- На язык ты герой, а поглядим, что ты запоешь осенью!..
Тут Федор Лукич облегченно вздохнул - ему показалось, что теперь-то Рагулину уже нечего сказать, а только сердце почему-то ныло еще сильнее, ломило грудь, а к горлу подкатывался комок острой и обидной боли…
«И что же это такое? - думал Хохлаков.- Кажись, раньше со мной ничего такого не случалось… А может, и случалось?»
Федор Лукич тоскливым взглядом посмотрел на перекат. Там конюх, молодцеватый чубастый парень, поил шестерых лошадей, сидя верхом на гнедом мерине. Конь, низко нагибая голову, пил воду, и передняя нога, немного согнувшись в колене, мелко и нервно вздрагивала… Только Хохлаков взглянул на конюха, как глаза его затуманились, точно их затянуло поволокой: и перекат, и сидевший на коне парень, и слабо согнутая, подрагивающая нога мерина вдруг унесли Федора Лукича в далекую пору молодости, и в памяти воскресло то, что было давным-давно забыто…
Вспомнился кочубеевский отряд, свежий осенний рассвет, мелководная, вот такая же, как и здесь, речонка и в балке хутор Извещательный. В то горячее время Федор Лукич был и молод и вспыльчив, и носил такой же, как у парня-конюха, чуб, и слыл в эскадроне гордым и самонравным юношей… И только он подумал об этом, как перед ним живой картиной встала атака на хутор Извещательный… Только-только рассвело, белела изморозью зеленая трава по низине. Эскадрон подходил к хутору, и командир эскадрона приказал на рысях пересечь речонку на мелком песчаном перекате. Хохлаков, гарцуя впереди отряда, не подчинился командиру и, желая прихвастнуть и показать лихость перед товарищами, пришпорил коня и погнал его напрямик по кустам. Вблизи речонки конь споткнулся, упал на колени, и Хохлаков, не удержавшись, вылетел из седла. Эскадрон помчался вперед, вспенилась, взлетела брызгами вода на перекате, а Хохлаков лежал возле своего коня и не мог подняться…
Гремела земля под копытами скачущей конницы, блестели вскинутые над головами сабли, кто-то хлестнул плеткой с такой силой, что у Хохлакова зазвенело в ушах, и поскакал мимо. И вдруг в эту напряженную минуту по эскадрону прокатился громкий смех, и Хохлаков понял, что это смеются над ним… Постепенно дробь копыт стихла, но уже вблизи хутора в туманном утреннем воздухе пронеслось «у-р-р-ра-а-а-а!», а Хохлаков хватался за дрожащую переднюю ногу коня, который тревожно всхрапывал и косился на своего хозяина… Хохлаков понимал, что бой начался и что хутор будет взят без него, и ему стало так обидно и стыдно, что на глазах выступили слезы, а сердце заныло вот такой же, как сейчас, страшной и тупой болью… Напрягая последние силы, Хохлаков вскарабкался в седло и, не помня себя и только чувствуя тупую боль в груди, во весь галоп помчался в хутор, где уже шел бой…
«Догнал же я тогда эскадрон и дрался со всеми… И никто меня не мог упрекнуть… Ну, свольничал, упал и сам же поднялся… А разве зараз не смогу подняться?..»
Федор Лукич, услышал за спиной конский топот и вздрогнул… К нему подъехал конюх и, не слезая с лошади, сказал:
- Федор Лукич, или же пасти коней, или же поехать за хворостом?
Хохлаков вытер хусткой мокрую голову и, опираясь на палку, тяжело поднялся.
- Запрягай,- сказал он, и лицо его побледнело.- Запрягай всех шестерых да положи лопаты, кирки…
- Или же куда ехать собрались, или же еще что? - спросил конюх.
- Чего ты илижкаешь? - гневно сказал Хохлаков.- Тебе сказано - запрягай, значит и делай, что тебе говорят!..
Глава XXXIV
После заседания исполкома Сергей и Ирина вошли в кабинет, остановились у окна и долго смотрели друг на друга усталыми глазами.
- Сережа! - сказала Ирина.- Вот так мы и будем жить?
- Да ты что? - удивился Сергей.- Конечно же, все будет по-иному… И получим квартиру, и вообще все, как полагается.
- А мне и так нравится. Веришь, Сережа, мне так радостно… Только очень спать хочется. Ночь не поспала, и так хочется спать, как малому ребенку… А тебе, Сережа?
- Еще терпимо,- с достоинством ответил Сергей.- Да тебе со мной и не равняться. Я еще на фронте избавился от сонливости.
- Ой, Сережа, какой же ты обманщик! По глазам вижу, что и ты хочешь спать…
- И ничего ты не видишь.
- Сережа, поедем в Усть-Невинскую… Я так соскучилась по дому!
