангелики, это повиниться перед ней, сказать всю правду о том, как он ее обманул.

Но едва подумав об этом, он сразу почувствовал, как трудно ему решиться на столь горькое расставание, почувствовал, что любовь ее была для него не дурманом, а спасением и опорой. Как хорошо, что в своем отчаянии он бежал к ней! И все же он жалел, что это произошло таким образом. Он раскаивался, что вовлек ее в свой душевный разлад, но раскаяние приходит всегда слишком поздно.

Поднимаясь к себе, Хольт увидел Гундель, она стояла на верхней площадке как-то уж очень неподвижно. Хольт застыл на ступеньке и поздоровался. Она не ответила и только сказала, понизив голос:

— В понедельник несколько раз звонил Аренс. Он велел передать тебе, что бабушка Ангелики повсюду ее ищет. Ангелику не видели с воскресенья. Она сказала, что уезжает со школьным хором, но это неправда.

Итак, хитрость не удалась. Но от Гундель Хольт и не собирался скрывать правду.

— Ангелика была со мной, — сказал он. — Мы уезжали в охотничий домик в горах.

Бледная, как полотно, она не сводила с него сверкающих глаз.

— Ты, стало быть, больше ее не оставишь? — спросила она тихо.

Хольт молчал. Он не смел поднять глаза на Гундель.

— Я не вижу в этом смысла, — сказал он.

— Ты подлец! — с негодованием вырвалось у Гундель. — Ты по крайней мере сознаешь, что ты подлец?

Хольт поднял глаза. Такой он еще не знал Гундель, такой еще никогда не видел — объятой негодованьем.

Он схватился за перила. Гундель, думал он, Гундель была его единственным шансом выбраться из грязи, и он упустил этот шанс. Время ожидания на правах дружбы было искусом, и он его не выдержал. А теперь он лишился и уважения Гундель. Его взвесили на весах и нашли слишком легким, а тут еще непоправимая вина перед Ангеликой. Путь к Гундель оказался слишком далек. Хольт все время натыкался на препятствия. Он сам был главным препятствием. И Шнайдерайт!

Сделав над собой усилие, он поднялся выше.

— Не суди меня так строго, — сказал он. — Все могло быть иначе, была бы твоя воля!

— Так ты еще на меня хочешь все свалить? — Она укоризненно покачала головой, и не успел Хольт опомниться, как остался один.

Немного погодя он слышал, как за ней захлопнулась дверь. Хольт внезапно успокоился. Он понял, что должен найти какой-то выход, ведь жизнь продолжается. По крайней мере это он усвоил: жизнь всегда продолжается, независимо от того, счастлив ты или несчастлив, порядочный ты человек или подлец.

Он подлец теперь уже и на взгляд Гундель, да он и сам это осознал. Ведь он хочет покинуть девушку, разрушить счастье человека, счастье, единственным препятствием к которому была та же Гундель. Но Гундель уже не препятствует ничьему счастью. Гундель для него навсегда потеряна. Может быть, он вернет по крайней мере ее уважение?

Два дня размышлений и борьбы с отчаянием, два дня сопротивления равнодушию и безнадежности, два дня поисков вслепую. Не складывай оружия, пробейся! Ведь ничего особенного не случилось. Ты просто запутался и увяз. Будь же мужчиной, не отказывайся от борьбы. Ты заварил эту кашу, сам ее и расхлебывай.

Два дня размышлений. А затем вечер выпускников, раздача аттестатов. Возьми же себя в руки! Твои затруднения никого не касаются.

Хольт поискал в толпе Ангелику, не нашел ее в переполненном зале и все продолжал искать. С какой радостью он поймал бы в толпе ее взгляд! Он заранее решил кивнуть ей так преданно и обнадеживающе, как никто никогда ему не кивал. Но тут Аренс отвел его в сторону.

— К вашему сведению: с Ангеликой получился грандиозный скандал. Старуха — сущий дьявол! Она было поверила, что Ангелика уехала со школьным хором, но затем все раскрылось. А тут, на беду, принесло опекуна, и теперь, как я понимаю, вмешалась школа.

— Зря вы себя утруждаете, я сам решаю свои дела, — сказал Хольт с видом превосходства, словно чувствуя себя хозяином положения.

Аренс понимающе наклонил голову.

— Насчет моей скромности можете не сомневаться! Кстати, я получил письмо от старого знакомого, его зовут Гекель, он медик шестого семестра, член студенческого комитета — словом, человек влиятельный. Если мы туда попадем, он может стать нашим патроном, невредная заручка, верно?