- Быстро соскучилась.- Сергей обнял Ирину и посмотрел ей в глаза.- Верю, спать хочешь. Но мы скоро уедем. Я только просмотрю почту, это быстро. А ты устраивайся на диване… Хочешь, у меня есть свежий журнал.
Сергей сел за стол и начал просматривать поступившие из края бумаги… И пока Ирина перелистывала журнал и рассматривала фотографии, прошло минут пятнадцать. Ирина старалась не мешать Сергею, даже не смотрела в его сторону. А Сергей, читая какой-то объемистый циркуляр, написанный под копировальную бумагу слепым шрифтом, не услышал, как голова его мягко, словно на подушку, упала на стол, и он уснул.
Ирина посмотрела на Сергея и покачала головой.
«Эх ты,- добродушно подумала она,- закаленный!..»
Затем тихонько, на цыпочках, подошла к столу и присела на стул. Ей так было приятно видеть Сергея спящим, что она несколько минут не сводила с него глаз,- хотелось попристальнее рассмотреть и его широкий, с двумя поперечными морщинками, лоб, и чуточку приоткрытые губы, и клок жесткого чуба, упавшего на правую бровь. И чем внимательней она всматривалась, тем больше находила в его лице таких черт, каких раньше не замечала. Уголки губ были слишком вогнуты, отчего на щеках образовались еле приметные ямочки; брови шириной в палец лежали густой стежкой через весь лоб.
«Ой, какой же ты бровастый! Да еще и горбоносый,- сдерживая смех, подумала она.- А я этого раньше и не замечала…»
И только сейчас Ирина рассмотрела, как же заметно Сергей изменился с тех пор, как встретила она его на полустанке: черты лица сделались строже, кожа матово-темная, и две тончайшие морщинки уже подкрадывались к глазам.
В дверях стоял Кондратьев.
- Спит или заболел? - спросил он.
- Тише,- прошептала Ирина.- Он так устал…
- А ты кто будешь?
- Ирина Любашева…
- А! Ирина! - Кондратьев присел на диван.- Ирину помню, помню. Как же! Но почему Любашева? Тутаринова, пожалуй, будет точнее…
- Нет, Любашева,- Ирина подсела к Кондратьеву.- Знаете, Сережа всю ночь вот и столечки не спал.
- Ай, ай, ай! - Кондратьев сокрушенно покачал головой.- Так-таки и не спал?
- Да вы тише, а то разбудите…
- А я и не сплю…
Сергей поднял голову и, виновато улыбаясь, стал оправлять гимнастерку.
- Так вот ты, оказывается, как столбы ставишь? - Сказал Кондратьев.- Посадил у стола надежный караул, а сам задал храпака!
- Вздремнулось,- смущенно ответил Сергей.- Николай Петрович, мы тут без тебя приняли важное решение…
- Вдвоем с Ириной? - шутя спросил Кондратьев.
- Да нет, я не об этом. Решение о строительстве…
- Знаю, знаю.- Кондратьев встал.- Правильно и весьма кстати… Пойдем ко мне, поговорим.- Он взглянул на Ирину.- Так почему же все-таки Любашева, а не Тутаринова?
- Мы еще не регистрировались,- ответил Сергей.
- Все равно… Пусть привыкает.
Кондратьев выслушал Сергея, принял все его предложения и только решительно не согласился создавать специальную тройку или нечто наподобие оперативного штаба.
- Никаких троек и штабов нам не нужно,- сказал Кондратьев, строго глядя на Сергея.- Руководить всеми работами будешь ты, как председатель райисполкома, и надо организовать дело без шума и крика… Побольше деловитости. Созови совещание специалистов, к нам их приехало много, выслушай их. Дай им верховых лошадей, чтобы они не сидели в Усть-Невинской. Выдели каждой станице участки, распредели людей так, чтобы не было толкучки… Работы вести нужно одновременно по всем трем линиям… Но сперва выспись хорошенько.
- Да что ты, Николай Петрович, я спать не хочу…
- Ну, ну! Без хвастовства!
Обогнув Верблюд-гору, главная магистраль вырвалась на простор и побежала напрямик по полю. Еще не поднялись над степью провода, а уже на десятки километров обозначилась будущая электрическая дорога: по ней и группами и в одиночку разбрелись строители - рыли ямы, ставили столбы, тянули провода; взад и вперед по одному следу двигались конные и бычьи упряжки, развозя бревна; встречались и разминались тракторы, тянувшие вереницу подвод с грузом и без груза; там и здесь раскинулись походные таборы - балаган или палатка,- поднимался дым от костра и белели косынки кухарок; удивительно ровной стежкой чернели бугорки свежей земли, напоминая кротовьи насыпи, и возле этих насыпей лежали столбы… Ямки начинались от Усть-Невинской и убегали все дальше и дальше, а вслед за ними шли люди с лопатами, ползли обозы, передвигались таборы,- издали вся эта живая вереница людей и подвод была похожа на муравьиную тропу.